Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская
Между тем Насте отчаянно хотелось узнать о судьбе Вадима, но она не решалась спросить о нем у мужа, хотя невысказанный вопрос давно жег ей язык. Но Игорь Ильич никогда не упоминал о своем сыне, как будто тот давным-давно умер или же его никогда не существовало.
Наталья Ильинична восторженно зарыдала, узнав о беременности дочери, а Андрей Дмитриевич взволнованно охрип голосом во время разговора с Настей. Родители никогда не видели своего зятя, хотя и читали о всемогущем телебоссе в телевизионных журналах.
Правды, конечно, они не знали. Правду в этой истории знала только она. Да и то, как потом выяснилось, не всю.
Глава 9
За эти шесть месяцев Анастасию Плотникову полюбила вся страна — за глубокий, нежный взгляд, грудной голос, слегка опавшее личико, трогательный вид, мягкие манеры, за сдержанный оптимизм и безудержную женственность. За особый свет в глазах. За скандальную славу. За неравный брак. За то, что на нее можно смотреть, ее можно обсуждать, ее можно осуждать.
И на нее смотрели, ее обсуждали, ее осуждали (за брак по расчету, за разницу в возрасте, за красоту и успешность).
Этот брак казался блестящим с точки зрения массме-диа семейным союзом — мудрость и красота рука об руку, зрелость и юность, слившиеся в общественно-резонансном альянсе. К тому же телезвезда оставила ради своего супруга знаменитого хоккеиста, а влюбленный муж бросил ей под ноги свои капиталы, да что там — он целый метровый телеканал ей под ноги бросил, словно матерчатый плащ.
С первого дня между ней и Игорем Ильичом сложились необременительные, дружеские отношения. Почти такие же, как в настоящей, без дураков, семье. Почти.
Настя приняла на себя образ слабой стороны — женской, оставив своему супругу право быть сильным, доминирующим, указывающим, зорко выбирающим курс семейной, только что пущенной в плавание лодки. В ее положении хотелось быть защищенной и слабой, хотелось заползти в укрытие от свистящего ветра и чтобы кто-нибудь — все равно кто — жалел бы ее, и любил, и гладил ей лобик, и мерил температурку, заботился бы о ее горлышке и тревожился, как она почивала. В детстве о ней беспокоились мама и папа, но теперь родители не могли обеспечить надежности ее укрытия, так что Игорь Ильич пришелся как нельзя кстати, страшно даже подумать, что было бы, если бы он вовремя не подвернулся ей, — тогда никакого затишья, холод вечности, мороз бесприютности, пустота. Страх. Да что там страх — ужас!
А еще — аборт.
В его загородном доме, по уму сделанном, уютном, приятном (таком приятном, как ямка, продавленная в пуховой подушке), таком удобно пришедшемся по ней доме Настя подолгу замирала в кресле, прислушиваясь к себе и к той бобовинке, которая произрастала в ней, отбирая телесные соки, мечты, желания, надежды и чаяния, кроме одного — неподвижно смотреть внутрь себя расфокусированным взглядом, что-то смутно чувствовать, прозревать, бояться и надеяться одновременно на то, что через месяц свершится неумолимо и в срок, по внутренне согласованному плану. Свершится, хоть трава не расти. Будет — и точка.
С мужем они обычно разговаривали о работе или о пустяках или просто молчали — так было легче преодолеть разъединительную разницу в возрасте и в воспитании, которую никто из них, кстати, не считал нужным скрывать. Игорь Ильич посвящал ее в некие перипетии, сложившиеся вокруг канала, рассказывал о своих планах — но как-то странно, словно не было Насте места в них, точно не для нее все это делалось.
Поджав ноги, она тихо сидела в кресле. Муж курил сигару, неназойливым дымом выдававшую свою элитарность, кто-то еще маячил поодаль, бубнил разговором, в который Настя не вслушивалась, — не до того было ей, сонной, занятой ращением в себе ребенка, увлеченной их складывающимися на клеточном уровне отношениями. Гость что-то толковал о политике, расставлял акценты, переворачивал все с ног на голову — то есть занимался словесным демпингом, скучным и вязким, как февральские сумерки, которые уже обкладывали синей ватой тихий дом, затерянный в лесу.
— …Технически не слишком силен, к тому же с ним трудно договориться, — бубнил гость, вяло шевеля синеватыми, мясного цвета губами. Настя его знала — это был Прошкин, лидер некой окраинной думской фракции, человек не слишком известный публике, но тайно влиятельный за счет своих обширных связей, непременный участник всех подковерных правительственных игр.
— А что, уже пробовали? — Сигарное колечко нарисовалось в воздухе, как тихая фраза, — и так же незаметно растворилось.
— Ну… Я знаю тех, кто пробовал… Кстати, эти люди дорого дали бы, чтобы заменить его кем-нибудь более вменяемым… Раньше как было — два процента за решение, проверенные каналы, ясный механизм, теперь еще поищи, кто возьмется! И ведь никто не берется! А дела-то стоят…
— Может быть, он рассчитывает на большее? На три, например, или пять процентов?
— Если бы… Поворчали бы, да дали… Но, понимаешь, невозможно заниматься делом, когда расценок нет, решения непредсказуемы и никто не знает, куда его завтра нечистая сила завернет… В Думе — и то ничего не знают… Там, кстати, тоже не берутся…
— В Администрации Президента?
— Нет… Там больше никого нет. Не Администрация — а так, одно название… Все боятся принять решение, все!
Помолчали. Настя то любовалась игрой огненных бликов в камине, то переводила взор на мятущийся за окном испуганный снег, который настойчиво стучался в стекло, словно просился в тепло к людям — чтобы у их ног умереть, разродившись сыростью, влагой, мятной мокротой…
Молчание висело тяжелое, как топор.
— Кампания против премьера дорого обойдется, — сумрачно обронил Цыбалин.
— Деньги — это не проблема, — торопливо, с некоторым даже воодушевлением — разговор наконец сдвинулся с мертвой точки — проговорил Прошкин. — Главное — сделать все умно и тонко, без нашего расейского дуболомства… Мой помощник Сергей Николаевич уже наладил кой-какие связи с заинтересованными людьми. Кстати, он вроде земляк твоей жены…
— Без поддержки Администрации я не возьмусь, — категорично заявил хозяин. — Мне нужно прикрытие, потому что, сам понимаешь, с кондачка такие дела не делаются… Кто с мечом придет, тот, как говорится, от него и погибнет.
— Сам знаешь, Гайдуков напрямую тебе ничего не скажет, однако поспособствовать может… Потому что, я знаю, ему тоже надоело играть с этим типом в
