Виктория Платова - В тихом омуте...
– И ты не знала, что квартира на сигнализации?
– Запамятовала. Он что-то мне говорил, но как-то из головы вон, – продолжала гнуть свою линию я. Единственное спасение я видела в наступлении на нестройные ряды милицейского наряда.
– Окна тоже закрыты. Да там и не заберешься никак. Пятый этаж и стена голая, – добавил самый молодой мент, вернувшийся в коридор после детального осмотра комнат.
– Вы вообще за кого меня принимаете? – нагло поинтересовалась я. Слишком нагло, чтобы они оставили это безнаказанным.
– Ну не за Клару Цеткин, это точно, – съязвил старший. – Давай телефон этого племянника, пусть подъезжает, разберемся.
Вот ты и попалась.
– Ну?
Я молчала. Далекий пол показался пропастью и закачался под моими ногами.
– У него нет телефона.
– Адрес.
– Да не знаю я точно. Где-то на Сретенке. Мы с ним завтра должны встретиться… Вы бы наручники сняли, смешно, ей-Богу.
Младший милиционер с почти женской родинкой над верхней губой вопросительно посмотрел на старшего.
– Сними, – сказал тот, – пусть пойдет умоется, что ли… А то скажут потом, что мы честным гражданам вывески портим.
Наручники были расстегнуты, и только теперь я поняла, что руки у меня затекли. Я несколько раз сжала и разжала пальцы.
– Хорошие перчатки, – заинтересовался вдруг старший, – не жарковато в них?
– Зима, слава Богу, на носу, – стараясь сохранять спокойствие, сказала я. – Или в бикини ходить прикажете?
– А в квартире не жарко в перчатках, спрашиваю?
– Вообще-то я уходить собиралась…
– Ладно, иди умойся. Забираем тебя в отделение до выяснения личности.
Под бдительным присмотром коротких милицейских автоматов я отправилась в ванную, стараясь не грохнуться по дороге: перспектива поездки в отделение радовала меня так же, как гильотина Марию-Антуанетту.
Я долго и тщательно мыла лицо, понимая, впрочем, что это бесполезно: время не выиграть, как ни старайся…
Сквозь полуприкрытую дверь я слышала, как старший наряда отдавал распоряжения:
– Позвони на пульт, дай отбой. Не нравятся мне эти дяди и их племянники. И девку поторопи, никто ей сауну не оплачивал…
В окружении милиционеров я отправилась вниз, где меня поджидал патрульный “воронок”.
Это событие, несомненно, украсило унылый поздний вечер двора: почти во всех окнах подъезда горел свет, нашу группу сопровождали стайки любопытных, державшиеся на почтительном отдалении, – так сопровождают стареющих актрис изрядно поредевшие ряды поклонников. Вот только аплодисментов я так и не дождалась – меня молча и довольно непочтительно втолкнули в машину.
Пока она тряслась по плохо освещенным улицам Текстильщиков, я узнала много интересного о частной жизни своего эскорта.
Зажатая с обеих сторон плохо тренированными телами милиционеров, терпеливо выслушивая их легкий треп, я уже через пять минут поняла, что одного из них звали Мика, а второго – с родинкой над верхней губой – Кока.
Сидевший на переднем сиденье старшина наряда молчал.
Жена Мики месяц назад сделала аборт, возникли послеоперационные осложнения, и Мика без устали клял медицину – и государственную и частную. Кока поминал родственников из Апрелевки, которые сосут из него деньги для беспутной младшей сестры, вздумавшей поступать в какой-то частный институт.
Я цеплялась за эти ничего для меня не значащие чужие жизни, чужие слова, чужие имена – только потому, что боялась остаться один на один со своей неожиданно возникшей проблемой.
Проблема, и серьезная.
"Положение хуже губернаторского”, – вертелось у меня в голове, да и иллюстрация всплыла соответствующая – Никита Михалков и почему-то в роли генерал-губернатора Трепова, которую он никогда не играл: усишки, бородишка и орден святого Владимира на шее…
Что-то будешь делать, голубка?..
– А бабенка-то ничего, – вдруг сказал старший, глядя на меня в зеркальце; я тоже видела его глаза, автономно плывущие в серебристом стекле, – узкие и опасные, как лезвие ножа. – Ничего бабенка, говорю… Тебе-то нравится. Кока?
– Не-а, – сказал Кока.
– А какие нравятся?
– А те, что ближе к центру живут.
Все, кроме меня, засмеялись. Немудреный юмор мужиков-провинциалов.
Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой черт нужны мне были эти дурацкие перчатки?..
Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала, не они усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она значительна.
Речь о другом – засветилась.
От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что я испугалась – как бы он не просочился сквозь куртку.
Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.
И все равно, кем ты представишься – любовница племянника Сирина, сожительница самого Сирина, внучка его соседки, домушница или невинная жертва, – паспорт на стол и отойди к стене, будь любезна!
О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в то место, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая на ногах Ева Апостоли превращается в химеру, в неопознанный летающий объект, в рассыпавшегося сфинкса, в марионетку, которая никогда не участвовала в любительских спектаклях…
Я проклинала себя за неосмотрительность и Сирина за осмотрительность. Именно она преподнесла мне такой отвратительный сюрприз; а впрочем, Сирину нужно отдать должное – будучи мертвым, он все-таки смог достать меня.
Я даже не знала, что делать в такой ситуации – молчать о себе или все рассказать: и то, и другое было одинаково гибельным. Черт меня дернул ляпнуть о племяннике Сирина и о Сретенке. Если его не предъявить, то все мои объяснения покажутся по меньшей мере странными. И ключи, которыми я открыла дверь, – откуда они у меня?
Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, как мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мне делать…
Машину сильно тряхнуло на повороте, и плотный Кока завалился на меня, нехотя отлепился и даже не извинился. “А что, если предложить им сделку, довольно грязную, но сделку”, – вдруг бесстыже подумала я. В конце концов, они только молодые парни. Дать всем троим – и водителю тоже, черт с ним, – в обмен на свободу.
"Да это ж групповуха, душа моя! – удивился Иван. – Неужели ты способна на такие вещи?"
Способна, способна, еще как способна – эта ситуация страшила меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения, как оказалось. А то, что подобные вещи практикуются, я знала из полузабытых рассказов криминального журналиста Фарика.
Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык, когда глаза старшего в зеркале заднего вида снова нашли меня: ох не простая ты девка, так и говорили они, земляной орех разгрызть одно удовольствие, а вот тебя? Черт возьми, я всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала себе шерсть страсть к клятвопреступлениям: никакой возможности договориться, они вполне могут сказать тебе “да” только для того, чтобы потом трижды сказать “нет”.
"Со мной не договориться”, – говорили глаза в зеркале.
Вся ясно. И пытаться не стоит.
Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!
Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок острыми боковыми резцами.
Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.
И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со мной в одном из пустых ночных кабинетов.
Посадив меня перед столом, он устроился напротив, закинув на стол ноги в ботинках. Некоторое время я изучала рельеф подошв, на который налипла строительная грязь, а Питомза приступил к формальностям, которые заключались в выяснении моих паспортных данных и цели пребывания в квартире Сирина. Рядом с ним лежал мой пустой рюкзак, из которого милиционер извлек обе книги.
Он с ленивым любопытством перелистал их.
– Ну что, говорить будем или глазки строить? – наконец спросил он.
Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за лучшее промолчать.
– В молчанку играешь? Смотри, как бы это тебе настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.
Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.
– Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не совершала.
