Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов
— На связь не выходил?
— Рано.
— Ну, держитесь, бараньи головы! — заскрежетал Чуйков зубами. — Шуму будет! Лировис — большой человек в области. Смотрите, в сводку это не ляпните!
— Грохоту пригласить к аппарату?
— Грохота меня больше не интересует. Ему другую работу искать придётся. Ты мне про Наума лучше расскажи.
— Спит. Порывался звонить в Москву своему начальству, потом выпил весь коньяк и спит мертвецким сном.
Чёрная женщина в чёрной вуали
— Элеонора Емельяновна, — выйдя из зала в приёмную Первого, Ковшов нервно заходил из угла в угол, — наберите Генерального прокурора!
— Спросить Галицкого? — понимающе стрельнула глазами секретарша. — Я поищу его через приёмную.
— Конечно, — хмуро уставился в пол Данила.
— Что за пожар? Бюро вроде в самом разгаре…
— В разгаре. Пожар и есть.
— С огнём сражаются бойцы, а раны им лечат верные женщины, — нежный голосок донёсся из открытой двери кабинета помощника Первого.
— Кто там? — вскинулся Ковшов на секретаршу. — Сменили Бориса Петровича? Ну дела…
Элеонора укоризненно покачала головой и, интригуя, покосилась на дверь:
— Гостья у нас, товарищ прокурор, а вы не знаете.
— Кто?
— Заходите, старший советник юстиции, я не кусаюсь. — Приятный голосок остужал его взъерошенную душу. — Весь в дыму, огне, кровоточащих ранах… И конечно, незаслуженных.
Над ним откровенно глумились. Ирония капала с каждого слова. Данила перешагнул порог кабинета:
— С чего вы взяли? Видите сквозь стены?..
И онемел.
В обтягивающем брючном костюме из тонкой кожи на диване отдыхала с закинутыми за голову руками молодая брюнетка. Впечатляюще длинные ноги завершали изящные туфельки с золотящимися подковками на каблуках. Туфельки беспечно раскачивались, готовые вот-вот слететь на пол. Сказать, что она была красива, — не сказать ничего, вот только портили общее впечатление её пронзительные, глубоко посаженные вороньи глаза. Несколько секунд они сверлили Данилу, будто пронизывая насквозь, затем их блеск угас и с поражающей стремительностью гибкое тело женщины вскинулось с дивана. Высокая, с заброшенными назад распущенными длинными волосами, подчёркивающими её грациозность, незнакомка производила впечатление дикого хищного зверя.
«Чёрная пантера! — восхитился про себя Ковшов. — Прямо киплинговская Багира!»
Скользнув лёгким шагом навстречу ему, она протянула правую руку, а левой не спеша принялась застёгивать пуговицу на чрезмерно открытом лифе парчовой кофточки под распахнувшейся курточкой. Встретившись, их глаза одновременно опустились на эту шаловливую пуговицу, нахально выскользнувшую из-под пальцев, ещё более обнажив белый снег пышных окружностей.
— Ника! — не теряясь и бросив мороку с застёжкой, дерзко шепнула «Багира» и, кажется, мурлыкнула жадно и аппетитно.
— Старший советник юстиции Ковшов Данила Павлович, — смутился Данила, но выдержал её взгляд, не выпуская руки с жёлтым браслетом на запястье; он чувствовал, как наливаются краской его щёки, но ничего не мог с собой поделать, только сильнее сжимая её пальцы в своих, но и она отвечала ему тем же.
Будто опомнившись, она, наконец, издала лёгкий стон, высвободила руку и слегка потрясла ею в воздухе, будто остужая, улыбнулась:
— Пожалели бы гостью…
— Простите.
— Бюро, надеюсь, заканчивается? — Ника непринуждённо, словно они давно знакомы, взяла его под локоть и подвела к окну, подальше от открытой двери.
Данила ещё не пришёл в себя, чтобы отвечать.
— Что-то не заладилось?
— Никак нет, — вернулся он на землю, — в обычном порядке. Так, мелкие критические замечания.
— Нужна помощь?
— Помощь? Что вы! Спасибо.
Они вместе вышли в приёмную.
— Есть успехи? — Ковшов окликнул секретаршу, копошившуюся с телефоном.
— Галицкий командирован из Москвы с проверкой в дальний регион, Данила Павлович, — покачала та головой. — Эту информацию мне выдали из приёмной заместителя вашего генерального — товарища Баженова. Кроме того, что командировка на Дальний Восток и займёт не менее недели, ничего выяснить не удалось.
— Вот так… — задумался озадаченный Ковшов.
— Данила Павлович, — прикоснулась к его локтю Ника, — мы сегодня с Хоббио большое дело для Ивана Даниловича сделали. Может, и вас заинтересует. Хотите покажу?
— Хоббио? Похоже, иностранец?
— Пустое. Это журналисты придумали ему имечко. Хоботов Никита — несолидно для кремлёвского фотографа, а Хобот — совсем мрак!
— А вы, извиняюсь?.. Ведь «Ника» с греческого — победа?
— Не сомневайтесь. Я — та, кем именуюсь! — расхохоталась женщина и потащила Ковшова за собой назад в кабинет, где на столе поблёскивал не замеченный ранее Данилой блок цветных фотографий. — Хоббио не разрешил бы, но мы нарушим его тайну. — Она прижалась к Ковшову плечиком и лукаво усмехнулась: — Не признаемся, что просмотрим фотки?
— Молчок, — приняв игру, прижал палец к губам Данила.
— Вы сговорчивый. Это мило. — Она распахнула блок и усыпала фотками стол. — Отвечайте, мой дружок, не лукавя, какое фото больше всего удалось?
— Ника, но я же не профессионал! — Её непосредственность подкупала, а очарование притягивало, но Данила пытался сдерживать эмоции.
— Нет уж! Раз взялись — до конца. Я так не люблю, — закапризничала она, но тут же исправилась: — Хорошо. Выберите ту, что понравилась вам.
Фотографий было много. Ковшов торопливо перебирал, особо не задерживаясь на каждой. Мелькали виды Волги, исторические достопримечательности, теплоходы, помидорные поля, базары, горы арбузов, попадались даже узкоглазые рубщики мяса с занесёнными над головами топорами… Но он приметил одну, где автор мастерски запечатлел необычную, но многозначительную ситуацию: на шатком мосточке из дряхлых дощечек, сжавшись от страха и раскорячив ноги, чтобы не грохнуться, делал неуверенный шаг Иван Дьякушев. При белой ленинградке, галстуке, чёрных брючках, часиках и модных очочках. На лице — страстное желание не свалиться, перейти мостик; под ним — мутный от грязи поток, а за ним — второй секретарь с широкой грудью в белом костюме, распахнув руки, едва удерживает равновесие, далее — неровной лентой целая цепочка прочих секретарей и заведующих отделами, стайка советников и помощников. На заднем фоне, на берегу, — столетняя, покосившаяся, готовая рухнуть изба, рухлядь, бочки из-под рыбы пудовые, рассохшиеся в лебеде да крапиве. Словом, хлам, мусор, прошлое.
Впереди — неизвестность, сзади — разруха, а ниже — пропасть! И грязная купель в случае провала.
Завершающей гениальную фотографию надписи не имелось, хотя она просилась на ум сразу, и Ника, кажется, уже её сочинила, но, помалкивая, ждала его ответа.
— Ну? — подтолкнула она его. — Как бы вы назвали сие чудо?
— Название не требуется, — покачал головой Ковшов. — Хоббио, как вы его именуете, если доброжелатель, пожелал бы Первому держать твёрже шаг. Думаю, так назовёте и вы свою статью под этим фото. Я не ошибся?
— Глазастые вы, однако, прокуроры.
— Кормил вас Глазьев рыбацкой ушицей с водочкой, признайтесь? — хмыкнул Данила.
— От вас, прокуроров, ничего не утаить, — рассмеялась она. — Иван нас рано поднял и гонял по речке, как угорелый. Знал, что материал для центрального столичного журнала. — Она многозначительно
