Владимир Константинов - Жертва мистификации
«А не здесь ли прячут Козицину? — подумал Дмитрий. — Место очень подходящее».
— Он что, постоянно здесь живет?
— Нет, конечно. У него есть квартира в городе. Но в последнее время я его часто встречаю в поселке.
— А что он пишет?
— Шут его знает, — пожала плечами Кравцова. — Я книг не читаю.
— Ты этим вроде как бравируешь?
— Какое там. Скорее скорблю.
Дмитрий проводил Элеонору до коттеджа Люсевой, где распрощался, сел в Мутанта, позвонил Рокотову домой и сообщил все, что ему стало известно. После довольно продолжительной паузы Рокотов спросил:
— Так ты считаешь, что Светлану там держат?
— Предполагаю, господин полковник. Это пока лишь рабочая версия, нуждающася в проверке.
— Ну да... И что собираешься делать?
— Хочу понаблюдать за домом.
— Одобряю. Только, прошу, делай это крайне осторожно. Любой наш неверный шаг может дорого стоить Козициной.
— Обижаете, гражданин начальник. Ученого учить — только портить.
— Ну-ну. Ты от скромности не умрешь.
— И не надейтесь.
— Я тебе пришлю ребят и на всякий случай группу захвата.
— Хорошо. Я позвоню позже. А пока сам определюсь на местности.
— Удачи тебе, Дмитрий Константинович.
У Беркутова появилась редкая возможность послать начальство без последствий для своей карьеры. И он её не упустил.
— К черту! — ответил и направил своего «Мутанта» на улицу Тихую, где в одном из домов вполне вероятно томится его боевой товарищ Светлана Козицина.
Глава седьмая: Спасенный оптимизм.
У каждого человека, наверное, есть свой запас прочности. Он не беспределен. Нет. Даже у отчаянных оптимистов он заканчивается. И тогда они ломаются. Это Сергей Иванов ощутил на себе. Впервые он стал думать об отставке, как о наилучшем для себя варианте. Хватит, навоевался. Накушался этой самой борьбы по самую маковку. И главное — были бы хоть какие-то результаты. Чем больше воюет, тем больше у него появляется новых оппонентов. Это какая-то цепная неуправляемая реакция. Его страну, да и всю планету с симпатичным названием Земля, поразила ржавчина и, кажется, нет уже от этой напасти никакого спасения. Еще чуть-чуть и лопнет она по меридианам-шпангоутам, развалится на части и вместе с бедными людскими душами разлетится, расстает в бесконечном космосе. И останется после неё лишь безобразная дыра, напоминающая другим цивилизациям, до какой же степени беспечны и недалеки были люди. Как же тошно на душе! Так тошно. что хочется задрать голову и завыть от тоски и безысходности, прокричать в синеющую даль громкое «СОС!» Да он бы и закричал, завопил. заорал во всю ивановскую, если бы был уверен, что его кто-то услышит. Но не похоже, чтобы кто-то помог. Бог?! Какой ещё к черту бог? Нету его. Тютя. Бог — это коварная задумка дьявола, чтобы подчинить порядочных людей, воспитать в них покорность, завладеть их душами. Ага. Бог давно обслуживает негодяев, давно служит им верой и правдой.
И потом, почему он, Иванов, всю жизнь должен быть «паровозом», переть в гору тяжелый состав в любую погоду и в любое время года, лишь с временными остановками под названием «Вера», «Надежда», «Любовь», когда другие сидят в уютных вагончиках, свесив с полок ножки, кушают кофе и ведут нескончаемые беседы о смысле земного существования? Он тоже хочет, не двужильный. А то, если так дальше пойдет, он скоро превратиться в старого и скучного зануду. Деградирует, сопьется и бесприютными хмельными вечерами будет рассказывать друзьям-собутыльникам каким классным он был следователем, как забойно воевал с мафией. А по утрам будет маятся похмельем и отсутствием денег. Так будет. Все к тому идет.
Иванов понимал, что его окончательно доконали: вчерашний разговор, бессонная ночь, тревога за судьбу Светланы и бездеятельное ожидание у телефона, но от этого было не легче. Весь последующий день он провел у телефона. Но тот, паскуда, молчал, будто решил вдоволь поиздеваться над хозяином. Сергей чувствовал, что с каждым часом, каждой минутой ожидания его физические и духовные силы медленно покидают бренное тело, и он все больше превращается в разнесчастное, хлюпающее носом ничтожество, этакое вечно рефлексирующее чмо, реагирующее на превратности судьбы, как ревматик — на плохую погоду. Поэтому, когда вечером раздался стук в дверь, он даже обрадовался — есть кому поплакаться в жилетку. Ага.
— Входите! — прокричал.
Дверь открылась и Сергей увидел Валерия Истомина. Этот потомственный интеллигент никогда наверное не отучится стучаться. В лице Валерия было что-то очень значительное и многообещающее. И в груди Иванова сладко заныло в ожидании чуда. А вдруг?!
— Здравствуйте, Сергей Иванович! Я хотел бы кое-что доложить и поделиться своими соображениями.
— Привет! Рад тебя видеть, Валера. А то я тут совсем одичал в одиночестве. Думал, что обо мне уже все прочно забыли. Проходи. Садись. Рассказывай.
Слушая Истомина, Сергей вдруг почувствовал, как возраждается к жизни, наливается оптимизмом совсем было умершая надежда, а вместе с ней в его вялую и тяжелую, как гробница Тутанхамона оболочку вливаются новые жизненные силы и энергия, которая сможет не только переломить ситуацию, поставить её в естественное состояние — на ноги, но и перевернуть мир. Интуиция подсказывала, что Валерий вышел именно на того, кто им сейчас позарез нужен. Господи! Сделай, чтобы это было именно так. Но каков прохендей, этот Студенцов! А ведь, поди, тоже считает себя интеллигентом. Наверняка считает. Вот от таких, с позволения сказать, «интеллигентов» и расползается по Земле вся зараза.
К концу рассказа Валерия, он готов был расцеловать этого симпатичного, этого замечательного парня. А почему — готов был? Зачем зажимать свои желания и не давать им свободы самовыражаться?
Сергей вышел из-за стола, подошел к Валерию, крепко обнял его за плечи и трижды поцеловал.
— Ты молоток, Валера! Ты даже сам не подозреваешь, что ты для меня сделал. Ты вернул мне оптимизм. А это для меня даже больше чем жизнь. Потому, как Иванов без оптимизма, это все равно, что автомобиль без колес. На таком Иванове далеко не уедешь. Ага. Немного костей, немного мышечной ткани, а остальное — сплошная слякоть.
— Да в общем-то я ничего и не сделал такого, — смутился Истомин подобному проявлению чувств учителя. — Это ведь была ваша идея, Сергей Иванович.
— Ты сделал главное — спас мою личность от окончательного распада.
— Значит, вы согласны с моей версией? — воодушевился Валерий.
— Согласен. Еще как согласен. Похоже, мы нашли этого сукиного сына. Очень похоже! Сейчас надо озадачить наших крутых оперов. То-то утрем им нос! Покажем, как надо работать. А то ведь они считают, что только они работают, а мы, так, бумажки подшиваем. — Сергей схватил трубку, набрал номер телефона Рокотова. Но телефон не отвечал. — Странно, ни его самого, ни его секретарши, — пожаловался он Валерию. — Куда они подевались?
— Так ведь уже восемь тридцать вечера, Сергей Иванович, — ответил тот.
И только тут Иванов обнаружил, что уже девятый час и все нормальные люди разбрелись по своим домам и квартирам, поужинали и теперь, лежа на диване, смотрят по телевизору вечерние новости. При воспоминании об ужине, желудок Сергея вдруг вспомнил, что со вчерашнего вечера работал исключительно на холостом режиме и кроме пустого да к тому же безвкусного чая ничего больше не получал, и до того взбеленился, что Иванов на какое-то время забыл и про дело, и про все остальное. Достал из кармана сотенную, протянул Истомину.
— Валера, спасай старшего товарища, а то не дотяну от голода до завтрашнего дня. Здесь напротив прокуратуры в бане есть буфет, где продают пиво и бутерброды. Купи пару пива и десяток бутербродов. А я пока попытаюсь разыскать Рокотова.
После ухода Валерия Сергей позвонил Роктову домой, но Дина ответила, что он ещё не пришел с работы. Он стал поочередно набирать служебные телефоны Беркутова, Колесова, Сидельников. И везде один и тот же результат — нулевой. Похоже, телефоны устроили ему сегодня заговор молчания. Вот козлы! И это тогда, когда дорога каждая минута.
Вернулся Истомин, нагруженный пивом и бутербродами. Вот это как раз кстати. Это у него с голодухи ничего не получается. Стоит лишь основательно подкрепиться, как сразу все станет получаться. Проверено на практике. Такое с ним уже было, и не раз. Он расстелил на столе газету, разложил бутерброды, открыл пиво.
— Присаживася, Валера, поближе. Бум ужинать.
— Да вообще-то я не голоден, — ответил тот, отводя взгляд от стола.
— Не перестаю удивляться твоей интеллигентской щепетильности. Запомни, коллега, народную мудрость: «Дают — бери. Бьют — беги». Давай, налегай. И без разговоров тут мне, понимаешь.
Больше Истомин не стал себя уговаривать и они налегли на бутерброды, запивая их пивом.
— Да, Валера, все забываю тебе сказать. Ты почему вместе с Людмилой так безобразно себя ведете?
