Леонид Влодавец - Приговоренный
Вера вспомнила. Крыть вообще-то было нечем. «Сама полюбила, никто не велел», — как пелось в старой песне.
— Мы ж убийцы теперь, поняла ты? — прошипела Надежда. — Убийцы! Мне-то еще чего, я нечаянно. А ты-то? А?
— Но ведь все равно когда-нибудь поймают, — обреченно произнесла Вера.
Когда-нибудь! Еще ж не поймали! А с этим еще долго ловить будут!
Да он нас сам убьет. — Вера в это те верила, но почему-то пустила в ход этот аргумент.
— Не убьет! Раз сейчас не убил, значит, не убьет… — Надя больше надеялась, чем была убеждена в последнем, но все-таки произнесла эту фразу.
И Надежда, наскоро отряхиваясь, сорвалась с места и побежала в глубь леса следом за Клыком.
Вера нерешительно сделала несколько шагов в противоположном направлении и тут испытала страх. Нет, не перед милицией и тюрьмой. Перед одиночеством. Ей представилось, будто ее задержат одну, а Клык с Надеждой еще час-другой или, может быть, целые сутки будут на свободе. Нет, она не хотела одна отдуваться за все!
Она тоже припустила через лес — догонять Надежду.
Клык, пока бабы препирались, отшагал метров двести. И увидел, что впереди, еще в полсотне метров, заметно посветлело. Еще немного — и он оказался на обочине ровной и, судя по всему, недавно проложенной бетонной дороги. Не нужно было состоять на службе в ЦРУ, чтоб сразу догадаться — ее проложили доблестные российские воины. Прежде всего, по плохо залитым зазорам между плитами, по перекосам самих плит и безобразным кюветам.
Стало ясно, что эта дорожка скорее всего одним концом упирается в тот самый военный аэродром, о котором поведал молоденький сержант. Карту у него Клык забрал, но на ней никакой дороги, разумеется, не числилось. Позже он понял, что на ней и не могло ничего числиться, ибо выпущена была эта карта еще при Советской власти, аж в 1990 году. Видать, думали, что речной милиции новее иметь не к спеху. Наверно, правильно думали — река-то не изменилась.
На саму дорогу Клык вылезать не стал, а решил поразмыслить в придорожном ельнике. Долго думать не пришлось, потому что метрах в пяти от него послышался треск и на обочину дороги выбежала встревоженная Надя.
— Петя-а! — позвала она чуть ли не во весь голос.
Клык не знал, далеко ли менты, и отчетливо, но не очень громко выругался:
— Ты чего орешь? Здесь я.
Еще через пару минут относительно тихо и скромно прямо к ним в ельник подошла Вера.
— Ну, очухались? — спросил Клык. — Вместе пойдем или кто куда?
— Вместе, — сказала Надежда.
— Ты вор? — спросила Вера, пытаясь заглянуть Клыку в глаза.
— Не-а, — ответил он, — я благородный разбойник. А вообще, лучше, если ты будешь считать, как считала. То есть что я чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.
— Ты вроде бы капитаном назывался… — Надежда старой песни Высоцкого не знала и не поняла юмора.
— А мне по рации передали, что я в майоры произведен, — нахально хмыкнул Клык. — Вы учтите, девушки, что когда нас, грубо говоря, повяжут, то вам стоит утверждать, будто вы мне верили и в моем, извиняюсь, чекистском происхождении не сомневались. Потому как если начнете говорить: «Он бандит, мы сразу просекли!», то пойдете за соучастие. И вообще, нам с вами могут запросто 77-ю припаять как вооруженной банде. Сейчас, по слухам, это очень в моде. Но это — только в довесок к 102-й «в» для Верочки и 106-й для Надечки.
Надя только охнула, поскольку думала, что ее статья, самая большая по номеру, и есть самая страшная. Наверно, она бы стала спрашивать, за что ей такая привилегия, если бы вдруг не послышался гул мотора приближающейся машины.
Клык пригнулся сам и пригнул к земле Надю с Верой. Мимо них, брякая разболтанными бортами, по неровно положенным плитам промчался военный грузовик.
«Так, — подумал Клык, — катаются, стало быть». Он посмотрел на автомат и подумал, что военные имеют приказ пассажиров не брать, особенно если у тех оружие в руках. Но если не с автоматом, а с чемоданом и с парой бумажек, то, пожалуй, могут и взять. Даже если старшим по машине будет офицер. Только вот далеко ли увезут?
Он еще раз посмотрел на карту. Вот протока, вот здесь примерно они причалили, а вот сюда куда-то вышли. А это шоссе на Москву. Стало быть, к Московскому шоссе надо ехать влево, если подойти к обочине с этой стороны дороги, и вправо — если с противоположной.
А вообще-то лучше послать кого-то из баб. Проголосует солдатам мужик — шансов, что остановятся, немного. А вот если баба — другое дело. Почти наверняка подвезут. А за компанию и Клык присуседиться может.
Клык деловито запихал в чемодан все вооружение, кроме «Макарова», засунутого под куртку. Достал две красные «полтинничные» бумажки, положил в карман. После этого придирчиво оглядел себя и дам. Конечно, видуха была не лучшая. Морды, правда, покорябаны в нескольких местах, но фингалов нет. Помяты, но на бомжей не похожи. С таким чемоданом, — если его не открывать, конечно, — больше смахивают на деревенскую компанию, едущую в город продавать мясо. Клык, стало быть, муж, Надька может сойти за жену, а Верка — за сестру мужа. Опять же если никто не будет спрашивать документы.
Стоит попробовать! Если что не склеится, можно достать пистолет и рискануть нахалом. Даже со стрельбой.
— Вот что, бабоньки, если пойдет машина, выходите на дорогу и голосуйте. Может, притормозят, подъедем вперед на шоссе, там опять проголосуем, если эти дальше не повезут.
Опять зашумела где-то машина. Клык не уловил, справа или слева. Но Надежда на всякий случай вышла к обочине.
Слева появился зеленый армейский «УАЗ» — что-то вроде санитарного микроавтобуса, но без красного креста, с трехцветной эмблемкой «ВС». Клык считал это дело пустым номером, но тут вспомнил, что не сказал Надежде, каким машинам голосовать: идущим справа или слева. Когда собрался сказать, что машины, идущие слева, им не нужны, опоздал: «УАЗ» уже остановился.
И не только остановился. Шофер остался за рулем, а из правой передней дверцы на обочину выскочил коренастый невысокий мужик в морской фуражке, потертой кожанке и черных брюках с голубым кантом.
— Надюха! — завопил он. — Ты ли это?
— Володечка? — скромно отреагировала Надежда, потому что боялась ошибиться.
— Ну! — Морячок-летчик был в явном восторге, и Клык решил, что сейчас он предложит Надежде прокатиться с ним в городок, в какую-нибудь квартирку, так как у летуна небось жена сбежала или отдыхать от него уехала. Из этого следовало, что по новой диспозиции Клыку лучше оказаться братом Надежды, а Вере — его женой. Правда, морячок мог быть в прошлом ее соседом по парте в школе или по горшку в детском саду, а потому прекрасно знать всех братьев Надежды, если таковые вообще имелись. Точно так же он мог знать и всех сестер, а потому вариант: Вера — сестра Надежды, а Клык — муж сестры — тоже был не идеальный.
Так или иначе, но Клык вместе с Верой и чемоданом вылез из ельника. За стеклами в салоне микроавтобуса никого не просматривалось, только за рулем был матрос в пилотке.
— На базар? — спросил Володя, не дав Клыку раскрыть рот.
— Ага, — ответил Клык, — в Москву.
— Серьезно? — просиял морячок. — Значит, по пути!
— Как это? — удивился Клык и решил проявить эрудицию. — Вы ж с Московского шоссе сюда едете, так?
— Само собой.
— Так вроде не по пути…
— Чудак! Ты думал, я вас два часа до города трясти буду? — хихикнул Володя. — Чтоб вы еще восемь часов до Москвы на поезде пилили? Никак нет С каждого по стольнику — и через полтора часа вы в Москве. Годится?
— Серьезно? — Теперь уже Клык не мог поверить в такое везение. — Ты ж военный?
— Ну, военный. А борт — транспортный. Сегодня гарнитур мебельный для начальства везу. Уже погрузили небось. Ну, садитесь?
Клык пропустил дам, влез сам, морской авиатор Володя забрался на свое место, и матросик-водитель погнал машину по бетонке. Откуда-то из-за теса уже слышался низкий, тяжелый гул прогреваемых моторов…
ШАНСЫ БЛИЗЯТСЯ К НУЛЮ
Невыспавшийся, небритый, с ввалившимися глазами, Иванцов вернулся домой, скинул ботинки и пластом вытянулся на диване в гостиной. Он решил не отвечать на звонки — все равно толку от этого уже не было.
Солнце мешало спать. Слишком ярко светили его красноватые утренние лучики в просторное окно и балконную дверь. После бестолковой, нервней, дерганой ночи, проведенной в кабинете Рындина, откуда тот руководил операцией, вздремнуть было просто необходимо. Но слишком уж много злости накопилось у прокурора. Причем самой страшной злости — бессильной. Эта злость способна и сна лишить, и покоя, и разума.
Ни шиша у них с Рындиным не вышло. Все, буквально все было против них.
Началось с того, что Маша, которую чекисты привезли в УФСБ, наотрез отказалась говорить. Она самым наглым образом ржала в лицо Рындину и Иванцову, нежно называла их суками легавыми, предлагала им отсосать у дохлой обезьяны банан тропического леса или просто чего-нибудь деревянненького, а также перечислила всю родню Рындина и Найденова, которую якобы имела в извращенной форме. Несколько раз ей удалось грохнуться на пол и начать колотиться головой об пол. Несколько синяков и ссадин, совсем неопасных, но очень эффектно выглядящих, Маша при этом сумела приобрести. Для полноты картины она разорвала на груди кофту и платье, после чего, вывалив весь бюст наружу, принялась истошно орать на все управление: «Караул! Насилуют!» Потом, сменив пластинку, начала рыдать и истерически хохотать, явно пытаясь представить из себя психическую. Наконец, изловчившись — тут страховавшие прокурора сотрудники ФСБ слегка лопухнулись, — Маша укусила Иванцова за палец, а потом злорадно захохотала и заорала, что заражена СПИДом.
