Инна Тронина - Отторжение
— И ты ушёл? — с жалостью спросил Роман.
Мохаммад вскинулся:
— А что делать было? Сказал Игорю: «Спасибо, брат, за предупреждение. Я не хочу, чтобы у вас проблемы были. Вы ведь мне жизнь спасли!» И стал потихоньку собираться…
Мохаммад говорил почти без акцента, но гортанно, с хрипотцой. Мы как раз миновали Технологический институт и проскочили Фонтанку. Брагин повернул направо, и «мерс» полетел в громыхающем потоке по набережной. «Хвост» то исчезал, то появлялся примерно на одном и том же расстоянии. По-видимому, там очень боялись нас потерять. От речки очень воняло, и на меня навалилась дурнота.
— Я не знал, куда ехать. Наши, наверное, все воюют. Кто-то, может, уже за границей. Решил попросить Андрея о помощи.
— Да, к нам надо ехать! — решил Брагин. — Мохаммад, ты куришь?
— Нет, бросил. Раньше много курил. Теперь — харам, грех.
— Я стекло опущу. Мочи никакой нет, — признался Брагин. — А вы? — повернулся он ко мне.
— И я — за компанию. И хотелось бы бросить, да никак.
Никакого удовольствия курение нам не доставило. Мы видели, что Мохаммад переносит дым с трудом, начинает задыхаться. Поспешно утолив никотиновый голод, мы раздавили окурки в пепельнице и проветрили салон.
— И всё-таки, Мохаммад, как это произошло? Я имею в виду расстрел. Вас с оружием задержали? Вы сопротивлялись? Я пока не очень хорошо знаю специфику этого конфликта, и мне интересно. Когда дело было?
— Двадцать четвёртого декабря. Вблизи Грозного, на северной окраине. Тогда войска ещё там стояли — готовились к штурму. Я расскажу вам, если интересно. Хотелось бы забыть, да не выходит. Стыдно мне, горько. Я ведь не воевать ехал туда, а только отца повидать. И родственников забрать — женщин, детей, стариков. У нас большой тейп, то есть род…
Мохаммад несколько раз глубоко вздохнул, и острый кадык дёрнулся на его шее. Потом он рванул ворот — отчаянно, зло.
— Я, конечно, убивал, но не тогда, не там, — признался парень. — А тут хотел всё миром кончить, хоть уже война была. Много молился перед тем, как ехать, и в пути совершал все намазы. Всё время носил перстень, который из Мекки, из хаджа привёз. Вот на этом пальце…
Мне вдруг показалось, что я про перстень где-то уже слышал. От Андрея? Нет, совсем недавно, буквально на днях. И тут же вспомнил о подарке брата. Конечно, не один Мохаммад носил такое украшение, но всё-таки стало страшно. Неужели?… Самое главное, откуда Мишка его взял? Наверное, наградили в другой раз, как и золотой цепью.
Признаться, не хочется винить брата в мародёрстве, несмотря на очевидные факты. Вот и пытаюсь свалить на кого-то — на командира, к примеру. За брата я всё же отвечаю, хотя никогда не жил с ним вместе. Но честь семьи вынуждает переживать за Мишку, не оставлять без внимания его заслуги и проступки.
— Как только началась война, я из Эр-Рияда вылетел в Стамбул. Далее, через Баку, попал в Дагестан. Двадцать третьего числа, переночевав у родственников в Хасавьюрте, взял машину и выехал на территорию Чечни. Старался ехать как можно быстрее, но меня всё время останавливали, проверяли документы. Я ещё тогда не привык к блокпостам. Думал, что смогу с парнями договориться. Что нам делить? Тогда солдаты ещё не освоились, мзду не требовали. Даже не обыскивали. А проверяли только салон машины и багажник, да и то поверхностно. Мой пистолет они не обнаружили. Я слышал вой самолётов, грохот бомбёжек. Но думал только о том, чтобы не пострадал отец. Он и так остался без руки. Да ещё опасался за родных в Толстом-Юрте. Это село находится двадцатью километрами севернее Грозного. Уже на половине пути туда меня остановила очередная группа бойцов. Судя по поведению и уверенному взгляду — старослужащие…
Мы ехали по Троицкому мосту, не обращая внимания на «хвост». Люди Ковьяра и без того знали, где находится агентство Озирского. Мохаммад щёлкал кнопками кожанки. Мне казалось, что при каждом его движении по салону волнами расходится запах йода. Восемь ран… Неужели действительно восемь?
В это время зажглись жёлтые фонари. Густо повалил снег, и пришлось запускать «дворники». Мохаммад смотрел на Петропавловскую крепость так, словно впервые попал сюда. Но я знал, что парень в Питере жил, и подолгу.
— Они и расстреляли? — буркнул Брагин. — Нам ты этого не сказал.
— Трудно говорить, хоть я и не женщина. И плакать стыдно, слёз нет. Да, эти ребята провели обыск более тщательно, и в результате обнаружили пистолет. Я, ослиная голова, мог оставить оружие дома. Но не смог — это отцовский подарок. Командовал всеми очень красивый сержант. Помню его волосы — пепельные, густые. Они лежали на голове шапкой. Глаза — серые, холодные, как остывшая зола. Нос — вздёрнутый. Звали его Михаилом, фамилию не знаю. Вернее, тогда не знал…
— А потом? — перебил Роман.
— А потом… Ладно, давай по порядку, — предложил Мохаммад. — Они там все без погон были. Но этот сержант, в отличие от других, был чисто выбрит, от него пахло одеколоном. Ещё я отметил его хорошую выправку и исключительную самоуверенность. Далеко пойдёт при таком рвении, если жив останется. Жаль, что не встретиться нам никогда. Интересный был бы разговор.
— Дальше давай, не тяни! — поторопил Брагин.
— Было похоже, что сержанта вырубили из ледяной глыбы. И человеческого в нём я заметил ровно столько же. Он свой нательный крест всё выставлял напоказ. Зимой-то ещё постараться надо… Причём меня за человека он откровенно не считал. Я для него был просто бешеной собакой, которую надо пристрелить. Короче, за пистолет меня решили сдать в фильтрационный лагерь. Думаю, вы уже знаете, что это такое…
Мы с Романом неуверенно кивнули. Наши познания не шли и в какое сравнение со сведениями Эфендиева-младшего.
— Они прониклись убеждением, что я — боевик. Я поклялся Аллахом, что это не так. Ведь всуе Его имя мы не произносим. Меня заставили раздеться прямо на обочине дороги. Искали синяки — на плече, на коленях. А ещё — мозоль на указательном пальце правой руки — спускового крючка…
Я вспомнил Мишкин палец и почувствовал, что сам леденею. Весь Мохаммад в точности описал моего единоутробного братца.
— Синяков не обнаружили, а вот мозоль была. Я ведь стрельбой постоянно занимаюсь. Но сейчас — только в тире. Но разве им что-то докажешь? Не вернув одежду, меня затащили в крытый грузовик «Урал». Сопротивляться я не хотел, чтобы не усугублять положение. Не привык ещё к войне. Надеялся, что вышестоящие чины меня поймут и отпустят. Применив силу, я не обрету свободу, а сожгу за собой мосты. Но терпение лопнуло очень быстро. Меня повезли на запад, к границе с Ингушетией. Совершенно не в ту сторону, куда я первоначально направлялся. По приказу того самого сержанта меня уложили на дно кузова. Приказали закинуть руки за голову, раздвинуть ноги, и в таком виде, не рыпаясь, следовать до ближайшего «фильтра». А это — настоящий концлагерь, только на родной земле. И от этого становится ещё горше.
— Ах, вот оно что! — пробормотал я.
— Когда я опять попытался сказать хоть слово, Михаил лично треснул меня сапогом по почкам. И тут я понял, что перестану себя уважать, если, как скотина, пойду в «фильтр». Всё равно при таких условиях не выживу, так ведь и умру с позором. Лучше сейчас уйти к Аллаху достойно, погибнув в бою. Лежать распластанным, под сапогами оккупантов, я больше не смог. И когда другой солдат решил повторить удар сержанта, я схватил его за ногу, вывернул её из коленного состава. А потом, на ходу, выкинул парня из кузова. Пока его приятели моргали, я нанёс удар ещё двоим. Разумеется, силу я уже не жалел. В глазах всё было красно. Может быть, кто-то из них и не выжил…
Я тупо смотрел на белые фары фонарей на Каменноостровском проспекте, изучал витрины дорогих магазинов и потрескавшиеся, грязные стены домов.
— Хотел выпрыгнуть за борт, да не получилось. Михаил выстрелил в меня — сначала из пистолета. И уже потом, вытащив из грузовика, меня поставили около телеграфного столба. Сержант передёрнул затвор АКМа*. Правда, перед тем меня сильно избили — вчетвером. Пострадавшие, между тем, лежали без помощи Ими особенно никто и не интересовался. Сержант полоснул меня из автомата с близкого расстояния. Я упал, и в последний раз увидел солнце. Оно вырвалось из-за туч, и я увидел окровавленное тело как бы со стороны. И в то же время отлично понимал, что это — я сам.
— Читал про что-то похожее. — Я был потрясён случившимся.
Кошмарная история, в которую с трудом верится! Но вряд ли Мохаммад станет мне лгать. Он ведь не скрыл, что теперь станет боевиком. А что я сделал бы на его месте? Восемь ран, обморожение, огромная потеря крови. И всё же он жив. Едет с нами, разговаривает. Судя по всему, передвигается достаточно свободно. Значит, со временем должен поправиться, окрепнуть.
После ранения в голову я находился в состоянии клинической смерти. Летел по длинному коридору на яркий свет — как и рассказывали другие, вернувшиеся из-за Черты. Видел там бабку, деда, лучшего друга, который погиб на китайской границе, когда мы служили в армии. Но себя, со стороны не довелось лицезреть. А вот Мохаммад сумел узнать своё, как казалось, бездыханное тело.
