Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве
Кныш не ответил, в задумчивости наблюдал за Боренькой, который пытался натянуть джинсы, не снимая валенок.
— Боря, остынь, — произнес мягко. — Не хочу тебя обижать, но ты будешь только помехой. Это серьезное дело. Будь моя воля, я бы и сам за него не взялся.
— Вот и оставайся, — лихо отбарабанил Интернет. — Мы с Саньком и Климом мигом сгоняем. Только скажи куда.
Кныш посмотрел на Санька. Тот сказал:
— Ничего не поделаешь, капитан. Он как банный лист.
— Откуда у тебя эти валенки? — спросил Кныш.
— В деревне умыкнул, — ответил за Бореньку Клим. — Он же теперь санитар леса.
Собрались ребята быстро, хотя от невыветрившейся водки их еще швыряло из стороны в сторону.
— Может, поешь чего-нибудь? — предложил Санек.
— Некогда, — пока они одевались, Кныш прикрыл глаза, дал отдых мышцам и нервам, но ничего не получилось: рыжая принцесса звала откуда-то издалека.
В деревне разделились так: Кныш посадил Бореньку к себе — он приехал на Тайкиной «скорпии», Клим и Санек — в Саньковом «жигуленке». Разбуженный не ко времени Сундуков заинтересовался ночной каруселью.
— Чего там у вас, земеля? Шмон, что ли, какой?
— Об этом лучше не думай.
— Слышь, Сань, если это ваш босс, мне бы с ним словцом перекинуться. Это реально?
— Неподходящий момент.
— Понял. Если чего понадобится, я всегда в магазине.
Через полчаса выехали на окружную: Кныш гнал с такой скоростью, что Санек едва за ним поспевал. К счастью, ночная дорога была пустынной, если не считать возникающих то тут, то там постов ГАИ. В машинах шли разные разговоры. Клим, к примеру, спросил у кореша:
— Сань, тебе не кажется, что Кныш шизанулся?
— Надо ему верить, — Санек с опаской поглядывал на спидометр: меньше ста тридцати там не соскакивало, тачка ревела, как дизель.
— Не-е, сам посуди, об деле — молчок. К каким-то валенкам прицепился. Интернета с собой тащит. Почему я должен ему верить, Сань? Он же чужак, как ни крути. Не наш он, Сань.
— Если Тинка влипла, без него не вытащим.
— Ага. А с ним сами влипнем. Он же бешеный. Я таких знаю. С виду спокойный, а чего в башку втемяшится, колом не вышибешь. Вы с ним, Сань, два сапога пара. Я вообще с вами зря связался. Мне чего, в сущности, надо: музыку я люблю, Сань, зверьков разных домашних. Барышня чтобы красивая под боком. А вот такие прогулки мне не нравятся. С какой стати? Я же мирный, незлобивый парень. Мне больше Интернет по душе, хотя он и стал санитаром леса… Как думаешь, Сань, она Кнышу дала?
— Заткнись, — процедил Санек сквозь зубы с неожиданной злостью.
— Да я так. Без прикола… Но раз разговор зашел… Вижу, как маешься… Напрасно, Сань. Она ни мне, ни тебе не по рылу. Нет, не возражаю, девка классная, но мороки с ней не оберешься. Нам такую даром не надо. Нам бы чего попроще.
— Врешь, — сказал Санек. — Сам знаешь, что врешь.
— Конечно, вру, — легко согласился Клим. — Я ведь тоже к ней пару раз подкатился, получил по зубам, ну и что? Не зачах, как видишь. Продолжаю наслаждаться жизнью. Из-за баб переживать? Да пропади они все пропадом.
Утешает, подумал Санек. Выходит, у меня все на морде написано. От этой мысли ему стало еще горше.
В «скорпии» Боренька запальчиво объяснял наставнику свою жизненную позицию. Он обиделся не потому, что Кныш хотел оставить его в избушке, а потому, что тот не признавал в нем мужчину.
— Думаешь, Володя, раз ты воевал, сражался, а я у батюшки за пазухой сидел, значит, можно мной помыкать?
— Никто тобой не помыкает, — оправдывался Кныш. — Все дело в опыте, которого у тебя нет.
— Опыта нет, да… но кажется, я не давал повода усомниться. Лучше подумал бы, каково мне будет. Таина Михайловна из меня человека сделала, и вот теперь, когда у нее неприятности, я, по-твоему, должен отлеживаться на печке, пока вы ее спасаете?.. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, но такого от тебя не ожидал.
— Чего не ожидал?
— Человеческие отношения определяются поступками, а не словами. Да, на словах ты меня уважаешь, заботишься, многому научил, не спорю, а на деле, как я был для тебя сопляком, так и остался. Для тебя — Санек человек, и Кли-мушка — человек, а я нет.
— Они простые парни, как и я. А ты, Боренька, гений. Гениев надо беречь.
— Вот именно. Ты относишься ко мне, как к экзотическому растению, но не как к живому существу. В этом вся суть. Самое ужасное, все так ко мне относятся. В том числе и Таина Михайловна. Подсовывает разных шлюх, но человека во мне не видит. Ничего, наступит день, когда вы все убедитесь, как глубоко заблуждались.
Кныш глянул в зеркальце: опять Санек отстал, черт бы его побрал, а скоро съезд на Рублевку. Надо было бросить «жигуль» в деревне, все равно вряд ли он понадобится. Кныш сбавил газ. Сказал извиняющимся тоном:
— Никак не могу уловить, Боря, чего ты от меня хочешь?
— Хочу, чтобы ты хоть раз честно сказал, что обо мне думаешь? Кто я такой для тебя? Без выпендрежа, как у Клима.
— Почему именно сейчас?
— Но ведь оттуда, куда мы едем, можно и не вернуться, правильно?
— Я постараюсь, чтобы ты вернулся.
Кныша тяготил бессмысленный разговор, он почувствовал нехорошее желание остановить машину и выкинуть раскудахтавшегося молодца на обочину. Возможно, это было самое лучшее, что он мог для него сделать. Боренька каким-то образом уловил его настроение, мгновенно затих.
На выезде из Жуковки Кныш свернул на боковую улочку и приткнулся носом к припаркованной, с включенными подфарниками «Газели». Не подвел старшина. Через минуту подкатил «жигуленок». А еще через минуту вся компания расположилась в салоне «Газели», представляющем из себя небольшой оружейный склад: автоматы Калашникова, два гранатомета, пистоли, карабин с оптикой, десантные ножи, ящик с гранатами, два ящика со взрывчаткой и дымовыми шашками… Кныш представил старшину, объявив, что это его заместитель, которому они обязаны подчиняться беспрекословно. У Петрова спросил:
— Никто не тормознул?
— Два раза останавливали, трасса дурная.
— Пропуск сработал?
— Как видишь, командир… А это, выходит, и все пополнение?
— Думаешь, мало?
Старшина, широко улыбаясь, оглядел братву, особо задержавшись взглядом на валенках Бореньки. Спросил с уважением:
— Никак ты лыжник, сынок?
Боренька приосанился.
— Почему лыжник? Я как все.
— Круче его у нас никого нету, — не удержался Клим. — Спецназовская кличка «Санитар».
— Отставить, — прикрикнул Кныш. — Торчать долго не можем у всех на виду. Слушай вводную…
Говорил минут десять, а когда закончил, в салоне установилось тягостное молчание. Санек и Клим дымили взасос, Петров жевал булку с маком.
— Что-то неясно? — спросил Кныш.
Клим глухо отозвался:
— Говоришь, пятнадцать человек, ворота, сигнализация… Но это же верный капутец, шеф. К бабке не надо ходить. Порубят, как капусту.
Боренька резво вскинулся, словно по сигналу. Радостно загугукал:
— Вот ты и засветился, Клим Осадчий! Теперь сразу видно, кто есть кто. Это тебе не анекдоты травить. Придется поднатужиться. Или кишка тонка?
— Сейчас в лоб получишь, — предупредил Клим.
— Давай, попробуй. Посмотрим, какой ты герой.
— Кстати, Боря, — сказал Кныш. — Ты лично останешься охранять транспорт. И чтобы я больше твоего писку не слышал… Саня, чего молчишь?
— А чего базарить, Стрелок прав. По всему раскладу выходит, шансов никаких.
— Не совсем так… Если все четко провернуть — ночь, внезапность, много шуму и треску… Думаю, справимся. Но вопрос даже не в этом. Тинку там на куски режут, глумятся над ней. Жалко рыжую. Как же так, она нас кормила, а мы ее сольем? Подлянка получается…
Кныш обвел горящим взглядом одного за другим своих соратников.
— Ну так что, братва?
Санек нехотя пробурчал:
— Ты тоже прав, Кныш. У нас выбора нету. За нас его, как всегда, другие сделали.
— Петров?
— А что я?.. Ты меня знаешь, командир. Разгон взял, остановиться не могу.
— Осадчий?
— Прикуп, конечно, тухлый, но если с нами санитар леса, какие могут быть сомнения? Даешь штурм!
У Кныша в груди потеплело.
— Что еще важно, — сказал он. — Отступать некуда.
ГЛАВА 4
Охранник Гриня Брик сквозь дрему услышал какой-то посторонний звук: будто струна на гитаре лопнула. С трудом продрав глаза, подгреб к оконцу. Пейзаж знакомый: ворота, вырванные из тьмы прожектором, и заснеженная подъездная площадка, раскачивающаяся среди ночи круглым световым пятном. Да и кому там быть в начале пятого утра? И среди дня мало кто рискнет заглянуть без специального допуска. Места заповедные, предназначенные для отдыха больших господ. Разве что забредет пьянь-побирушка из соседней деревни, кому все равно, куда идти, да зайчонок серенький прошмыгнет — ушки на макушке. Побирушке накостыляют ребята в охотку, а зайчонка пожалеют. Зверье грех обижать понапрасну.
