Ярослав Зуев - Охота на рэкетиров
— Ты не… — наконец дошло до Атасова.
— Ага, — кивнул Андрей, — договаривай, белый офицер. Я не кончил. Только и всего. И все накипевшее ношу с собой. А оно, похоже, не в состоянии уместиться в мошонке.
— Извини, — Атасов стал само раскаяние. — Я не подумал…
Андрей с гримасой отмахнулся.
— Не умру.
— Вредно, типа.
— А, ладно — яйца килограмм по десять каждое весит, но в остальном все тип-топ. Перетерплю. Где наша не пропадала?..
Хотя обещать, как правило легче, чем впоследствии держать слово. Боль стала густой, как жидкий воск.
— Ух, черт, — простонал Андрей. — Твою мать, а?!
— Слушай, Бандура, — неуверенно предложил Атасов, в свою очередь страдальчески морщась, — ты бы поднялся к ней… сделал все, как надо. Я отсюда никуда, типа, не денусь. Ночь впереди длинная…
— Ты Атасов, совсем того?! Какое «как надо», когда перетерпел? — Андрей улыбнулся сквозь боль. — Не говоря уже о том, что Кристина не переносит спиртное на дух. Когда сама трезвая.
Андрей представил, как он, пьяный вдребезги, вваливается в комнату, эдакий бравый моряк в шторм, на ощупь разыскивает кровать, круша и опрокидывая подвернувшиеся по пути вещи, и, наконец, падает на сонную женщину. Взвесил возможные последствия.
— Извини друг, — с пьяным чувством проговорил Атасов. — Видать от меня, типа, у всех одни неприятности.
— Бедная девочка, — добавил он, проанализировав ситуацию глубже. — А как приветливо меня встретила. Даже не орала, типа, почти… И мешать нам не стала. Я перед ней в долгу, Бандура…
Андрей выдавил улыбку.
«Как же, не стала мешать». Кристине просто повезло больше Андрея. Она-то как раз успела, и теперь спокойно спала. Узнал бы кое-что Атасов про бедную девочку, если б забарабанил в дверь пятью минутами раньше…
— Болит, типа?
— Одно хорошо, — сообщил Андрей, исхитрившись изобразить ухмылку, — по дороге в Крым я зуб простудил. И он ныл, зараза, — никакой анальгин не помогал. Зато теперь так мошонка разболелась, что я никакого зуба не чувствую.
— Хочешь, типа, чтобы отпустила голова — сломай себе руку, — назидательно изрек Атасов.
— Ты научишь…
— Со мной случалось нечто подобное, — сказал Атасов, виновато поглядывая не приятеля. — Давно, правда. Когда я еще в военном училище прозябал. Первые два года курсантам полагалось жить на казарменном, типа, положении. И только потом — в общежитии вроде студенческого.
— Как тебя вообще занесло в курсанты? При родителях музыкантах?
— Гораздо проще, чем ты, типа, думаешь. Отцу своему я кроме как в оркестровой яме, и не представлялся никогда. Тем паче, что видел он меня редко. Маман была с ним солидарна. Мое будущее виделось обоим лет на пятнадцать вперед. Своих мыслей я не имел, скажи лучше, у кого они есть в семнадцать? Да меня никто и не собирался спрашивать. Мое личное мнение интересовало их, как коров геометрия.
Бандура неуверенно хмыкнул.
— Я честно отходил в музыкальную школу, затем мне наняли репетиторов. Из консерватории, Бандура, так что возможностей для маневра у меня было не больше, чем у «Запорожца», угодившего в проторенную грузовиками колею…
Но, — Атасов повысил голос, — каждое действие вызывает противодействие, мой друг. И, чем сильнее меня толкали в консерваторию, тем меньше мне туда хотелось. К выпускному балу желание насолить предкам переросло в навязчивую идею. Типа, в манию. Герой Джека Лондона, пожалуй, сбежал бы на Клондайк. Или завербовался матросом на шхуну. У комсомольца Саши Атасова таких возможностей не было. Зато, — Атасов потряс указательным пальцем перед носом Андрея, — зато, типа, комсомолец Атасов изобрел способ, более прозаичный, не спорю, но гораздо более эффективный. Надежный, типа. Незадолго до конца четвертой четверти ученик 10-А класса Саша Атасов заявил военруку, что не мыслит себя без армии. Спит и видит себя в сапогах. Бедный старый Владимир Поликарпович, которого вся школа иначе, как Беретом не называла, за глаза, понятно, едва не заплакал от этих слов, Бандура. Берет вышел в отставку еще при Гречко,[77] ему даже конец войны довелось зацепить. Именно от Берета я впервые услышал про вшей. Майорский китель не желал застегиваться у него на животе, отчего казалось, будто Берет долго вращался в стиральной машине вместе со своей повседневкой, и та основательно села. Латунные пуговицы его мундира пребывали в таком напряжении, что легко было представить — когда нитки лопнут, пуговицы полетят во все стороны с убойной силой пулеметной очереди. Фургон взял меня в оборот, оформил необходимые документы. Настрочил ходатайство от себя. Я не успел моргнуть глазом, как принимал воинскую присягу. «Я, Гражданин Союза Советских Социалистических республик, вступая, типа, в ряды Вооруженных Сил, торжественно клянусь…»
— А родители?
— Старики были в шоке. Я мог праздновать победу, но мне, если честно, перехотелось, типа. Победа, Бандура, оказалась пирровой. Как и в большинстве советских организаций, попасть в училище оказалось значительно проще, типа, чем выбраться оттуда. — Атасов сонно уставился на Андрея. — К чему я все это нагородил, Бандура?
— Ты о девушке собирался рассказывать…
— Я, типа? — удивился Атасов. В продолжение рассказа он не уставал прикладываться к бутылке и все больше хмелел.
«Ох и квадратная ж у тебя будет с утра башка», — мысленно предрек Андрей.
— Конечно, ты, — подтвердил он. — Ты сказал, у тебя нечто подобное случалось.
Андрей раздвинул ноги пошире. Боль немного улеглась.
— В самом деле? — Атасов клюнул носом, но нашел в себе силы и собрался с мыслями, — Ну да… девушка, Андрюша, была второй причиной, загнавшей меня в училище. А если положить, типа, руку на сердце, то, пожалуй, первой.
— Вот как? — удивился Бандура. Его снедало любопытство. Насколько было известно Андрею, Атасов отчего-то чурался женщин. Никто никогда не слышал, чтобы у него была подруга, не говоря уж о жене. Злые языки, которых среди правиловских бойцов насчитывалось ничуть не меньше, чем в любом другом коллективе, судача на эту тему, приписывали Атасову черт знает что. Одни поговаривали, будто он облучился в армии, другие пробовали окрасить его благородную фигуру в новомодный голубой цвет, третьи утверждали, что женщинам Атасов предпочитает собак. «Бульдога своего трахает. И весь базар. Мудило, больное на голову».
Подобным россказням Бандура не верил, а толком никто ничего не знал. Даже Армеец с Протасовым. Атасов всегда был один, и на том стояла точка.
— Вот как? — повторил Андрей, опасавшийся, как бы приятель не повалился под стол, будто вековой дуб, изъеденный древоточцами изнутри.
Она пришла к нам в четвертом классе, Бандура, и до седьмого, типа, включительно, я даже в ее сторону не смотрел. Но где-то с середины восьмого что-то такое произошло, типа. Что-то такое, Бандура, для чего я не подберу слов, но только с тех пор свет для меня сошелся на ней клином. По крайней мере, так мне казалось тогда, а значит, так оно, в сущности, и было. Моя любовь оставалась безответной, кстати, впрочем, меня это не смущало. Ее присутствия в школе с головой хватало, чтобы я летал, типа, по воздуху, как бестолковый воздушный змей. А если ее, не дай Бог, не было на занятиях, весь мир мигом становился серым, будто я превращался в дальтоника. Мое счастье оказалось недолгим. Оно длилось с полгода, типа, пока, одним черным днем Наташа не ушла из школы под руку с другим мальчиком. Он был на год старше меня, выше на голову, и он нес ее портфель. Он проводил ее до парадного, типа, а на следующее утро вся школа гудела — Наташа и Сережа Бубликов гуляют вместе. Горе мое не знало границ. Я чувствовал себя хуже банкира, обнаружившего взломанным свой самый лучший сейф. Жокеем, у которого цыгане увели скакуна. Капитаном наскочившего на риф чайного клипера. Я беззаботно плыл под парусами, пока обломок коралла не вспорол обшивку на днище. Я считал себя обманутым, Бандура, хотя не получал от нее ровным счетом никаких обещаний. Я лепил статую, не смея на нее дыхнуть, пока Сережа Бубликов не разбил ее вдребезги, как какую-то никчемную ледышку. — Атасов перевел дух. — Наступил ногой и пошел дальше. И даже ничего не заметил. Ревность сводила меня с ума. Через неделю в кинотеатре «Нивки» должен был начаться показ «Клеопатры».[78] Два билета лежали в моем кармане… Ты знаешь, типа, если хорошо поискать, они и сейчас где-то валяются.
— Ты их сохранил?
— Билеты как раз из тех вещей, которым заваляться в дальнем ящике стола — проще простого. Два крохотных кусочка зеленой, похожей на промокашку бумаги, Бандура. Вот, типа, и все, что у меня осталось…
— А она знала о том, что нравится тебе? — спросил Андрей, для которого бурные школьные страсти были недалеким прошлым. Вчерашним днем, можно сказать.
