Ольга Лаврова - Шантаж
— Однако… какие, собственно, основания?
— Да, собственно, никаких, — развел руками Пал Палыч.
— Раз никаких — это серьезно. Это интуиция! — заявила Зиночка.
У Токарева вырвался недовольный жест: он предпочитал твердую почву фактов, а интуицию относил к области гаданий и домыслов.
Зиночка присела на край стола и провела с Токаревым воспитательное мероприятие: рассказала об удивительном чутье, проявленном однажды Наполеоном.
Император имел обычай по утрам просматривать столичную полицейскую сводку. В перечне разнообразных, в том числе, надо думать, и серьезных происшествий императорский взор выхватил почему-то краткое упоминание о задержанном накануне бродяге, которого полиция еще не удосужилась допросить.
— Привести ко мне! — внезапно распорядился Наполеон.
И вот заурядный тогдашний «бомж» прямо из грязной каталажки без всяких объяснений был представлен пред императорское лицо.
— Ну? — произнес Наполеон.
Ситуация не позволяла «бомжу» испытывать ни малейших иллюзий. Государь все знал. Уж неведомо какими путями, но проведал он, что мнимый бродяга заслан в страну оппозиционной эмиграцией; что в столице есть у нее многочисленные сторонники; что готовится восстание, призванное свергнуть и физически уничтожить Наполеона.
И вот Наполеон произнес:
— Ну? — вероятно, достаточно царственно и внушительно.
А в сущности, что еще мог он сказать при полном отсутствии информации? Стоило, к примеру, заикнуться об имени бродяги, цели его прибытия в Париж — о чем угодно — и разговор сбился бы на частности и сразу обнажил государеву несостоятельность.
Однако он произнес лишь грозное и всеобъемлющее:
— Ну? (Маленький шедевр интуиции).
И заговорщик, совершенно убежденный в осведомленности государя, глобально повинился, выдав имена, явки, планы, даты. Переворот был сорван.
— Это достоверно? — недоверчиво осведомился Токарев.
— Строго исторический факт.
— Любопытно… Но то все-таки Наполеон…
Знаменский понимал, что Токареву сейчас достанется, Миша же от гневного наскока Кибрит безмерно растерялся. И, когда она замолкала, чтобы перевести дыхание, втискивался в паузу с бормотаньем: «Уважаемая Зинаида Яновна… позвольте, я не хотел… Разумеется, Пал Палыч не ниже Наполеона… я отнюдь не имел в виду… совершенно верно, даже выше… вполне возможно… в своем роде…»
— Ой, опаздываю! — вскрикнула Зиночка, глянув на часы, и, одарив ясной улыбкой хохотавшего Пал Палыча, кинулась вон.
12
Жила Кибрит с сестрой, ее мужем и их двенадцатилетним сыном Сережей. Пятым членом семьи числился косматенький веселый песик Рикки.
Так как у сестры было ночное дежурство в госпитале, Зиночке предстояло накормить и загнать спать племянника. Последнее давалось нелегко — это не Мишу Токарева отчитать. Раньше помогали сказки, но года полтора назад Сережка их отверг и теперь требовал от тети Зины историй «про преступников». И она — куда денешься — сочиняла истории, напропалую идеализируя действительность.
Пока стряпался ужин, Сережа был уполномочен выгулять Рикки.
Ах, как жестоко подвела Зиночку воспеваемая ею интуиция! Возясь на кухне, она даже мурлыкала дурацкую и потому, наверно, модную мелодию…
Приезжий и Чистодел опередили ее примерно на час. И времени даром не потратили.
Садясь в такси, Приезжий еще не знал, как станет действовать. Это зависело от возраста эксперта с редкой фамилией, ее характера, состава семьи и проч. А более всего — от наития и удачи. Приезжий был чуток и насторожен, как взведенный курок, но твердо верил в свою счастливую звезду.
Городские соседи редко-редко знакомы друг с другом, знал Приезжий. ЖЭК — наверняка волокита. Нечего болтаться по обочинам, надо вторгаться в центр информации. Где, кстати, тебя — ежечасно нарушающего Уголовный кодекс — меньше всего ждут.
И в адресный стол милиции был командирован взбодренный выпивкой и гипнотически-волевым напутствием Чистодел. Минут на двадцать пять он преисполнился гордости и самомнения, что позволило безбоязненно созерцать милицейские погоны и изображать из себя какого-то там инспектора по расселению жильцов. Так были добыты первоначальные сведения.
А затем судьба дала Приезжему козырного туза в виде Сережки и Рикки. Мальчик мог бы и прищуриться подозрительно, и недоверчивым молчанием встретить расспросы незнакомцев. Но Рикки невольно сыграл роль предателя. Хоть и замороченный «диванной» жизнью, он глубинным инстинктом ощутил в Приезжем веяния и запахи исконной отчизны и крепкую руку охотника и укротителя.
Они обрели общий язык в долю секунды. Завороженный тем, как шалавая собачонка, с грехом пополам умевшая подавать лапку, сейчас по скупому жесту незнакомца ложилась, застывала в стойке, мчалась отыскивать брошенный камешек и, поскуливая от нетерпения угодить, клала найденное к его ногам, Сережа даже не заметил, что сообщил кучу вещей о своей семье.
Приезжий отсеял главное: отец мальчика в отъезде, мать на дежурстве, а тетя Зина стряпает фрикадельки с морковью.
…Чуть слышно щелкнул замок, и Приезжий вошел в переднюю. Огляделся, кашлянул, давая о себе знать. Из кухни выглянула Кибрит.
«Хорошо, что молодая, — подумал Приезжий. — Красивая — тоже хорошо. Все идет хорошо!»
Красивые женщины ни разу не огорчали Приезжего. С ними ему было немногим труднее, чем с Рикки.
Кибрит еще не видела его отчетливо, в подробностях. На нее только пахнуло опасностью.
— Что вы здесь делаете?
— Поджидаю хозяйку. Было открыто, и я позволил себе войти.
Открыто? Нет, такого за ней не водится. Осторожность! — предупредил внутренний голос.
— Я думаю, вы ошиблись дверью.
— Ни в коем случае! Имею адресок. Да и мальчик подтвердил, что именно здесь проживает Зинаида Яновна Кибрит. И что сейчас она дома одна… Племянник ваш, не так ли? Очень симпатичный мальчик.
«Грабитель?.. Насильник?.. Кто он?.. Я не понимаю. Не понимаю!»
— Что вам, собственно, нужно?
— Лично мне — абсолютно ничего, уверяю вас. Я пришел просить о снисхождении к одной заблудшей душе.
«Вот оно что! Шантаж. Никогда даже не думала о такой возможности».
Поняв, она как-то уравновесилась. Сказала холодно:
— Если не ошибаюсь, это связано с моей работой.
Приезжий развел руками:
— Увы… видит Бог, был бы рад прийти по другому поводу.
— Дома я о делах не разговариваю. Пожалуйста, на Петровку.
— Зачем же сразу гнать человека?
Перед ней стоял атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти. Ласковый, хитрый, наглый. Явно с примесью кавказской крови. В дорогом и слишком новом, необмятом костюме. По-русски говорил чисто, с какой-то трудно уловимой, но не южной примесью в манере выговаривать слова. Если б не ситуация, Зиночка нашла бы, что он несимпатичен, но недурен собой и не лишен своеобразного обаяния.
— Кто вы такой? Представьтесь.
— Это было бы бесполезно, поскольку перед вами сейчас никого нет. Я в настоящий момент знаете где? За столом с друзьями — их человек десять — и говорю красивый тост. И ни на минуту никуда не отлучаюсь.
В Кибрит поднялась буря протеста.
— Железное алиби. Понятно… Считайте, что ваша миссия не удалась. Прошу! — она указала на дверь.
Незнакомец снисходительно посмеялся:
— Напрасно, напрасно. У меня обоюдно интересный разговор.
— Не буду я с вами разговаривать.
— Будете, Зинаида Яновна. Придется.
Он запер дверь торчавшим изнутри ключом, положил его в карман. И тут она заметила, что руки у него в перчатках.
— Убирайтесь немедленно! Или я… — ей представился большой кухонный нож, чайник с кипятком… ее охватила неукротимая и, в общем-то, безрассудная жажда сопротивления.
— А что вы? — спросил он пренебрежительно, словно ребенка. — Ну что вы?.. Оружия наверняка нет, позвонить я не дам, крикнете — не услышат. Если только с кулачками на меня. Но женщина вы хрупкая…
Он двинулся от двери, приближаясь к Зиночке, и та медленно отступала в комнату, клокоча, но поддаваясь напору исходившей от него силы.
— Впрочем, о хрупкости это так, к слову, — ласково сказал он. — Уверен, что мы столкуемся по-хорошему… Скажите мне, Зинаида Яновна, должна ли быть в мире справедливость?
Почему-то вопрос этот отрезвил ее.
«Я веду себя глупо. Надо вслушиваться, что он говорит. Не мечтать о расправе с помощью кухонной утвари. Глупо. Глупо. Глупо».
Ей удалось затолкать свой праведный гнев на задворки души. Почти удалось унять омрачавшее разум возмущение.
— Я спрашиваю, справедливость должна быть? — повторил незнакомец.
— Справедливость есть.
— Увы, не всегда, — сокрушенно покачал он головой. — Далеко не всегда. Вот, скажем, один человек мучается, а другой нет. Несправедливо. Надо, чтобы никто не страдал или пусть страдают оба. Вы согласны?
