Блуждающий бумеранг - Ксения Васильевна Бахарева
— Так ты романтик, я погляжу, — уныло ковырял вилкой бефстроганов Данила, не понимая, каким образом ему можно будет увидеть все описанные выше красоты.
— Да! Но романтику без денег постичь невозможно! А если представить на минуточку, что набирающая силу перестройка Горбачева сможет уничтожить железный занавес, то для нас откроется настоящий Запад. А там!.. — Никита воодушевленно закатил глаза, прозрачными кружочками филигранно выпуская из себя дым от ментоловой сигареты.
— Я-то здесь при чем? — не унимался Данила.
— Как при чем? Мы с тобой можем такие горы свернуть! Ты же понимаешь, я здесь ненадолго…
— Послушай, я же не один живу на свете. У меня есть Маринка, дочка ее Оксанка…
— Но ты же не собираешься жениться?
— Пока не планировал.
— Значит, один… Пока хомут на себя не надел. Давай выпьем за наше счастливое будущее!
— А давай! — опьяневший Данила привстал, чтобы дотянуться до Никиты, но не удержался на ногах и свалился.
— О, старик, пора по домам, тебе уже хватит, я отвезу…
— На чем?
— На такси…
Красивая жизнь Мазовецкого продолжала набирать обороты. Обладая великолепным математическим умом, еще в школе он быстро приобщился к картам, легко обыгрывая сверстников и забулдыг в родном дворе. А когда Никите исполнилось пятнадцать, к ним в гости пожаловал родной брат отца, дядя Веня, который перевернул все представления Никиты о смысле жизни.
В отличие от простых работяг — родителей мальчишки — дядя Веня всегда был подчеркнуто элегантен: в дорогом костюме или фирменных джинсах, мягких атласных сорочках и великолепных кожаных туфлях, сшитых по индивидуальному заказу у какого-то знаменитого сапожника. Еле уловимый изысканный мужской парфюм Вениамина дополнял непривычную для небольшого районного города модную стрижку паж на удлиненных волосах. На тонких длинных пальцах дяди всегда красовался перстень с драгоценным камнем, а на шее — толстая золотая цепь с крестиком.
В голове мальчика не укладывалось, как два родных брата могут быть абсолютно противоположными друг другу по манере одеваться, образу жизни и духу.
Однажды Никита заметил, каким образом дядя Веня искусно начесывает колоду, и по наивности предложил сыграть в «очко».
— Милый мой племянник, никогда не садись играть в карты с незнакомыми людьми! — на мгновенье перестал тасовать колоду дядя Веня.
— Почему?
— Обуют непременно.
— Это мы еще посмотрим, кто кого. Мне во дворе равных нет. И потом, кто здесь незнакомый?
— Ты меня видишь четвертый день. Но только видишь, разве ты меня узнал?
— Как это?
— Что ты знаешь обо мне, кроме того, что видишь? Ладно, к чему утомлять скучной философией юного племянника, садись, посмотрим, крепкий ли ты игрок.
— А я на интерес играю всегда.
— Это правильно… И что, у тебя есть деньги?
— Есть, дядя Веня.
— Покажи…
— Вот, — Никита вытянул из кармана брюк собранные на дворовых выигрышах мятые купюры из трешек, десяток и рублей.
— Ну что ж… Начнем по шагу в рубль.
Держа «контрольку», чтобы помеченный туз располагался в колоде в определенном месте, дядя Веня мог контролировать эту карту и знать, в какой момент и кому из них двоих она достанется. В два счета опытный игрок обыграл племянника, а тот и не заметил шулерства.
— Ваша взяла, — удивленно прошептал Никита, отдавая деньги.
— Нет, дорогой мой, это просто ловкость рук. Эта ловкость и есть настоящая профессия. Смотри, чтобы на ощупь узнать карту, достаточно провести ногтем по кромке или чуть-чуть загнуть вовнутрь левый угол. И как бы ни тасовалась колода, для меня всегда есть отличие в слегка подрезанной с двух краев в виде трапеции карте.
— Значит, вы — шулер?
— Ну, я бы так грубо не выражался. Я — катранщик, впрочем, ты мал еще для того, чтобы познакомиться с этим делом вплотную.
— Это как?
— Подрастешь, узнаешь… А деньги я возьму не потому, что у меня их нет. А чтобы ты понял: карточный долг — это святое. Отдавать его нужно всегда и при любых обстоятельствах.
— Кто такие катранщики?
— Это вершина иерархии карточных шулеров, элита среди игроков, наделенная по неписанным законам особыми полномочиями.
— Дядя Веня, научите меня этому искусству!
— Мал ты еще, да и мне пора ехать по делам.
— Куда вы сейчас?
— В одно незасвеченное место…
Тем же вечером дядя Веня собрал небольшой кожаный коричневый чемодан, похожий на импортный саквояж, попрощался с родственниками и отправился на вокзал, а Никита, прихватив свои сбережения и накинув сумку через плечо, тайком последовал за ним. Прячась за столбом в зале ожидания, он услышал, в какой вагон Вениамин взял билет на поезд до Ростова-на-Дону, и купил билет в то же купе.
Поезд отходил через час, но Никита не спешил показываться дяде на глаза, опасаясь гнева и последующей высадки на перрон. Лишь когда скорый поезд Минск — Ростов-на-Дону набрал приличную скорость, пятнадцатилетний мальчишка открыл дверь в купе, в котором расположился дядя Веня.
— Вот и я!
— Никита! Ты что здесь делаешь? — удивленно оторвался от нарезки колбаски под коньячок дядя Веня.
— Я с вами, буду у вас учиться!
— Милок, учатся в школе, а я пока в учителя не нанимался. Мать в курсе?
— Нет, не отпустила бы.
— И правильно сделала бы. Куда ты, зачем сорвался?
— Хочу как вы…
— Хочу, хочу… А ты спроси, чего хочу я?
— А чего вы хотите?
— Чтобы ты пошел куда подальше, иначе всю малину испортишь.
— Дядя Веня, все буду делать, что скажете, только возьмите меня, вам же смена нужна!
— Я вроде не стар еще! Да и зачем мне такой хомут на шею?
— Все равно домой не вернусь, вольюсь в какую-нибудь компанию и стану «гусаром», гастролирующим в поездах дальнего следования.
— Поймают, в тюрьму посадят… Зачем тебе такая жизнь? Ты же увидел только айсберг, а то, что спрятано в глубине, — омут и трясина, которая засосет и перекроит не только твою жизнь, но и тебя всего самого до мозга костей. Рано или поздно ты непременно окажешься в проигрыше, на нарах.
— Меня не поймают, я фартовый.
— Ладно, колбаски поешь, минералки выпей, на неделю возьму, а там домой отправлю. Как приедем, сразу матери позвони!
— А коньячку можно?
— Мал ты еще коньяк пить. Ладно, что я не понимаю? Давай по маленькой! За удачу, фартовый!
Дядька с племянничком чокнулись, закусили, у парня глазки заблестели и развязался язык:
— Я буду, как вы,
