Данил Корецкий - Акция прикрытия
«Четыреста двадцать восьмой» сжег шифрограмму и вытряхнул пепел в иллюминатор. К сожалению, избавиться от всех улик, свидетельствующих о разведывательном предназначении судна, не так просто: оно буквально нашпиговано специальным оборудованием и специфической аппаратурой. А ведь ему предложено избежать расшифровки и скандала…
Командир базы вздохнул. Придется с максимальной точностью выполнить указание Москвы. По внутренней связи он соединился с капитаном.
— Поднять колокол!
Тот замешкался.
— Мы еще не получили сигнала о возвращении…
— Поднять колокол! — жестко повторил «четыреста двадцать восьмой».
— Есть, — после секундной паузы сказал капитан. И тут же спросил: — Какова скорость подъема?.
— Максимальная по техническим данным.
— Но декомпрессионный режим…
— У вас что-то со слухом? — Командир повысил голос. — Я сказал: максимальная по техническим данным!
* * *Выходной шлюз располагался в нижней части колокола, три человека в нем не помещались, поэтому Еремеев остался ждать, пока отшлюзуются Кисляков и Ершов. Скафандр нельзя было надеть без посторонней помощи, так что он стоял в полном глубоководном снаряжении, расходовал ресурс системы жизнеобеспечения и сильно потел. Все это вызывало раздражение, хотя лейтенант понимал — грех жаловаться, в отечественном «СПРГ-ЗМ»[27] вообще невозможно стоять на суше: тяжеленная стальная бочка свалит с ног любого богатыря. У них же были достаточно легкие и полностью автономные скафандры американского производства, последней суперсекретной модели, добытые неизвестным путем через нелегалов Службы внешней разведки. Но и этот новейший скафандр не имел внешних микрофонов, поэтому Еремеев не слышал душераздирающих звонков, вызывающих на связь с базой.
Дождавшись зеленой лампочки, лейтенант отдраил люк, спустился в мокрую камеру шлюза и впустил воду. Через несколько минут он плавно спланировал на дно, присоединяясь к товарищам. Три прожектора сошлись вплотную: переговорные устройства действовали в радиусе полутора метров.
— Пеленг взят. — Ершов рукой указал направление. — Не могу понять, в чем дело: сигнал двойной, как будто работают два радиомаяка.
— Разберемся, — сосредоточенно сказал Еремеев. — Кисляков остается со страховкой, а мы идем к объекту!
Прожектора разъединились. Один световой круг остался на месте, два медленно, будто нашаривая плохо видимую дорогу, двинулись вперед. Еремеев поймал радиопеленг: «пип-пип-пип, би-би-би, пип-би-пип-би-пип-би…» Как будто эхо. Или действительно два радиомаяка?
За уходящими тянулись прочные нейлоновые веревки, которые постепенно стравливал Кисляков. Они не успели отойти и на пять метров, когда веревки истерически задергались. Водолазы обернулись со скоростью, которую позволяла плотность воды и маневренные возможности скафандров. Прожектор Кислякова был направлен вверх, и в его желтом размытом свете они увидели, что колокол поднимается к поверхности.
— Назад! Вы что, суки, назад!!! — охваченный животным ужасом, заорал Еремеев, но ни один звук не проник сквозь скафандр и не нарушил вечного безмолвия глубоководья.
Колокол вышел из зоны видимости. Видавшие виды пловцы замерли соляными столбами с воздетыми руками и разверстыми в крике ртами. Они были обречены. Ресурс скафандров составлял три часа. От поверхности их отделяли двести метров. Три минуты ходьбы по асфальту, пять — по ухабистому проселку, пятнадцать — по крутой горной тропинке, пять часов — по скальной вертикали. Двести метров водной толщи были для них непреодолимы.
Подчиняясь инстинкту, три человека сошлись вместе и обнялись, соприкасаясь шлемами. Три биополя объединились, принося некоторое успокоение. В непроглядной тьме чуждого гибельного мира они были сейчас ближе, чем единоутробные братья. Они не говорили и не думали о том, что произошло, — это не имело никакого значения. У них имелся огромный опыт жизни, работы и боя под водой, сейчас каждый пытался использовать его, чтобы уцелеть.
В обычном скафандре можно прекратить стравливать воздух, тогда он раздуется, как воздушный шар, и пробкой вылетит на поверхность. Но… с мертвым водолазом: при быстром подъеме с большой глубины вскипает и сворачивается кровь. Автономный скафандр с замкнутым циклом не позволяет сделать и этого… Вот если бы сверху спустили трос и вытаскивали их с декомпрессионными остановками, то вечером можно было бы выпить по литру водки за чудесное спасение… Или отсюда поднять на поплавке аварийный линь со специальной разметкой: один узел — остановка пять минут, два узла — десять, три — пятнадцать. Как при аварийном выходе из подводной лодки… Из подводной лодки! Подводной лодки! В СПЛ вполне может быть спасательный трос, пусть и не двухсотметровый, ничего, у них пятидесятиметровая веревка — можно доставить… Главное — выбраться до живого уровня, где плавают рыбешки и виден солнечный свет… Тридцать, сорок, пятьдесят — это не глубина для боевого пловца, там молено отстегнуть свинцовые подошвы, сбросить грузы и наверх! Пусть лопнут барабанные перепонки, хлынет носом кровь — ерунда, главное — свет, воздух, жизнь!
— Давай к объекту!
— К объекту!
— К объекту!
Три боевых пловца выдохнули это одновременно. У них появилась надежда.
Снова взяв радиопеленг, Еремеев двинулся вперед. Луч прожектора уперся в препятствие: скальный отросток или отложение ила. Чтобы обогнуть его, пришлось временно изменить курс. Идти было довольно легко, следовало лишь продавливать пружинящую стену воды. Скафандры не стесняли движений, лейтенант вспомнил, что они изготовлены вроде бы по космической технологии. Как же их раздобыли? Поблагодарить бы ребят за такую работу!
Тон радиомаяка неуловимо изменился. «Би-би-би-би…» То, что он принимал за радиоэхо, выдвинулось на первый план, а основной сигнал стал слабым повтором: «пип-пип-пип…» Они преодолели донную трещину. В «СПРГ» любой модификации сделать бы это не удалось. Путешествие продолжалось двенадцать минут, когда Ершов, первым увидев красный и зеленый огоньки, дернул за веревку, привлекая внимание товарищей.
«Странно, — подумал Еремеев. — За столько времени аккумуляторы должны были разрядиться… Да и разнос огней превышает размеры „малютки“»…
Но это оказалась не «малютка», а полномерная крупнотоннажная субмарина. Обследовав ее по секторам, пловцы сделали ряд открытий. Еремеев нашел на рубке белую пятиконечную звезду в белом же круге — опознавательный знак военно-морских сил США. Кисляков прочел на носу номер «857» и как отличник боевой и политической подготовки, добросовестно изучавший курс «Военно-морские силы вероятного противника», вспомнил, что он означает приписку к базе в Литтл-Крик. Ершов в кормовой части наткнулся на открытый люк выходного шлюза.
Сблизив шлемы, посовещались. Лодка поддержки боевых пловцов класса «Мурена» не будет просто так лежать на грунте с открытым люком, значит, она проводит специальную операцию и боевые пловцы находятся где-то поблизости. С учетом отсутствия в реальной жизни случайных совпадений, можно на девяносто девять процентов считать, что их интересует российская СПЛ.
— Может, попросимся к ним? — спросил Ершов. — Мы потерпели бедствие и можем рассчитывать на помощь…
— Как бы головы не отрезали, — озабоченно высказался Кисляков. — Если мы засветим секретную операцию…
Интересно устроен человек! Когда ушел доставивший их на дно колокол, пловцы готовы были кинуться в преисподнюю. Теперь же, видя реальный шанс На спасение, они искали лучшие варианты!
— Посмотрим, что там с СПЛ. Может, своими силами обойдемся, — подвел итог Еремеев и стал отыскивать второй радиопеленг.
* * *— Какие, к черту, проблемы? — раздраженно спросил Джузеппе. И повторил: — Почему остановились?
— Военные. Они сейчас пришлют шлюпку и будут все проверять. — Голос Марио звучал озабоченно. — Сейчас нельзя делать то, что ты собирался. Никак нельзя!
— Я уже все сделал, идиот, обратного хода нет! Здесь другие люди, понимаешь? Другие водолазы! Вытаскивай меня быстрее!
— Никак нельзя, Джузеппе. Я не идиот и знаю — там не может быть других людей. Пойми, одно дело — поиск клада или что там еще можно придумать… За незаконное погружение мы отделаемся небольшим штрафом, а может, обойдется и без него… Совсем другое дело подрыв подводной лодки! Это диверсия, мы получим по тридцать лет тюрьмы!
— С каких пор ты стал таким трусливым?!
— Я не трус, Джузеппе, и ты это знаешь. Но сейчас нам некуда деваться. Мы не сможем скрыться, спрятаться, замести следы. Если ты взорвешь лодку, мы всю жизнь просидим за решеткой. Разве трусость — не хотеть этого?
— Поднимай, мне надоело тут болтаться! После поговорим! Поднимай!
