Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве
— Мальчики, не поспеваю… Придется пересчитывать.
— Считай, — Санек пододвинул ей раздувшийся рюкзак.
— Ну как, — Клим нежно поглаживал даму по бугристой спине. — Пойдешь с нами, Лора?
Женщина бедово стрельнула в него накрашенными глазами.
— У меня хозяин есть… Отпустит ли?
— Договоримся… Пойми одно, такая красавица не должна себя раньше времени хоронить. Духовно должна развиваться. Сань, ты как? Не против?
Вернулся Жорик Сундуков с валенками под мышкой. Увидев огромную разношенную обувку, Боренька заартачился, но Санек его окоротил:
— Переодевайся, Интернетище, или в глаз получишь.
В валенках Боренька с ужасом обнаружил толстые, заштопанные на пятках, грязно-белого цвета носки. Но делать нечего, присел на табурет.
— Скажите, добрый хозяин, — высокопарно обратился Клим к Сундукову. — Вы не будете возражать, если мы ангажируем на вечерок Лору Васильевну? За разумную плату, разумеется.
— Озорничают они, — смутилась женщина. — Я, Георгий Иванович, повода не давала.
Сундуков не понял, шутит залетный или нет. За разъяснениями обратился к Саньку, которому уже год намекал о больших перспективах совместного бизнеса: Москва — деревня Грязево.
— Чего, Сань, в самом деле бабцы требуются?
— Нам — нет, ему — да. Они ему всегда требуются.
— Можно устроить.
— Обойдется.
Возвращались уже в темноте. Ветер внезапно стих, на небо высыпали ранние звезды — и два-три дачных огонька далеко впереди создавали впечатление, что небеса соединились с землей. Природа погрузилась будто в глубокий обморок. Клим, всю дорогу уныло выговаривавший другу за его склонность к вождизму, споткнулся на ровном месте и восторженно воскликнул:
— Хлопцы, поглядите, красота-то какая! Разве такое в Москве увидишь?
Осторожно, словно боясь распугать колдовскую тишину, ступали друг за дружкой по узкой колее, маясь от какой-то странной, внезапно подступившей сердечной мути…
В избушке заново раскочегарили печь, уселись за стол, начали пировать. Настроение зимней дороги в ночном лесу не сразу исчезло, томление духа продолжалось до первых стопок. Не сговариваясь, выпили молча, не чокаясь. Что это было? Какое предчувствие их посетило?
Первым освободился от налетевшей хмари Боренька, но тоже как-то по-чудному. Хлюпая носом — и валенки не спасли, — пустился ни с того ни с сего в воспоминания о своем покойном батюшке, знаменитом банкире, и балабонил без умолку с полчаса, оглядывая застолыциков с хмельной любовью. Жаловался, что не ценил отца, пока тот был живой, а теперь кается, рад бы повидаться, да невозможно. По его словам выходило, что покойный банкир был великий человек, олигарх из олигархов, а по многим человеческим качествам не уступал титанам Возрождения. Поэтому его и убрали. Посредственность ревниво относится к явлению гения и при первой возможности от него избавляется. Для России вообще норма, чтобы яркую личность, героя поскорее замочить. Боренька пересказал статью, которую читал в молодости, где приводилась статистика, сколько удавалось прожить на свете великим людям. Очень немного. За тридцатник редко кто переваливал. Их травили ядом, убивали на дуэлях, а кто ускользал от насильственной смерти, того доканывал идиотизм росси-янской жизни. При большевиках эту горькую правду, естественно, скрывали от народа, но теперь-то, слава Богу, все стало известно.
Клим, переглянувшись с Саньком и покрутя пальцем у виска, попытался вернуть Бореньку на землю.
— Скажи-ка лучше, Боря, как же так получилось? Сын титана — и вдруг связался с братвой? При твоих-то перспективах?
Окосевший Боренька не почуял подвоха.
— Я думал об этом… Что значит — связался? Ты умный человек, Клим, я знаю, но мышление у тебя запрограммированное, как у большинства россиян. Человек не может быть счастливым, если его все время куда-то подталкивают. Он должен сам определиться в этом мире, найти свою нишу.
— И ты, выходит, определился? Стал бандитом?
— Какие же мы бандиты? Мы не бандиты.
— Кто же мы?
— Ну, если угодно, санитары леса. Мы призваны очистить общество от многовековой обывательской накипи. Я горжусь, что в этом участвую. И вас я очень люблю, парни. Без вас я бы так и остался на всю жизнь Интернетом.
— А теперь ты кто?
— Теперь я свободный человек, как и вы.
— Это временно, — заверил Клим. — До первой посадки.
Раскрасневшийся Боренька поглядел на него с укоризной.
— Знаешь, в чем твоя беда, Клим? Ты никогда не бываешь серьезным.
— Чем же это плохо?
— Ирония, юмор — это оружие слабых. На самом деле в жизни нет ничего смешного. Только кретины находят в ней повод для веселья. Разные Жванецкие. Вот давай возьмем Володю Кныша. Он непобедимый воин, ты же не будишь с этим спорить?
— Тебе виднее.
— Скажи, ты слышал, чтобы он когда-нибудь смеялся?
— Слышал.
— Когда же?
— На прошлой неделе. Помнишь? Ты полез с отверткой в розетку и тебя тряхануло… Ты был похож на Фредди Крюгера. Все ржали — и Кныш тоже. Он больше всех ржал. Я ему даже сказал: успокойся, Кныш! Кстати, Борь. Почему бы тебе не попробовать себя на телевидении, в какой-нибудь передаче типа «Аншлага»? Давай с Тинкой поговорим. Пусть похлопочет. И придумывать ничего не надо. Перескажешь все, что сейчас говорил — про санитаров леса и все такое, — будет полный отпад.
— Очень остроумно… Александр, — обратился Боренька к Саньку, казалось, задремавшему в уютном печном тепле со стаканом в руке. Глаза открыты, но взгляд блуждал где-то за морями, за лесами. — Ты тоже, как Климушка, не понимаешь, о чем я говорю?
— Я-то понимаю, — нехотя отозвался Санек. — Но я вас не слушаю.
— Напрасно, — расстроился Боренька. — Я важные вещи пытаюсь внушить Климу, а он отшучивается. Только одни женщины у него на уме.
— В моем возрасте это нормально. Больше скажу, тебе надо срочно обратиться к психиатру.
— Почему?
— Ты слишком много думаешь, это опасно. Мне один знакомый врач сказал, половина всех мыслителей рано или поздно попадают в психушку. Научный факт. Даже пьеса есть на эту тему. Называется «Горе от ума».
Санек слез со стула, подкинул в печку березовых полешек. Веселый треск рванул из топки.
Его пьяные мысли были просты, как всякая правда. Он думал всего лишь о двух вещах: что приключилось с Таиной и спит ли она с Кнышем? Ответ на первый вопрос он надеялся получить в ближайшее время, а вот… Если Кныш и Таина спелись, то что ему, Саньку, делать? Ждать? Вмешаться? Если ждать, то чего? Если вмешаться, то как? Против Кныша у него нет ни единого шанса, а романтически страдать он не привык. Он звезд с неба не хватал, но умел постоять за свои интересы. Однако сейчас речь шла не об интересах, а о чем-то таком, что не имело цены, и он предчувствовал, что, если не получит Таину, жизнь вообще потеряет всякий смысл.
К полуночи они втроем уговорили четыре бутылки водки и наконец расползлись по койкам. Но перед тем, как лечь, еще разок вышли на улицу, чтобы полюбоваться звездной ночью и отлить на воле. Стояли, курили, пока уши не прихватило морозом. Клим задушевно сказал:
— И все же есть в этом мире что-то такое, братцы, что непонятно нашим мудрецам. Включая Интернета.
Санек уныло подумал: приехать бы сюда с Тайкой на ночевку… Вот счастье, другого не надо.
Кажется, не успели уснуть, весь дом загрохотал, заходил ходуном, словно на него с небес обрушился валун. Санек, в полусне, побрел, открыл дверь. Кныш! Да еще какой! Мрачнее тучи, и глаза горят, как у рыси.
Заметил на столе остатки пира, хмыкнул:
— Не ко времени… Ладно, подымай пацанов, кончился привал.
Пацаны и без того в изумлении таращились с раскладушек. Боренька что-то радостно заверещал. Кныш, не снимая куртки, сел за стол, сунул в рот сигарету.
— Пять минут на сборы. Все расскажу по дороге. Ты, Борис, остаешься здесь, можешь не вставать.
— Нет, — пискнул Интернет, спуская ноги с кровати прямо в валенки.
— Что значит — нет?
— Я с вами.
Казалось, горящие очи Кныша сожгут Бореньку вместе с кроватью, но, встретясь с наивно-умоляющим взглядом гения, он смягчился.
— Мы не на прогулку, Борис. Должен понимать.
— Вы за Таиной Михайловной. И я с вами.
— Знаешь, что такое приказ?
— Хоть убей, не останусь.
— Хорошая мысль, — поддержал Клим, уже наполовину одетый. — Он сегодня весь день старшим дерзит. Мне четыре раза нахамил. Никого не уважает.
Санек спросил:
— Как ты нас нашел, капитан?
Кныш не ответил, в задумчивости наблюдал за Боренькой, который пытался натянуть джинсы, не снимая валенок.
— Боря, остынь, — произнес мягко. — Не хочу тебя обижать, но ты будешь только помехой. Это серьезное дело. Будь моя воля, я бы и сам за него не взялся.
