Виктор Пронин - Смерть президента
— Пришлось поработать, — скромно потупился Пыёлдин. — Пришлось мозгами пошевелить… Признаюсь — было трудно. Теперь все зависит от тебя, Витя. Не оплошай.
— Думаешь, смогу? — Витя недоверчиво посмотрел на свои ладони.
— Уверен. На сто процентов. Слушай меня… Значит, так… Суковатый, как мне кажется, сейчас слиняет…
— А если не слиняет?
— Слиняет. Оставит зама. Вдруг у нас что-то не получится? Вдруг мачта оборвется и раздавит всех зэков? Вдруг стена здания не выдержит и тюрьма рухнет… Мало ли чего может случиться… А так… Он уходит, оставляет зама… Ему и отвечать. В случае успеха — Суковатый на коне, в случае неудачи — заму по заду. Готовься, Витя. Другой возможности не будет. Взлетаем в ближайшие полчаса… Если сложится — через пятнадцать минут. Объявляю пятнадцатиминутную готовность.
— Ребята знают?
— Нет. Знаем только мы с тобой. Им скажу в последний момент. В самый последний. Дескать, прошу на посадку.
— Не дрогнут?
— Пусть остаются двор подметать.
— А если кто настучит?
— Не успеет. Я же сказал — приглашу только на посадку. Все остальное сделаю сам. Кроме вертолета. Машина на тебе. Сможешь? Взлетишь?
— Постараюсь.
— Забудь, понял?! Забудь!
— Что забыть? — Витя растерянно посмотрел на Пыёлдина.
— Забудь это слово — постараюсь. Стараться не надо. Нигде. Никогда. Ни с кем. Надо просто делать. Завести мотор и взлететь! В небо! Понял?
— Мотор должен прогреться…
— Он еще не остыл. И не остынет на такой жаре.
— Вообще-то да… Конечно… Смотри, Суковатый и в самом деле уходить собрался.
— Вот видишь… И это я предусмотрел. Да и неважно, уйдет он или не уйдет… Это его личное дело. Пусть сам решает, сам думает. Главное сейчас — ты, Витя. В кабине какие-то ключи должны быть? О ключах мне нужно подумать?
— Если предполагается скорый взлет, то ключи обычно оставляют в замке зажигания.
— Если так… Мы займемся мачтой, крючьями и прочей ерундой, а ты должен заглянуть в кабину. Если ключи на месте, дашь мне знать. Если ключей нет — тоже сообщишь. Вопросы есть? Вопросов нет. Вперед без страха и сомнений.
Пыёлдин медленно, лениво поднялся, отряхнул зад от пыли, потоптался на месте, чтобы все видели, какой он сонный, ленивый, бестолковый, и побрел к вертолету. Подошел, похлопал ладонью по пыльным горячим бокам, оглянулся на приближающихся вертолетчиков, улыбнулся.
— Сил-то у машины хватит эту дуру поднять? — Он кивнул в сторону мачты, лежавшей на боку.
— Не о том спрашиваешь, мужик, — один из вертолетчиков отодвинул Пыёлдина от дверцы.
— А о чем можно спросить?
— За что цеплять? Крючья какие-то есть тут у вас? Цепи, проволока?
— Зацепим… Приготовили кое-что… А это… — Пыёлдин помялся. — Надо бы совместить наши петли с вашими… За что цеплять-то будем? — Пыёлдин снова подошел к вертолету и заглянул в распахнутую дверцу. — Залезу, посмотрю? — Он обернулся к вертолетчикам.
— Посмотри, мужик, полюбопытствуй. — Парень в военной форме снисходительно окинул взглядом Пыёлдина. А как на него смотреть, на него иначе и невозможно было смотреть — замызганный, кое-как выстриженный, сутулый, с тощей шеей, заискивающим взглядом, суетливыми движениями. Да и походка у него была какая-то дурацкая — он ходил, заворачивая носки внутрь, а на босых ногах болтались ботинки без шнурков, явно на два-три размера больше, чем требовалось…
— Витя! — позвал Пыёлдин. — Давай прикинем, что тут у них. — Он чуть ли не силой затолкал Витю в вертолет, наклонился, вроде бы рассматривая что-то на полу, и задом, тощим своим подрагивающим задом многолетнего зэка умудрился, перекрыв поле зрения у вертолетчиков, подтолкнуть все еще робеющего Витю к кабине — смотри, дескать, изучай обстановку, готовься, мать твою за ногу! — Нормально, — сказал Пыёлдин, спрыгивая на горячую пыль двора. — Зацепится. Кто вести будет?
— Ну я, — осклабился один из вертолетчиков. — А что?
И Пыёлдин начал долго и бестолково объяснять, как нужно подняться, куда завести крюк, за что его зацепить, как зависнуть над крышей, чтобы мачта села как раз на те болты, которые они бетонировали…
— Ладно, батя, разберемся, — потерял летчик терпение. — Посторонись-ка!
А Пыёлдин обиделся.
И ужаснулся.
Не на летчика обиделся, жизни своей ужаснулся. Уж если ровесник называет его батей, причем спокойно, не желая оскорбить, а даже с некоторым уважением к возрасту.
Нет, сливай воду, ребята, сливай воду.
Никогда, Каша, ты не будешь моложе и красивее. Ты сможешь только отмыться, отплеваться, отгавкаться, но не более того. Назад пути нету, Каша. Или сейчас, или никогда. Через десять лет ты выйдешь отсюда уже не батей, ты выйдешь сраным стариком. Только так тебя будут называть, только так…
От печальных мыслей его отвлек Витя. Он неслышно подошел сзади, тронул Пыёлдина за локоть.
— Ну? — резко обернулся тот.
— Ключей нет. Каша… Нет ключей.
— Будут, — заверил Пыёлдин, ощутив вдруг необыкновенный подъем, ощутив, как наполняет все его существо отчаянное безрассудство, когда немеют губы, а в груди холод и сквозняк. А это, он уже знал по своему опыту, означает успех, победу и торжество. Давай, Аркаша! Помогай тебе бог! Давай, миленький, давай, хорошенький… Не вечно же тебе гнить в этих стенах, на этих нарах… А если наделаешь в штаны — догнивай здесь, сучий ты потрох!
Он твердил и твердил эти слова, пытаясь взбодрить себя и вытеснить, выдавить из души остатки осторожности и опасливости.
— Что будем делать? — спросил Витя.
— Ключи вон у того, тощего, — сказал Пыёлдин. — Он будет вести машину, значит, и ключи у него. В курточке карманов нет. Значит, они у него в штанах. Все самое ценное настоящие мужчины носят в штанах! — хохотнул Пыёлдин неожиданно подвернувшейся шутке. Но Витя даже не улыбнулся, он просто не услышал ничего, кроме самого важного — ключи в кармане штанов у тощего вертолетчика.
А Пыёлдин, с собачьей улыбкой глядя в небо, на вертолет, на дурацкую мачту, которую приволок Суковатый в надежде на повышение (интересно, а какое повышение может быть у начальника тюрьмы?), загребая ногами пыль тюремного двора, подошел к расположившимся в тени зэкам, постоял, глядя в землю…
— Что скажешь, Каша? — рассмеялись они дружно, в каком-то своем согласии. — Устал маленько? Притомился, бегаючи за начальством по пятам? Присядь, отдохни малость!
И опять расхохотались, беззлобно, а потому особенно обидно.
— Значит, так, — произнес Пыёлдин негромко. — Значит, так… Только тихо… Поняли? — прошипел он зло, совсем не тем тоном, дурашливым и угодливым, к которому все уже привыкли. — Не надо слов, движений, суеты… Лежите, как лежали… Сейчас отлетаем. Повторяю для идиотов — сейчас отлетаем. Спокойно, без дури. — Пыёлдин, сощурившись, посмотрел в синеву неба, чтобы конвоиры видели — зэки глупы, ленивы, расслаблены. — Готовьтесь, ждите моей команды. Всем оставаться на местах. Следите за стукачами — ни один из вас не должен отлучиться. Кто на волю не желает — дотаивайте здесь. Вольному — воля . Вопросы есть? Вопросов нет. Ждите команды на посадку.
И Пыёлдин, не торопясь, шлепая безразмерными своими ботинками по тюремной пыли, направился к железной бытовке, в которой вчера Хмырь и Козел наводили порядок, проклиная его на чем свет стоит. Утром Пыёлдин уже побывал здесь, расставил на столе пустые банки из-под краски, пыльные бутылки, кисти в окаменевшей краске. Все это он накрыл прихваченной с нар простыней, не очень, правда, чистой, но что делать, другой у него не было. Да и в полумраке бытовки вряд ли кто заметит, что простыня недостаточно свежа, к тому же времени на ее разглядывание ни у кого не должно оставаться, это уж его, пыёлдинская, забота.
— Готовься, — негромко сказал он Вите, проходя мимо него и направляясь к вертолетчикам. — Ребята! — окликнул он их. — Идите сюда! — Пыёлдин приглашающе махнул рукой. — Важное дело… Не пожалеете, — и он улыбнулся посеревшими от волнения губами.
Вертолетчики неохотно покинули тень возле здания и, недоумевая, направились к Пыёлдину.
— И вы подходите, — крикнул он двум скучающим конвоирам. — Это и вас касается… Не пожалеете, — добавил он привычные свои слова.
Ничего не понимая, конвоиры тоже приблизились к бытовке. Вокруг было спокойно, ничто не вызывало беспокойства, и они простодушно решили, что с ними хотят о чем-то посоветоваться — когда что-то строят или ломают, каждый считает себя опытным и знающим. Тем более что потрепанная физиономия Пыёлдина не выражала ничего, кроме заискивающего благодушия.
— Начальник просил передать… Тут небольшое застолье приготовлено… Праздничный, можно сказать, обед… Отведайте, а там уж и за работу… Чем богаты, тем и рады. — Пыёлдин широко распахнул скрежещущую дверь бытовки и первым шагнул внутрь, увлекая за собой остальных. Смелее других оказался один из вертолетчиков — он заглянул внутрь, увидел стол, накрытый белой скатертью, из-под которой торчали, по всей видимости, чрезвычайно привлекательные яства, и невольно воскликнул: «О!»
