Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром
Катя ничего не ответила Мещерскому. А Кравченко снова хмыкнул:
— Ну, Катька бы тебе так не сказала — пари держу. Она любые фантазии за чистую монету принимает. Но менты, они, конечно, все сплошь прагматики и суровые реалисты… Серега, а объясни нам популярно, что все-таки такое эта самая тсантса?
— Это культовый предмет. Амулет, если так можно выразиться. Предмет поклонения, талисман и оберег. Малайцы верили, что, обезглавливая врага и делая из его головы тсантсу, получаешь его жизненную силу, его таланты, его удачу и счастье. Кстати, это общее воззрение людей каменного века на подобные трофеи. Так было и у скифов, и у древних кельтов. Но для того чтобы превратить человеческую голову в настоящую тсантсу, нужно быть мастером своего дела. Английский этнограф, работу которого я читал, даже приводит некоторые рецепты изготовления, мда-а… Там нужны определенные профессиональные навыки, определенный набор приспособлений и инструментов, химические вещества для консервирования, точнее, для выслушивания. Специальными манипуляциями добиваются эффекта быстрого обезвоживания и сокращения тканей. «Вещь» начинает постепенно и весьма значительно уменьшаться. Самые известные в мире тсантсы, находящиеся в частных коллекциях, размерами чрезвычайно малы — с апельсин, яблоко. Есть и меньше. Этот процесс, насколько я понял из работы англичанина, подобен мумифицированию. Только мумии египетские, которые мы в музеях видим, приобрели свой нынешний вид в течение веков, тысячелетий. А на изготовление тсантсы человеческими руками уходит гораздо меньше времени: месяцы, недели… — Но то, что я видела в подвале… То, что сгорело… — Кате было трудно продолжать, — Сережа, это не было похоже на то, о чем ты говоришь. Это.., это было ужасно, Сережа, просто ужасно…
Мещерский погладил ее по руке.
— Выброси это из головы, Катя. Это был просто ночной кошмар. И только. И это была не тсантса, насколько я понял из твоего рассказа. Это было.., ты видела часть тела человека, убитого и изуродованного. Да, действительно, эту часть трупа готовили к превращению в тсантсу. Процесс только начинался. Слава Богу, он так и не закончился. Часть же человеческого тела, даже если она, как говорят у вас в милиции, «отчлененная», надобно хоронить: предать земле или кремировать. Кремирование и произошло в огне того пожара.
— У них, выходит, был заказчик на эту… — Кравченко запнулся. Он бы хотел сказать «дрянь», но вовремя спохватился. Негоже так говорить о мертвых, чьи расчлененные тела так пока еще и не нашли покоя.
— Был. Колосов и на эту тему активно беседует с Дивиторским.
— И кто же он? Маньяк шизанутый? Псих, людоед, кто? Что за человек, скажи мне, Серега, Бога ради, который в наше время не где-нибудь там на краю света, в твоей занюханной Джакарте, а у нас заказывает и платит деньги, и наверняка немалые, вот за это?
— Проще всего назвать этого человека маньяком и людоедом, Вадя.
Проще всего, но…
— Так Колосов знает, кто этот подонок?
— Пока не знает. Если Дивиторский захочет — он назовет имя заказчика тсантсы. Я думаю, он его назовет. И скоро.
— Но ты мне сам ответь: это все как — нормально?! Или мы все уже вконец свихнулись? Все в дурдоме сидим?
— Ты излишне эмоционален, — Мещерский потянулся к пачке сигарет, лежащей на столике. Закурил. Катя не помнила, чтобы когда-либо видела Сережку с сигаретой. — Мы сидим не в дурдоме, Вадя. Это я знаю наверняка. А вот где… Я вчера в газете прочел: один мужик решил выращивать в подвале шампиньоны. Деньга решил заработать. Но сам землю лопатить не хотел. Был он умелец — прямо Кулибин-изобретатель. Кое-что в этом своем подвале оборудовал. Однажды познакомился с женщиной. Выпили они крепко. И очнулась она уже в подвале.., в ошейнике, как собака на цепи. Попыталась выбраться — бах, а лестница-то оказалась под током. А тот, кто ее туда, в этот подвал, на цепь посадил, этот мужичок-то, наш умелец, заявил ей: теперь я твой полный хозяин, а ты моя раба. Работай, расти шампиньоны. А попробуешь бежать… Однажды, не выдержав, она попробовала все же. Он покалечил ее, снова посадил на цепь, а в наказание на лбу ей вытатуировал слово «раб». И вот так она «работала» у него там целый год, пока ее не нашли. Чисто случайно, кстати сказать. А все это время мужик продавал свои грибочки на рынке. Машину хотел себе купить, иномарку. Так где мы живем, Вадя? Кравченко, отвернувшись, смотрел в окно.
— никто не мог предположить, что эти люди занимаются подобными делами. Никто, — продолжил Мещерский твердо. — Ни я, ни Катя, ни Колосов. Да будь тут на нашем месте самый великий гениальнейший криминалист, психолог, всевед — и он бы никогда не поверил, что такое вообще возможно. И что они, эти люди, к этому причастны. Поэтому некого винить: не догадались, не предупредили… Никита сейчас казнит себя нещадно, а… За что, собственно? За то, что хотел верить и в глубине души искренне верил человеку — этому вашему антиквару? Помнил, что тот добро им сделал, помог в трудный час, и был за это ему благодарен? Не желал оскорбить человека подозрением?
— Этот ваш порядочный хуже Чикатило, — мрачно заметил Кравченко.
— Может быть. Это мы сейчас с тобой говорим. А там, в том подвале — аду кромешном… Я вам вот что скажу, ребята, — можете со мной не соглашаться, но сказать я должен: было бы стократ хуже — не для дела уголовного, нет, а для самого Кравченко, для Никиты, если бы он выстрелил в него, этого человека там, в доме. Было бы только хуже. И это все равно ничего бы не решило, не исправило, потому что… Да он и сам это знает, Никита, я уверен. А так Бог, как говорится, отвел. Пока.
— У тебя вечно какие-то чудные идеи, Серега.
— У некоторых никаких идей нет, — огрызнулся Мещерский. Чувствовалось, что Колосова он никому в обиду не даст. — Я и больше вам, ребята, скажу: это дело такого сорта, что… Ну, словом, не милиции играть в этом странном деле главную роль. Здесь просто невозможен банальный конец: преступников задержали, и они в наручниках предстали перед судом, который, как известно, у нас «самый гуманный суд в мире». Если над ними и свершится когда-либо суд, то… — Мещерский вдруг запнулся, словно не зная, как закончить свою и без того туманную фразу.
В комнате повисла тишина. И нарушил её снова Кравченко. Он — это было видно по лицу — не совсем еще удовлетворил свое недовольство и любопытство.
— А что с девчонкой ихней? — спросил он у Кати. — Она в больнице по-прежнему?
— Да. — Катя вспомнила, как вместе с телегруппой ездила в Институт Склифосовского. С девчонкой с таким романтическим именем Александрина и такой простецкой фамилией Огуреева ей удалось по разрешению врача побеседовать всего десять минут. —Ей лучше, Вадя. Но повязки с лица пока не снимают. Возможно, нужна будет пластическая операция. А рука… Рука срастется и ребра тоже.
— Что же он ей так лицо изуродовал, этот щенок?
— Щенок? — Катя с содроганием вспомнила то создание, которое видела там, в подвале, в багровых отсветах пламени, в клубах дыма. Создание, которое пытался уничтожить, стереть с лица земли ослепленный яростью Белогуров и которое, в свою очередь, столь же яростно и беспощадно пыталось уничтожить его. Создание, в котором, казалось, не было ничего человеческого. — Я с экспертом-психиатром областной больницы говорила. Он, этот парень, единокровный брат Дивиторского, психически ненормален. Инвалид детства. Эксперт предполагает, что, видимо, человеческое лицо, голова человека всегда являлись для него своеобразным фетишем. Если учесть его профессию и то, чем он занимался у них в этом подвале, как раб на цепи…
Психиатр говорит: видимо, такое количество жертв потребовалось им для того, чтобы этот парень мог как-то совершенствоваться. Набить руку, потренироваться в изготовлении этих страшных вещей. И с ним крайне жестоко обращались. Когда он ошибался, портил — а ведь то была человеческая плоть: лица, скальпы жертв, — его, видимо, избивали, тот же Белогуров или родной старший брат Егор… Вот у парня, существа психически больного, и сложился со временем определенный стереотип поведения. Лицо стало для него могущественным фетишем. Или даже не лицо, а этот вот предмет — тсантса… Он одновременно любил и ненавидел эту вещь. Старался обращаться с нею бережно и при этом мечтал ее уничтожить. Что, кстати, и сделал напоследок. Уничтожить эти ужасные вещи значило для него освободиться от их власти. Освободиться от порабощения, которому он подвергался. Когда он был с той девушкой — он просто потерял над собой контроль. Может быть, сначала он и не собирался причинять ей зло, но накопившаяся в нем агрессия требовала выхода. Фетиш, то есть лицо, заставил его действовать так, как он привык…
— Чушь все то, сказки парапсихологам, — перебил ее Кравченко, хотя слушал все пространные Катины догадки с интересом. — Они, менты-то твои, хоть догадываются, где теперь этого шизанутого садиста искать? Куда он вообще исчез из дома?
