Анатолий Афанасьев - Между ночью и днем
— За что выпьем, Катя?
— Наверно, за знакомство?
— Хороший тост.
Мы выпили, глядя друг другу в глаза, и это была святая минута — чистая и простая. Дальше пошло еще лучше. Мы так много смеялись за ужином, что я охрип. Она была чудесной собеседницей, потому что большей частью молчала, но по ее разгорающемуся взгляду было видно, с каким удовольствием впитывает мои умные, затейливые речи, но пила она, к сожалению, мало и только красное вино. Я же заглатывал крючок все глубже, как жадный окунь.
Весь вечер у меня было праздничное настроение, хотя его немного подпортило появление в зале Леонтия Загоскина, местного алкаша-интеллектуала. Он тут пил и гулял много лет подряд, ничуть не меняясь внешне — бородатый, нечесаный, грузный, темнокожий, — и лишь с годами все больше стал походить на хлопотливого домового. По натуре Леонтий безвреден, но приемлем только в небольших дозах и в уместных обстоятельствах. Однако урезонивать его бесполезно. Где увидел знакомца, там и прилип.
— Привет, соколики! Как она, ничего?
— Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?
Леонтий, естественно, не отказался — и это был лучший способ его спровадить. Вообще-то по-настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядел как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:
— Ну что, соколик, как тебе при капитализме?
— Очень нравится.
— Чем промышляешь, если не секрет?
— Ворую потихоньку, как и все.
Леонтий огорчился:
— Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?
— Угадал, брат.
— И не стыдно?
— Стыдно, но жрать-то охота.
По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством* Я ему косвенно помог:
— Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.
— Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.
— Еще бы!
Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.
— Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, — пояснил он не столько мне, сколько Кате, — они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут-то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция — самое волчье племя, на ней столько вин, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш-то, Саня-то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… — Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: — Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!
Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:
— Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.
Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:
— Зубоскалишь, Саня? Ну-ну. Встретимся на Страшном суде.
С тем и удалился.
— Кто это? — спросила Катя очарованно.
— Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?
— Я думала, он тебя ударит.
Ее первое «ты» прозвучало как свирель пастушка.
— Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться. И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.
По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава Богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:
— Допивай кофе — и поехали. А то опоздаем.
— Куда опоздаем? У тебя какие-то дела?
— Поедем, пока горячую воду не отключили.
— Почему ее должны отключить?
Это было согласие.
— Объявление повесили, с какого-то числа отключат, но я не помню с какого.
Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:
— Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?
— Тебя что-нибудь смущает?
Ее взгляд потемнел и увлажнился.
— Ну чего ты, Кать! Не хочешь — не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три — цветы, театры, художественные выставки, а потом раз — и поцеловал невзначай в подъезде.
— Не надо нервничать, — сказала Катя. — Мы обязательно едем к тебе.
Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого-то коммерческого шалмана.
— Посиди, куплю чего-нибудь выпить.
Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.
В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажный особняк, сляпанный немудрено, но прочно, не имел поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминал каменного путника, присевшего наобум отдохнуть в городских трущобах.
Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть-чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол — даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.
— Алло, слушаю! — в ответ после паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:
— Ну что, клевую телку привел, барин?
— А вы кто?
— Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.
Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.
— Что еще скажешь?
— Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.
— А ты шалунишка!
В трубке самоуверенный гоготок — и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара — и никакой крепости.
— Ах ты гад! — сказал я вслух запоздало.
Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, — умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах — омут.
— Что-нибудь случилось? — спросила тихо.
Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.
— Выпей, пожалуйста. Что же я один-то пьяный?
— Ты разве пьяный?
— Пока нет, но напиться хочется.
— Почему?
Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокие груди словно чуть вздрагивали, стесненные платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Хотела закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсиновую дольку. Тут же из-под ресниц брызнул светлый смех.
— Саша, значит, ты архитектор?
— Ну да.
— Наверное, тебе будет скучно со мной.
Я глубокомысленно почесал за ухом.
— Слушай, Кать, сейчас звонил какой-то жлоб. Чего-то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?
— Ты что?! Откуда? А как его зовут?
— Он не назвался. Но он нас выследил.
— Как это выследил?
— Ну, он знает, что ты здесь.
В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем-то постыдном.
— Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.
— Так уж и нет!
— Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?
Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.
— Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.
Она закурила не слишком изящно.
— Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.
— Проси.
— Не обижай меня понапрасну.
Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, но в отличие от нее я давно не верил в родство душ.
Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг взвыла в голос, как стреноженная кобылка, я без всяких усилий переместился в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой-то срок потерял сознание. У нее было проще. Она впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:
