Инна Тронина - Отторжение
— Они решили мстить, — тихо продолжала Оксана. — Но не тем, кто обидел. Мы просто под руку попались.
— Ищут там, где светло, — согласился я. — Понятное дело.
— Требовали «Отче наш» прочесть и перекреститься. Тогда, мол, отпустят нас обоих. Врали, конечно. Обещали меня освободить, а потом поставили на хор*. Падчах говорил им, что я украинка. А в паспорте-то другое написано!* Мы во всём признались — даже в использовании фальшивых документов. Думали, что славянку, христианку пощадят. А эти только орали: «Где её крест, если христианка?!» Короче, оттянулись они на славу. Мы же в плену три дня…
— Три? — удивился Андрей. — А как это произошло?
— Мы в этом доме остановились, на одиннадцатом этаже. Хотели выяснить обстановку, и только потом выйти на связь, — сказал Падчах вместо Оксаны. — А мне наука будет, даже когда протез поставлю. Менталитет подвёл. Принял их как гостей, соседей — пусть временных. Они же тогда не в лампасах были. Я покинул Стамбул без оружия, без охраны. Моего прибытия не ждал никто — ни враги, ни друзья.
Эфендиев опять достал свои папиросы. Видимо, снова потребовалось ослабить боль.
— А потом мои гости решили поживиться. Якобы в компенсацию за увечье того самого парня. Когда не договорились, в ход пошли оскорбления. Меня уже не в первый раз подводит доверчивость. Из-за неё же я чуть не погиб в Казахстане. И на сей раз случилось примерно то же самое. За столом их было четверо. Потом прибежало ещё столько же. Они — с оружием, я — без. Оксане тут же приставили пистолет к виску. А она их так радушно принимала…
— Андрей, кончаем их! — не выдержал я. — Сил больше нет это слушать.
— Погоди, Ромыч, недолго осталось. — Шеф явно что-то задумал.
— За эти три дня я не раз пожалел, что не дал пристрелить Оксану, да и себя тоже, — признался Падчах. — Ведь всё равно впереди маячил конец — только куда более ужасный. Ведь сначала они сказали, что приехали из Чечни. И я не смог отказать землякам. Горец, по-дурацки попавший в плен, не сумевший защитить свою женщину, вряд ли достоин уважения. И руку я потерял не в бою, а по прихоти пьяных бандитов. Понятно, почему они так вели себя. Наши добрые соседи по реке Терек отлично знают, как надругаться над чувствами врага.
— Когда вы поселились здесь? — устало спросил Андрей и снова взглянул на часы.
— Двадцать пятого ноября, — сразу ответила Оксана. — Как мне хотелось позвонить на Звенигородку»! А Падчах сказал, что надо сперва выйти на Гая, раз была заслана от него.
— Мы попробовали это сделать, но подполковник оказался в командировке, — добавил Падчах. — Решили немного пожить здесь. Знал бы, чем кончится, не стал дожидаться. Но «Южный двор» всегда казался мне надёжной фирмой. Я никого из этой компании не знаю. Их акция была спонтанной. Я никогда не втянул бы Оксану в разборку, понимаете? Потому и не поехал со своей охраной, под своим именем. А всё равно попал под удар — как представитель своего народа.
— Что они ещё говорили, Оксана?
Озирский брезгливо наблюдал за тем, как пьяные пленники запросто делают под себя. Никто из них даже не попросился в уборную.
— Да много что! Всё войной грозят. Якобы «чехи» на второй день мира запросят. А они будут с войсками по сёлам ездить и убивать тех, кто русских обижал. А пока собирались меня с лоджии выкинуть. Такое несли, что даже повторять страшно. Я сказала им, что имею грудного ребёнка, просила пощадить. Они только гогочут. Вытащили меня на лоджию, за ноги взяли, и давай трясти над пропастью… Я кричу про ребёнка. А они: «Мы тебя трахаем, а не твоего ребёнка! И убьём вас обоих…»
— Ладно, одну сторону мы выслушали, — подвёл итог Озирский. — Теперь будем слушать вторую.
Те поняли, что пришла расплата. Последствия их деятельности налицо, из-за чего мы настроены очень серьёзно. Они сбились в кучу у батареи. Слиплись, как змеи зимой, в огромный клубок. И у всех дрожали губы, пульсировали зрачки. Герои…
Я вспомнил, что на пустыре нас ждёт Божок — один-одинёшенек. Как ни крути, надо закругляться. Проще было бы вызвать милицию. Но, похоже, Андрей решил разобраться самостоятельно. И тогда свидетели нам ни к чему.
— Вы кто такие будете? — трубным голосом спросил бородач. — За что убить хотите?
Остальные смотрели на нас с подобострастием, как собаки. Ведь в данный момент решались их судьбы.
— Не пойму, менты вы или «крутые? Но ведь точно — не «чехи». За что своих убиваешь, иуда?
Бородач получал тычок от одного из своих дружков. Оскорблять того, в чьей власти находишься, очень опасно.
— Вы мне не свои, — дёрнул щекой Озирский. Его пальцы, сжимающие автомат, побелели. — И над Оксаной что-то не сжалились. Сами, следовательно, на снисхождение рассчитывать не можете.
— Бога побойтесь! — крикнул дед с седой бородой. — Не поганые ведь! И чего? Своих порешите за «чёрного»?
— Это мы сейчас вам свои! — скрипнул зубами шеф. — А оказались бы у вас в руках… Крестоносцы хреновы! Как только вас земля носит? Но ничего — недолго осталось.
Я смотрел в окно, на чёрное небо, на белую метель. Будто не в Москве мы, и не конец двадцатого века на дворе. Кажется, что сейчас на снег брызнет кровь. У меня стучит в висках, и перед глазами всё красно.
— А ты как хотел? — пошёл в наступление чернявый, с бородкой. — Сам бы пожил под их властью! Слыхал про Наурский и Шелковской районы? В пятьдесят седьмом году передали их «чехам». Они там для русских резервацию устроили!
— Мы, что ли, устроили? — со слезами крикнула Оксанка. — Пристали со своим левобережьем Терека, как не знаю кто… Земли им мало! Страна огромная, так нужно последний каменистый кусочек у соседа отнять… А сами ездят в Турцию, за шмотьём. На полусогнутых там перед местными бегают. Живут, как скоты. У них посадка в самолёт погрузкой называется. Турецкий хлам возят на рынки, а потом орут про великую Россию. А что два района отдали — так это за ссылку. Половину народа загубили, между прочим. Ещё дёшево отделались…
— Это она с чужого голоса поёт, — заорал бандит с длинной бородой. — Наслушалась греховодника старого. А знаете вы, что они пятницу свою басурманскою вместо светлого вашего Христова воскресенья выходным днём сделали в этих районах?
— Сердце болит! — опять затрубил самый старый и схватился за грудь корявой ладонью. — Телеграфные столбы — и те разворовали. Улицам свои имена дали. На чеченском языке наших детишек учить вздумали. И так мы долго терпели. Амба*!
— Живёте там, так должны язык знать, — проворчал шеф. — Я же тут по-русски говорю, хоть по крови поляк. За столбы, что ли, вы людей истязаете?
— Ваучеры* не дали нашим, — добавил, облизывая губы, паренёк-монархист.
— Отлично! Это веский довод, — насмешливо сказал шеф. — Что ещё? Нам вот выдали ваучеры, а что с ними делать, непонятно. Остаётся только в сортир повесить.
— Тебе, может, и в сортир, а у нас старикам два года пенсии не платили! — взвился рыжий. — И зарплату не выдавали. Только мы и слышали: «Убирайтесь в Россию!» А мы не в России разве? Они в мечетях своих против русских ядом брызжут. Муллы заводят их. А потом кидаются на наших. Приезжают в машинах и грабят, бьют. Утварь волокут из домов. И все вооружённые. А у нас — одни гладокостволки. Ни справиться с «чехами», ни защититься. Ты ещё будешь нас корить! Пожил бы там, не так запел. Надо им силу показать — не поймут иначе…
— Это, конечно, всё очень прискорбно, — заметил шеф. — Я не оправдываю всяких грабителей, хулиганов, фанатиков. Но то, что сделали вы, положение не исправит — даю гарантию. Вот вы сейчас силу показали. И что, русским легче будет, когда в Чечне про ваши подвиги узнают? А там узнают — будьте спокойны. В тайне ничего не останется. Вы искалечили очень уважаемого человека. К тому же богатого и сильного. Своих же подставляете, неужели не ясно? И если армию туда втащите своими воплями, будьте прокляты! Страшная война будет. И горы трупов с обеих сторон можете себе в заслугу поставить…
— Нам их любовь ни к чему, — осклабился длиннобородый. — Мы теперь с ними так и будем — кровь за кровь. По Священному Писанию.
— Вы уже ничего не будете, — спокойно сказал Андрей. — И я первым об этом позабочусь.
— Убьёшь нас — другие найдутся. Погоди, и до вас доберёмся. У наших руки длинные, — застращал мужик с чёрной бородкой. — «Чехи» насилуют даже старух, не говоря уже о девушках и женщинах. Забирают все ценности подчистую. И после этого мы успокоимся? Другую щёку подставим? Нет, мы до конца пойдём. Мы — то есть народ русский…
— Вот только не надо говорить за весь народ! — поморщился шеф. — И насчёт старух я что-то плохо себе представляю. Вряд ли это очень приятно. Ты хоть одну такую видел?
— Люди говорят, а я им верю! — закричал молодой мужик с бородкой. Он сверкал глазами и едва не бился в падучей.
