Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве

Слушая нелепую болтовню, ловя издевку ярких, темносиних очей, Рашид-борец почувствовал странное недомогание, словно зрение замутилось катарактой. С ним такое редко случалось. От дерзкой девицы тянулся морок, и он хорошо понимал племянника, который сидел на диване и, отрешившись от всего, вливал в себя подряд третью жестянку пива. Рашид-борец немало встречал мужественных людей, которые умели преодолевать страх и продолжали оказывать сопротивление даже тогда, когда это становилось бессмысленным, но все-таки это были мужчины. Он представить себе не мог, что встретит женщину, которая будет веселиться в присутствии допотопного чудовища, но это было так. В рыжей ведьме таилась какая-то загадка, которую следовало разгадать, чтобы не попасть впросак.

Он поднял насмешницу на руки, перевернул и положил на пол, ощутив ответное трепетание упругой плоти. Сел рядом, не отрывая от нее глаз.

— Почему ненавидишь? — спросил он. — Ты же меня раньше не знала.

— Господь с вами, господин Рашид. Как я могу вас ненавидеть, если мы из разных миров?

— Из какого же мира ты?

— Там вам никогда не бывать, так что и говорить не о чем.

Рашид-борец сделал знак, и Акимыч, в нетерпении облизывающийся и урчащий, как закипающий чайник, подполз к девушке, захватил в волосатые лапищи ее тонкую кисть и, утробно, сладко вздохнув, сунул себе в пасть.

— Медленнее! — повелел Рашид, утирая рукой внезапно вспотевший лоб. Он жадно вглядывался в прекрасное женское лицо, надеясь увидеть, как под натиском боли и жути потухнет лукавая улыбка и на ее место явятся отчаяние и мольба, которые успокоят его душу. Акимыч осторожно зачавкал, хрустнули хрупкие фаланги, но девица не издала ни звука, лишь по зрачкам промелькнула смертная тень, и она мгновенно уплыла туда, откуда он уже не мог ее достать.

— Выплюнь, сволочь! — грозно взревел хан — и наотмашь врезал Акимычу в ухо. Волосатик от мощного удара отлетел аж к самой двери и там успокоился, поскуливая, слизывая кровь с губ.

Рашид взглянул на племянника: тот, побледневший, с безразличным видом откупоривал четвертую банку.

ГЛАВА 2

Очнулась в прежней комнате, под тем же самым пледом. Левая рука спеленута бинтом, похожа на белый кулек. Таина с удивлением поднесла ее к глазам. Неужто это был не сон: настоящий каннибал, отгрызающий конечность? Значит, жизнь еще забавнее, чем она о ней раньше думала. Жаль, что там не было Володечки, ему полезно посмотреть. В его характере слишком много романтического, он верит в сказки с хорошим концом, когда-нибудь это выйдет ему боком.

Тут она заметила, что в комнате не одна. Бледный племянник Рашида-борца сидел на стуле и смотрел на нее так печально, словно провожал в последний путь.

— Я тебя презираю, — сразу сообщила ему Таина. — Тоже мне рыцарь! На его глазах красивую девушку чуть не слопали, а он даже пальцем не пошевельнул. Знаешь, как больно?

— С дядюшкой не поспоришь.

— «Подари мне ее, дядюшка», — передразнила Таина. — А если бы подарил, что бы ты со мной сделал? Тоже съел бы?

— Не съел бы, — насупился Арслан. — Не о том думаешь, девушка.

— О чем же я должна думать?

— Зачем дядюшку ограбила? Зачем меня в сарай посадила?

Таина подняла глаза к потолку.

— Нас слушают, Арчи?

— Нет. Не слушают. Я отключил.

— Сейчас ночь или день?

— Ночь. Половина ночи.

— Так чего мы ждем? Давай вместе убежим. Не убьет же он тебя за это? В ресторан поедем, гулять будем. Не пожалеешь, Арчи. За добро я добром плачу.

Молодой человек скривился в усмешке.

— Пустой разговор. Отсюда не убежишь.

Таина покачала ноющую, пульсирующую кисть. Убедилась, что халатик по-прежнему на ней.

— Значит, мне крышка? Никакой надежды?

— Не знаю. Ты дядюшку смутила. Я его таким раньше не видел.

— Что значит — смутила?

— Он ничего не боится, а тебя испугался. Ты же ведьма, да? Он так думает.

— Нет, Арчи, я не ведьма. Ты влюбился в меня, что ли?

— Не надо так, девушка. Я не идиот. Я тоже думаю, что ты ведьма.

— Хватит причитать. Мыслитель. Они думают. Послушай, но нет же такого места, откуда нельзя сбежать.

— Это как раз такое место. Охрана. Сигнализация. Все на виду… Покушать могу дать. Хочешь покушать?

— Хлеба с горчицей?

— Зачем горчица? Хорошей еды дам. Вина принесу. Это можно. Дядюшка разрешил.

— Чего же сидишь? Неси. Прихвати еще пару таблеток анальгина.

Его долго не было — или так ей показалось. Она успела задремать — и увидела во сне матушку с раздутым зобом, пьяного отца и еще кого-то из подруг, и со всеми, кого видела, попрощалась. В ответ слышала ласковые слова, утешительные речи. Она была виновата перед родителями, потому что, умирая, оставляла их без присмотра, но что поделаешь? Она так и не успела понять, откуда в ней, столичной штучке, у которой все было для нормальной жизни, вдруг родилась эта лютая ненависть ко всем богатеньким, сытеньким, вороватеньким, к их ухмыляющимся рожам, к загребущим рукам, к бесчувственным душам — откуда? Жила бы как все, рубила бабки, снималась на журнальные обложки, завела кучу любовников, потом выбрала себе мужа, нарожала детей, а что теперь? Чего добилась со своим игрушечным пистолетиком? И вот уже пора собираться… От жалости к себе Таина заплакала во сне — и тут издалека ей улыбнулся Володечка, угрюмый и непогрешимый. «Продержись немного, — попросил он. — Скоро я приеду за тобой».

Испугавшись, что его услышат, дернулась, проснулась, прижала к груди больную руку. То был не сон, любимый подал ей весточку, она не сомневалась в этом. Лежала тихо, как мышка, вслушивалась в волшебное слово — лю-би-мый!

Арслан застал ее улыбающейся, насторожился:

— Не чокнулась, нет?

Таина отрицательно помотала головой.

— Чего тогда лыбишься?

— Акимыча вспомнила. Какой он все-таки смешной — маленький, несчастный людоедик. Как ему одиноко. Никто не пожалеет, не приголубит. Где вы его взяли такого?

— Из камеры смертников. Казнить теперь нельзя, Европа запретила. Камеры переполнены, маньяков сажать некуда. Вот дядюшка и купил по случаю для забавы. Многим гостям нравится. Особенно оттуда, из-за границы. Говорят, у них там такого нету. Там их газом травят, на стул сажают. А у нас нельзя. Дядюшка за него десять штук отвалил.

— Он действительно может меня съесть?

— Вряд ли. Бахвалится. Пожует немного и выплюнет. Но мыша живого на моих глазах проглотил.

Арслан расставил на тумбочке припасы, которые принес в пластиковом пакете: бутылка водки, батон колбасы, хлеб, кисти винограда, сыр. Водка — запотевшая, из холодильника. Поставил серебряные стопки.

— О-о! — обрадовалась Таина. — То, что надо. Какой же ты молодец, Арчи. Сейчас выпьем — и рука пройдет.

— Болит?

— Дергает очень. Не знаешь, пальцы целы?

Арслан смутился.

— Не совсем. Мизинец он отгрыз.

— Ну это пустяки…

Выпили — и Таина положила в рот виноградину. Потом еще выпили. Потом закурили. Уютно мерцал торшер в углу, плавно текла ночь. Может быть, последняя, думала Таина. Но водка уже подействовала, и мысль показалась потешной. О чем горевать? Пусть ничего не добилась, зато ни в чем не уступила насильникам и мучителям.

От третьей чарки и Арслан разомлел, придвинулся ближе, заговорил с каким-то тяжелым придыханием, словно больной:

— Я тебе не враг, нет, так не думай. Я вообще не злой человек, музыку люблю, даже стихи люблю. Не поверишь, да?

— Сам пишешь? — догадалась Таина.

— Писал когда-то, никому не говори. Дядюшка — великий человек, великий воин, и отец такой же был, я в матушку пошел, в другой корень. Она мягкая была, тихая женщина, животных любила, сад любила. Ничего не знала, кроме дома. Мы хорошо жили, не надо было в Москву ехать. Отец поехал, погнался за капиталом. А я думаю, зачем капитал, если кровь, если страх? Ты как думаешь сама?

Таина облизнула губы. На этого смуглого парня у нее теперь вся надежда. Он поддался ее чарам и был в ее власти, но рискнет ли помочь?

Подняла серебряную стопку. Напустила в глаза туману.

— Ты хороший, Арчи. Простить можешь?

— За что?

— Сам знаешь.

— А-а, — махнул рукой. — Ничего страшного. Твои ребята меня не обижали. Жизнь такая. Сегодня я в сарае, завтра они. Ерунда.

От прозрачного намека у Таины сердце обмерло.

— За тебя, Арчи. Жаль, что мы раньше не встретились.

— У тебя, наверно, жених есть?

— Был, теперь нету.

Арслан выпил водку залпом, и она выпила. Рука под наркозом успокоилась, и глаза слипались. Ей нравился смуглый восточный мальчик с печальными глазами. В нем совершенно не было зла, а это поразительно по нашим временам. Он мог быть ей сыном, если бы успел родиться и вырасти, а она успела состариться.