Вильям Каунитц - Месть Клеопатры
И они замолчали, двое старых служак, вспоминая былое и погибших коллег.
Бурке мотнул подбородком в сторону новобранцев:
— Что-нибудь интересное?
— Я предполагал, что вы сегодня придете, и приготовил для вас одно досье. Оно у меня в кабинете.
Кабинет Нири представлял собой застекленный бокс в конце зала. Они вошли в бокс, и Нири, выдвинув один из ящиков письменного стола, порылся в бумагах, отыскал нужное ему досье и вручил его Бурке.
Понимающая улыбка появилась на губах у сержанта, пока Бурке вчитывался в досье.
Наконец он отвел глаза от бумаг.
— Ну а если сформулировать в двух словах?
— Ум, сообразительность и владение многими навыками уличной службы.
— Да, на девственницу из светлого домика не смахивает.
— Инспектор, если вам нужны девственницы, обратитесь в женский монастырь.
Глава 5
«Энвироман», самый популярный среди специфической праздной публики клуб, был расположен в здании девятнадцатого века, в котором ранее размещался склад ткацкой фабрики, на Двадцать второй улице в районе Челси. Когда Сивер прибыл сюда вскоре после полуночи, у входа вилась, несмотря на столь ранний час, очередь жаждущих попасть внутрь. Она тянулась аж до Пятой авеню.
Прямо напротив «Энвиромана», занимая часть тротуара, стояла мусороуборочная машина; мотор ревел, мусорщик пытался защелкнуть крышку на переполненном баке, но неловким движением он накренил его, и мусор разлетелся по улице. Уличная побродяжка присела между припаркованными машинами, справляя малую нужду, с другой стороны улицы на нее отчаянно зашикали. Чуть выше на улице в одной из машин верещало противоугонное устройство.
Подойдя к четырем отвратительным тяжеловесам, пропускающим внутрь только «правильных» людей, Энди Сивер закурил итальянскую сигару и остановил свой выбор на том, который выглядел еще отвратительнее, чем остальные. Сунув в лапу вышибале десятку, он произнес:
— Разыскиваю дочь. Ей всего четырнадцать. Ничего, если я на минуту загляну, нет ли ее у вас?
Десятка исчезла в огромной лапище, и кивок чуть ли не на семифутовой высоте позволил Сиверу войти.
Оказавшись внутри, Сивер пристроился к очереди перед металлоискателем. Неоновая вывеска над металлоискателем мигала алыми буквами: «Никакого оружия, пожалуйста!» У Сивера с этим не было никаких проблем: его девятимиллиметровый «глок» в пластиковом корпусе этот металлоискатель устаревшей конструкции учуять не мог. Пройдя сквозь воротца металлоискателя, Сивер заплатил за вход двадцать пять долларов наличными и прошел сквозь тяжелую резную дубовую дверь с изображениями китов в большое помещение, сотрясавшееся от душераздирающей музыки. В левой части этого помещения, под рядом матовых окон, расписанных в стиле Анри Руссо примитивисткими джунглями и животными, располагалась длинная стойка бара.
Подойдя к стойке, он окликнул одну из барменш, китаянку по имени Жасмин, неизменно вплетавшую себе в косичку желтую ленточку:
— «Джонни Блэк», со льдом.
Жасмин достала высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда, а затем наполнила его до краев шотландским виски. Вручая бокал Сиверу, она сказала:
— С вас пятнадцать долларов.
Протянув ей двадцатку через головы сидящих за стойкой, Сивер произнес: «Держи» — и прошел в сторону затемненной сцены, находящейся в дальнем конце большого зала. Чуть справа от сцены высилась скульптурная группа, некогда изваянная для католической церкви: Мадонна в человеческий рост, приодетая уже здесь в щегольские поясок и бюстгальтер. Из громкоговорителей, заключенных в железные колонны, доходящие до самого потолка, неслась дикая латиноамериканская музыка, тогда как посетители, которых было уже полным-полно, танцевали в лучах многоцветных, постоянно вращающихся прожекторов.
Потягивая виски, Сивер засмотрелся на дамочку, одетую в черные брюки, ковбойские сапоги, рубашку с открытым воротом, на груди которой красовалась эмблема «Сельский СПИД». Ее оранжевые волосы были заплетены на затылке в «колосок», украшенный черным бархатным бантом. Она танцевала с человеком, одетым, на взгляд Сивера, смешно и безвкусно: в синюю морскую форму, изубранную блестками. Отведя взор от парочки, Сивер обнаружил, что к нему направляются двое восточного типа мужчин, увешанных золотыми цепями, медальонами и перстнями. «А вот и людишки из „Золотого треугольника“», — подумал он.
Сивер метнулся от них, устремившись по каменной лестнице на балкон. Это было более достойным отступлением, нежели прорыв через весь танцевальный зал к главному входу. У одной из стен, выстроившись в ряд, стояли длинные банкетки, а танцевальная площадка, размером не больше чернильницы, была со всех сторон окружена столиками для коктейлей. У стены был небольшой бар с превосходным выбором напитков. Между столиками скользили официантки, одетые только в черные колготки и в туфли на высоченном каблуке.
Сивер сразу же заметил здесь, на балконе, Чи-Чи Моралеса, крупного мексиканского наркодельца в окружении четверых латиноамериканских бандитов. Развалившись на банкетке, они попивали шампанское и развлекали своих девочек.
В отличие от большинства наркодельцов, роскошно одевающихся и увешивающих себя драгоценностями, Моралес был одет крайне скромно: джинсы, темная сорочка, высокие башмаки на пуговках. Худощавый мужчина под шестьдесят с худощавым же — кожа да кости — лицом. Проницательные черные глаза, толстые губы, плоский нос, высокие скулы и агатово-черные прямые волосы, рассыпающиеся по плечам, выдавали в нем самого настоящего индейца, а вовсе не какого-нибудь там метиса.
Моралес был опытнейшим «курьером», о котором правоохранительные органы знали, увы, слишком мало. Его дикарский нюх на опасность позволял ему избегать все хитроумнейшие ловушки, устраиваемые для него полицией. С тех самых пор, как он пять лет назад всплыл в Нью-Йорке, ему принадлежала роль ключевого игрока в серьезнейших сделках по наркотикам.
Продолжая на ходу потягивать свое виски и не обращая внимания на наркодельцов, Сивер прошел вдоль столиков, минуя танцующих, в другой конец балкона и, остановившись у парапета, окинул взглядом толпу вдохновенно танцующих на первом этаже. Вскоре его ноги непроизвольно начали отбивать тот же самый ритм, а плечи заходили ходуном. Краем глаза он углядел двоих восточного типа мужчин, повстречавшихся ему внизу, которые сейчас направлялись к Моралесу.
Вдруг музыка замерла, и сразу же погасили разноцветные огни. Толпа внизу устремилась к сцене, скандируя: «Алехандро! Алехандро! Алехандро!» В зале пригасили и другие огни, а толпа все неистовствовала, продолжая выкрикивать: «Алехандро!» В клубе воцарилась атмосфера нетерпеливого ожидания. Единственный луч прожектора выхватил из мрака мужчину, стоявшего на сцене склонив голову и опустив руки по швам, причем в правой он держал розу на длинном стебле.
Все присутствующие в клубе женщины вздохнули разом, тогда как человек на сцене оставался неподвижен, завораживая аудиторию и доводя ее нетерпение до апогея. На нем были линялые джинсы, черная рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами и дорогие итальянские туфли на босу ногу. У него были типично индейские волнистые черные волосы, бронзовая кожа, пронзительный взор черных глаз и широкие скулы, тогда как прямой нос и овальный подбородок свидетельствовали о том, что в роду у него были и гринго. Такая комбинация генов придавала его внешности экзотическую изысканность, благодаря чему он оказывал магическое воздействие на окружающих. Алехандро был последним и самым неотразимым кумиром завсегдатаев клуба. Он сдержанно улыбнулся, обнажив ослепительно белые зубы. Женщины в толпе восхищенно заверещали, когда он поднял голову, поднес розу к губам и принялся целовать ее лепесток за лепестком. Взяв затем розу за самый конец стебля, он поцеловал ее в последний раз и кинул во тьму, где женщины принялись судорожно разыскивать ее. Счастливица, завладевшая розой, прижала цветок к своей весьма соблазнительной груди и выкрикнула:
— Мы любим тебя, Алехандро! Мы тебя любим!
Чи-Чи Моралес взглянул со своего насеста вниз, на Алехандро, и на его губах мелькнуло некое подобие улыбки. Затем, отвернувшись от сцены, он занялся своими восточными гостями.
Алехандро поднял руку над головой — и сразу резко опустил ее, когда оркестр у него за спиной взорвался мелодией «Куидадо амор». Его тело пришло в движение и стало стремительно вращаться, выхватываемое из мрака лучом одного-единственного прожектора, словно бы лаская окружающую его тьму. У него был приятный баритон, но вовсе не своему музыкальному дару обязан был Алехандро нынешним положением звезды здешнего заведения. Его успех объяснялся умением завладеть аудиторией, заставить каждую из присутствующих здесь женщин поверить, что он поет именно для нее, способностью своими телодвижениями и взглядом пробудить в женщинах тайные желания, но не в последнюю очередь, и тем, что они с Чи-Чи Моралесом были истинными компанерос.
