Фридрих Незнанский - Оборотень
— Еще как надо!
— Тогда на том же месте в тот же час. Угу? Скажи мне, что я умница.
— Ты умница, — подтвердил Турецкий.
— Нет. Ты скажи не так. «Ты — моя умница».
— Умница ты моя, — он засмеялся.
— Вот то-то. Учи вас обращаться с девушками. Теперь скажи «целую» и положи трубку.
До конца рабочего дня Турецкого не оставляло какое-то приподнятое настроение. Конечно, вокруг убивают, грабят, лгут, и дело продвигается медленно, но есть ведь в жизни место и для радости. А сейчас радость ассоциировалась с девушкой по имени Лора. И Турецкий решил, что, пожалуй, не поедет сразу домой. Ирина ведь не будет беспокоиться, зная, что муж в командировке.
— Что-то ты какой-то не такой, — сказал ему Меркулов, переговорив с Турецким минут десять. — Вид у тебя, я бы сказал, озорной. Что, все радуешься, что тебя чуть не подстрелили?
В знакомых уже палатках у гостиницы «Украина» Турецкий купил водку, небольшой тортик, какую-то готовую закуску в импортной банке, цветы — на этот раз не гвоздики, а другие, названия которых не знал, и двинулся к Лоре.
— Ого! — сказала Лора, открывая ему дверь. — Вы, как всегда, точны, господин комиссар.
Турецкий скинул весь свой груз — сумку и большой пластиковый мешок с черешней тут же, в прихожей, обнял ее, и они постояли, тесно прижавшись друг к другу.
— Я так без тебя скучала, Саша, — прошептала Лора. — Ты меня больше не покидай. Слышишь?
Лора была на редкость сообразительной девушкой. И уже через четверть часа Турецкий оказался в ванной.
— Это для лица, это — для ног, это — для тела, — говорила она, развешивая полотенца.
Прошел час, прежде чем Турецкий вспомнил про пленку.
— Ой! — проговорила Лора. — Разве я тебе не рассказала? Помнишь, я тебе говорила про одного техника? — Лора приподнялась, и Турецкий с удовольствием рассматривал ее большие упругие груди. Хотелось даже продекламировать что-нибудь из восточной поэзии, но ничего подходящего не приходило в голову. — Так вот, — продолжала Лора, — этот техник переписал себе то интервью с рижанином, которое так и не пошло в эфир. У него дома коллекция Алениных передач, фанат, в общем. И пленку он поставил на место. Точно помнит, что ставил. А она пропала, куда — неизвестно.
— А запись у него дома?
— Вообще дома, но я ему позвоню, и он завтра принесет на работу.
Еще через час Турецкий начал собираться.
— Ты куда? — обиженно спросила Лора. — Ведь ты же еще из командировки не вернулся? Тебя же никто не ждет.
Турецкий и сам уже думал, не остаться ли на ночь. Завтра утром он проводит Лору на метро, сам поедет в прокуратуру. Ирина ничего не заподозрит — шутка ли, вернулся из Крыма на следующий день! Но тут он вспомнил про пакет с черешней и живо представил себе, что станет со спелой ягодой к завтрашнему вечеру. А ведь он вез черешню дочке — покупать такую на московских рынках им с Ириной было не очень по карману, разве что чуть-чуть, а тут целый мешок!
Черешня все и решила. Несмотря на слезные просьбы Лоры, Турецкий принял пущ, оделся и поехал к себе на Фрунзенскую набережную.
Он не стал звонить, чтобы не разбудить Нину, а открыл дверь ключом. Он уже представлял, как сейчас радостно воскликнет Ирина, как бросится к нему, как обрадуется крымской черешне.
Однако квартира встретила его необычной тишиной — не лилась вода в ванной, не шумел на кухне чайник, не работал приглушенно телевизор.
Турецкий на миг застыл, не веря своим глазам, затем прошел по квартире — она была пуста. Ни Ирины, ни Нины не было.
21:30. Тверская
Алексей ехал по кольцевой линии, и в руках у него опять были розы. Длинные темно-красные розы с плоскими тупыми шипами. Он рассеянно смотрел на цветы и не обращал внимания на пассажиров в вагоне, лишь по привычке машинально регистрировал все, что хоть каким-то боком его касалось. Он видел, как посматривала на него пожилая женщина, сидевшая напротив, возле двери. Внимание было благосклонным. А что? Мужчина в вязаной шапочке, спортивном свитере, кроссовках и джинсах, подтянутый, приятно посмотреть на фигуру, не мальчик, взрослый человек, ехал на свидание и вез своей женщине красивые розы. Везет же некоторым. Мог бы, правда, мужчина быть и повеселее, очень уж вид у него какой-то печальный...
Если честно, Алексею хотелось бы волшебным образом оказаться в вагоне одному, и чтобы поезд катился и катился подземным тоннелем, а потом просто сгинул, растворился без следа во времени и пространстве.
Жить?.. А на кой? Жить — это если ты кому-нибудь нужен. Иначе — биологическое существование. Сидение на грядке, пока не придет с косой огородник. В прошлом году, отлеживаясь в закрытой лечебнице у Ассаргадона, он от нечего делать прочел книжку из современных. Шитый белыми нитками боевичок не стоил доброго слова, но в конце его обретали друг друга мужчина и женщина, а маленький мальчик кричал: «Папа! Как долго я тебя ждал!..»
Черт бы их побрал, все эти сказки со счастливым концом! В сказки со счастливым концом Алексей Снегирев не верил уже очень, очень давно. Во всяком случае, лично к нему они не имели ни малейшего отношения.
Алексей смотрел на темные бархатистые лепестки и думал о том, что за последнее время умудрился наделать несусветное количество глупостей. К Вадьке вот приперся на день рождения. Сам подставился и ребятишек подставил...
Насколько легче станет даже близким друзьям, если Алексей Снегирев по прозвищу Скунс действительно растворится в воздухе. Исчезнет. Навсегда канет.
Аленушка Ветлугина смотрела с фотографии, и где-то ведь гулял по свету убивший ее человек. Вот уж кто точно сожрал все свои финики вместе с корзиной. Незачем ему жить. Не заслужил...
Но об этом Алексей станет думать завтра. А пока ему думать не хотелось вообще.
Только стояло перед глазами нежное лицо Иры Турецкой, и в простреленной когда-то груди мучительно ныло.
Ире он твердо решился рассказать о себе все. Причем сегодня же.
Ира вынырнула из бокового служебного подъезда и сразу увидела Алексея. Он прогуливался неподалеку с букетом цветов, увидел ее и пошел ей навстречу.
— Алеша, вы меня совсем избалуете! — принимая розы, шутливо проговорила она.
Они снова шли по бульварам, потом по Остоженке. На сей раз Снегирев все больше молчал, говорила Ирина. Она рассказывала ему про дочку, по которой за эти два дня успела смертельно соскучиться, про самые обыденные и простые дела, временами спохватываясь:
— Да вам это, наверное, не интересно?..
— Вы рассказывайте, Ирина Генриховна, — всякий раз отвечал Алексей, и ей слышалась в его голосе глубоко загнанная тоска. Что-то подсказывало ей: интересоваться тем, что она готовила вчера на обед, мог только человек, для которого все это было приметой мирной домашней жизни. Жизни, ушедшей давно и навсегда. Или вовсе не состоявшейся.
Когда они сидели на уже знакомой, «их» скамейке у «Кропоткинской», Ира вдруг спросила — просто, по-дружески:
— Что-то болтаю я и болтаю, а вы, Алеша, никогда мне о себе не рассказывали. Вы женаты?
Она предвидела ответ, и он действительно медленно покачал головой:
— Нет. Никогда не был.
— А кем работаете?.. Ой! Вам, наверное, нельзя говорить... будем считать, я ни о чем вас не спрашивала...
Пока она торопливо договаривала эти слова, в голове вереницей пронеслось несколько гениальных догадок. Его прошлогодние подвиги, свидетельницей которых она была. В тот ноябрьский вечер он долго разговаривал с Сашей, и дальше у них были какие-то дела. Значит, коллега, только из другой службы. Какой-нибудь крутой агент. Засекреченный. Внедренный. Ибо представить, чтобы такому человеку, приехавшему рано утром на поезде, совсем некуда было...
— Ирина Генриховна, вы смотрели последнюю передачу Ветлугиной? — вдруг спросил Алексей.
— Конечно, смотрела, — пожала плечами Ирина, не понимая, какое отношение к делу имела та трагическая передача.
— Она снимала меня, — глядя ей в глаза, сказал Алексей. Ира отреагировала совсем не так, как он ожидал. Она не отшатнулась, не замерла в ужасе, не кинулась прочь. Она просто ничего не поняла.
— Правда? А у вас хорошо получилось, — сказала она. — Очень здорово вы киллера изобразили. Правда, здорово. Наши все так и считают, что там человек из милиции на самом деле сидел.
Алексей не ожидал, что у него так заколотится сердце. Он-то воображал, будто в своей жизни эту стадию давно миновал.
— А почему в таком случае, — спросил он, — они меня за убийство ославили?.. Мои приметы объявили на всю страну?
Ира нимало не смутилась.
— Надо же им было что-то изобразить, — как об очевидном, сказала она. — Чтобы народ знал: есть зацепки, люди работают...
Святая простота, подумал он. Счастливые люди, которым все ясно.
