Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
Каким-то чудом сошло с рук и на этот раз. Отец, правда, слег вскоре после этого случая, слег и больше уже не вставал…
— Слушай, а ведь ты меня тогда удивил, ой как удивил! — покачала головой Василиса. — Ну ладно бы Чмуня или Припадочный, с них станется, но чтобы ты!.. Иванушка, скажи честно, зачем ты этот чертов мотоцикл угнал?
— А ты и не догадалась?.. Сказать тебе кое-что хотел…
— Что ж не сказал-то?
— Не смог… Тогда не смог.
— А сейчас?
— Н-не знаю, не думаю…
— И молодец, и умница, — засмеялась Василиса. — Сейчас это знаешь как в духе времени: ни об чем не думать, ничего не знать?.. А то как задумаешься, как узнаешь!..
— Наоборот.
— Что наоборот?
— Сначала узнаешь, а потом и призадумаешься.
— Тебе видней, сокол ясный. И про меня, поди, тоже информирован? Колечко-то у меня действительно обручальное. Я ведь, стерва, уже дважды замужем побывать успела…
— Слышал, — вздохнул Царевич.
— Капитолина доложила?
— Какая разница?
— Ох, а и впрямь какая, ушастенький ты мой!.. — Василиса легонько дунула на божью коровку. — А чего на наше место пришел?
— Да вроде как попрощаться. Улетаю я в пятницу, Вася…
— Улетаешь… в пятницу… — задумчиво повторила женщина с коротко остриженными темно-бронзовыми волосами. — Куда, если не секрет?
Военный журналист Царевич невесело усмехнулся:
— А если действительно секрет?
— Значит, в Карабах, — тихо сказала Василиса.
Красная, с опознавательными точечками на спине, букашка взобралась наконец на поднятый Василисин палец.
— Ну а вдруг убьют тебя, Иванушка? Так и умрешь, не решившись?
— Ты о чем? — вздрогнул Царевич, еще ниже опуская голову. — Чего не решившись?
— Ну, хотя бы на прощанье поцеловать меня…
Божья коровка нерешительно выпростала крылышки из-под хитиновых футлярчиков.
— Ну же, ну!.. — прошептала Василиса, на чуть, побледневшем лице которой проступили вдруг веснушки.
Ах, ну разве же можно быть такой… соблазнительной?!
…Изумленно-зеленые глазищи Василисы сияли.
— Ай да Царевич! — хрипло, задышанно шептала она. — Вот уж… вот уж не думала, не гадала! Ты что же это со мной сделал, конь вороной?!
Вконец обессиленные, потные, они лежали у самой воды в сдуревшей от запаха таволге. Песчаный склон до самого верха был изрыт ногами, а кукушка, та самая из березовой рощицы кукушка, по чьей милости и случилось это безобразие, все куковала и куковала, заполошенно выскакивая из сломанных ходиков в избушке Бабы Яги.
— Что будем делать, чудище ты ненасытное?
— Не знаю, не знаю…
— Смотри, как губу мне прокусил!
— Прости.
— Нет тебе, извергу, прощения!.. Что дальше-то делать будем? Ко мне нельзя.
— И ко мне… Слушай, времяночка тут одна есть.
— Далеко?
— Дотемна успеем. Пошли?
— Тогда уж поехали. Машина у меня тут неподалеку, в кустиках.
— Ух ты, «мерседес» небось?
— Обижа-аешь!.. Ой, там не надо, щекотно!.. О-о, Боже мой!.. Да кто же это тебя научил такому?
— Васька, а ты с военруком действительно целовалась?
— С Контуженым?! А ты и поверил? Ой, держите меня! О-ой, дурак, ой, дура-ашечка… ой, какой же ты… большо-ой… Ой, не надо, я сама… сама-а…
А когда стемнело, в садовом домике, в сколоченной из горбылей и фанеры покосившейся халупе, до которой они, дважды сменив колесо, добрались наконец на Василисиной «копейке», загудела буржуйка. Багряные жар-птицы метались по низкому, оклеенному пожелтевшими газетами потолку. Тесно прижавшись друг к другу, они лежали на безумно жестком самодельном топчане, двуединые, как сиамские близнецы, удачно прооперированные хирургом и непостижимым образом вдруг повторно сросшиеся.
— …а потом мы с Зинулей Веретенниковой, — шептала Василиса, — потом мы с ней в Афган поехали…
— В Афган?
— Ну, в военный госпиталь, медсестрами. Вот там я, Иванушка, и встретила своего первого мужа. Летун он был. Сережечка мой. Капитан, командир боевой «вертушки»… Помнишь песню такую, хулиганскую: «Мама, я летчика люблю! Мама, я за летчика пойду!..» Вот и пошла… Сгорел он под Кандагаром. «Стингером» сшибли. Месяц и пожили… А потом, после Афгана, я морячкой стала. Нет, честное слово! Корабельной сестрой в БМП. В загранку ходила: на Кубу, в Ливию, в Анголу… Жуть как интересно, только муторно…
— Муторно?
— От слова «мутит». Уж больно укачивало меня, Царевич. Ходила, как беременная мутантка…
— Как кто?
— Да это я так, шучу… Зеленая ходила, как лягушка. Слава Богу, на берег списали. Нашелся там один, чересчур озабоченный…
— Вроде меня?
Василиса поцеловала его в плечо:
— Куда ему до тебя, импотенту несчастному.
— А потом?
Василиса вздохнула:
— А потом, как за ручку дернули…
— За какую еще ручку, Василисушка?
— Ну, за беленькую такую, за фаянсовую. И понеслось по трубам содержимое, как любил говаривать мой незабвенный старпом. В суд он на меня подал…
— Кто?
— Да тот, озабоченный. За нанесение тяжких телесных повреждений… Здоровый такой амбал, под потолок.
— Оправдали?
— Да нет, он сам заявление догадался забрать. Ну посуди, какой он после этого капитан…
— Опять капитан?
— И не говори! Прямо напасть какая-то… И пошла я после БМП прямиком на овощную базу, приемщицей. Через неделю уволилась от греха подальше. Потом была охранницей на складе, экспедитором, инкассатором, тренером по кун-фу… Господи, хочешь верь, хочешь не верь — даже в цирке работала!
— В цирке, в настоящем?!
— В шапито. Там один идиот на «хонде» по вертикальной поверхности носился. Ну а я ему, соответственно, ассистировала. Упал, сломал шею. Так
