Вячеслав Денисов - Три доллара и шесть нулей
Блаус еще что-то говорил. Он говорил, потом, судя по интонации, спрашивал, ждал ответа, потом снова спрашивал... А потом просто повесил трубку. Но Хорошев не слышал даже гудков. Он сидел, опустив руки на колени, и смотрел себе под ноги мертвым взглядом.
Точка обозначает конец.
На лавочке Терновского автовокзала сидел молодой светловолосый человек и в беспокойстве бросал частые взгляды в сторону стоянки автобусов. Пронзительность, а значит, и крайняя степень возбуждения просвечивали даже сквозь темные солнцезащитные очки. Надевая очки, он пытался достичь неброскости, стереть особые приметы – большие глаза васильков первого цвета. Глаза он скрыл, но при этом стал единственным, кто выглядел среди пестрой, пахнущей беляшами и прокисшим лимонадом толпы, на кого стоило обратить внимание. В одиннадцать часов вечера в черных очках ходит или сидит на лавочке либо слепой, либо тот, кто плохо осведомлен об элементарных правилах поведения среди множества людей.
Он волновался. Щелкал костяшками пальцев, потирал ставшие красными, как клешни вареного рака, руки и ежеминутно бросал взгляд на красный «Икарус» с длинной, украшенной старославянскими вензелями табличкой «ТЕРНОВ – НОВОСИБИРСК».
Человеку было доподлинно известно, что автобус подъедет ко второй платформе, где он его ожидал, для посадки пассажиров ровно в двадцать три часа двадцать минут, но он уже дважды переспросил у находящихся рядом, не будет ли задержки рейса.
Когда до отправления автобуса оставалось восемнадцать минут, молодой человек не выдержал, встал и пересохшим голосом обратился к сидящей неподалеку тетке:
– Вы не могли бы посмотреть за моими вещами?
Вещами называлась набитая до состояния барабана небольшая спортивная сумка и брошенная на нее легкая светлая куртка.
– Вы смотрите, – предупредила тетка, – я новосибирским еду.
– Я на две минуты. За минералкой...
Тетка пожала плечами и подтянула к себе сумку с курткой с таким видом, словно говорила – не успеешь, это все мое. Обрадованный человек скользнул рукой в карман и засеменил к киоску.
Он долго мучился между выбором, стараясь определить, что ему понадобится сейчас больше – пиво или минералка. Потом махнул рукой и указал пальцем на пластиковую коротышку «Карачинскую».
И прямо у прилавка, пока дородная баба в киоске отсчитывала сдачу, припал к свежей жидкости. Он пил до тех пор, пока углекислота не стала перекрывать доступ воздуха. Человек сгреб деньги, крякнул и побрел обратно.
Если бы не очки, через которые он не только не видел площадь, но даже рядом идущего, он обомлел бы гораздо раньше. Но он дошел до самой лавки. Дошел и с удивлением убедился в том, что его вещи составлены на заплеванный асфальт, а на его месте вальяжно развалился какой-то мужик с газетой в руке. Возмущенно сорвав с лица очки, он уставился не на самого наглеца, а почему-то на название газеты. «Спорт-экспресс».
– Вы могли бы газетку почитать и в другом месте, – заметил молодой человек, покручивая меж пальцев дужки очков.
Газета резко хрустнула, дернулась вниз и упала на колени.
– Антон... Павлович?..
– Здрасьте! А я чуть с тетенькой не подрался из-за ваших вещей! Нога, говорю ей, болит, а она гонит меня, как бомжа! Вы, как я догадываюсь, до Новосибирска? Не против, если составлю вам компанию?
И составил. «Что вам нужно в Новосибирске?» – хотелось спросить молодому человеку, однако он решил оставить это на потом. В конце концов, дорога длинная, и если выяснять все еще на подножке автобуса, то к тому моменту, когда дойдешь до сиденья, уже не о чем будет поговорить.
Места их были поодаль друг от друга, да и соседка молодого человека оказалась несговорчивой. Как выяснилось через минуту, таким же упрямцем оказался и дед в соседнем с Антоном Павловичем кресле. Бабку тошнило, и ей нужно было вперед, а дед волновался за тюки в конце салона. Оценив обстановку, этот вездесущий Антон Павлович тут же решил шахматную партию матом, пересадив добрую половину ездоков так, что все при этом остались довольны. Нечего и говорить, что молодой человек с Антоном Павловичем оказались рядом.
Все это очень мешало молодому человеку волноваться. Казалось, это волнение не смущало его, а, наоборот, настраивало на бодрое существование. Антон Павлович, безусловно, мешал, однако у молодого человека хватало такта для того, чтобы не делать по этому поводу никаких ремарок. Да и сам сорокалетний мужчина, своим кипучим темпераментом мешающий сосредоточению мыслей, очень раздражал молодого человека. Однако делать было нечего. Пришлось смириться даже с тем, что, когда автобус выехал со стояночной платформы на дорогу, Антон Павлович, наклонившись к его плечу, стал рассказывать историю города.
– Вы давно в Тернове живете?
– Нет, – глухо выдавил молодой человек. – Два года.
– А! Тогда вы наверняка не знаете, что вот этот дом... Видите, с красной крышей? Этот дом, который теперь является представительством торгово-промышленной палаты, в начале прошлого века был помещением царской охранки. А потом стал зданием ЧК. В подвалах пытали людей и там же расстреливали. Тела воротом поднимали наверх, после чего ночью вывозили за город и закапывали. Подвал этого здания соединен с подвалом рядом стоящего Краеведческого музея. Милиционеров, которые охраняют музей, не задерживают на этом посту более чем на месяц. Стали это делать сразу после того, как в начале семидесятых сошли с ума двое сотрудников ВОХР. Говорят, души невинно замученных мечутся по подвалу нынешней торговой палаты и требуют возмездия... Сначала по поводу этих разговоров на милиционеров налагали дисциплинарные взыскания и даже выгоняли из партии. Чтобы пресечь слухи и уничтожить предрассудки, в подвал на ночь спустилась комиссия. Ну, там, как положено – секретарь парткома, двое отличников милиции, начальник уголовного розыска... Заметьте, они даже не в холле Краеведческого музея сидели! В подвал спустились! Наутро их вытащили наверх, и что вы думаете? Секретарь парткома – белый как лунь, двое заикаются, бесстрашный начальник уголовного розыска, который на Втором Белорусском тридцать четыре раза через передовую за «языком» ходил, лыка не вяжет.
Потом их в себя привели, и они рассказали, что в стены подвала со стороны Царской охранки бились какие-то люди, взывали к справедливости, плакали, умоляли их оттуда выпустить... Даже фамилии, говорят, называли. Польские, еврейские, немецкие... Информацию засекретили, но шила в мешке не утаишь. Все, кто побывал в ту ночь в подвале, закончили свою жизнь очень плохо. Ушли из милиции, а потом след их оборвался. Вот с тех пор и не позволяют милиционерам долго на посту в Краеведческом музее сидеть. Месяц – и снова смена. Нехороший, говорят, пост, грешный. Словно нынешнее поколение расплачивается за преступления своих предков...
А вот, посмотрите! Это гордость Тернова. В юридическом, надо полагать, смысле слова. Видите ли, я юрист, поэтому и историю города знаю больше в уголовном разрезе, нежели, так сказать, в научном. Был бы ученым, показал бы вон на тот дом... Видите, с мезонином? Точно знаю, что там Мичурин останавливался. И то, только потому, что табличка прибита. А больше ничего об этом доме рассказать не могу. Поэтому, пока не проехали, посмотрите на тот, который я указал вам вначале. Это дом купца Власова. И это действительно уголовная гордость Тернова! В одна тысяча девятьсот седьмом году в этом доме произошло страшное преступление. Камердинер купца Власова зарезал кухонным ножом самого хозяина, его жену и кухарку. И забрал-то всего ничего – два золотых червонца да серебряный поднос. Знал, что у купца в сундуке пять тыщ золотом, да замок отомкнуть не смог. Так и ушел практически ни с чем. Камердинера сам адвокат Казаринов приезжал защищать... Знаете такого? Нет? Ну, как Барщевский сейчас. Да, сильный был адвокат. Но и он оказался бессилен что-либо сделать. Тайная полиция уверенно доказала, что убийца – камердинер. А как служивый следы путал! Такую темцу для алиби создал! Напрасно. В каторгу сослали. А может, и расстреляли. Я не помню.
– Страсти какие вы умеете рассказывать...
– А что делать? Дорога длинная, в дороге без разговора время ползет как черепаха. А так я вам пару историй поведал, смотришь – мы уже к центру города подъезжаем. Еще пару раз блесну познаниями, и к выезду приблизимся. Там – кто знает, кто знает...
Кстати, видите эту улицу? Вертковская. В определенных кругах, мне близких, заявляют, что название дано по причине бывших здесь событий. В одном из домов терпимости Тернова, что на этой улице, проститутка вступила в сговор с одним из половых... Нет, не в этом смысле. Половой – это юноша, отвечающий за чистоту и порядок в заведении. Девка убила клиента, а пацан заявил, что видел, как девица из нумера выходила, а в ее отсутствие к оставленному клиенту какая-то дама в вуальке забегала. И представьте себе, негодник точь-в-точь описал жену того барина.
