Евгений Монах - Братва: Век свободы не видать
— А почему я о мушкетерах никогда не слыхал?
— Друже, они просто скромные ребята и не афишируют себя. Хотя реклама в наше время многого стоит.
По ходу разговора я узнал, что капитан отряда по профессии — очень занятой человек — журналист, но не жалеет времени на ребят, готов всегда помочь каждому. К мальчишкам относится как к равным и их заботы не считает пустячными, не стоящими внимания. Поэтому отрядники за него хоть в огненную купель.
— В общем, — заключил Лешка, — все литераторы, как известно, немного чокнутые. Это еще одно тому подтверждение.
Заверещал звонок, призывая школьников в классы. Пробравшись к своей последней парте, на «олимп», я достал из портфеля увлекательную книгу «Одиссея капитана Блада», обернутую в зеленую, под цвет учебника, бумагу и улетел на крыльях воображения из скучного класса на страшный остров Гаити — разбойничий форпост всех флибустьеров южных морей. Первые два урока — математика. Получив вчера по этому предмету заслуженную тройку, можно было пребывать в полной уверенности, что несколько дней учительница спрашивать не станет. Как-никак у математички тоже план, надо всех поголовно опросить, а в классе почти сорок учеников…
На первой перемене я из класса не вышел, да и на второй не собирался, захваченный смертельным поединком капитана Блада с негодяем Левасером, но меня «вернул на землю» Антон Ваганов, в просторечье Колобок, который учился в десятом «А».
— Хелло, Джонни! — плюхнулся он рядом на скамью. — Как продвигается внедрение? План наш реализовал? С Гришкой из восьмого состоялась встреча в теплой дружеской обстановке?
— Кар-рамба! — невольно по-пиратски упомянул я черта, захлопнув книжку. — Совсем вышибло из мозгов! Сейчас же иду к штурману на поклон.
— Давай, валяй, — ухмыльнулся, поощряя, Колобок. — Нас посолоней ругай — враз тогда запишут в мушкетеры.
Спустившись на этаж ниже, я отыскал восьмой «А» класс. Гришкой Бойко оказался тот самый чернявый паренек, что отдавал рапорт на лесной поляне.
— Григорий, — отведя его в сторону к окну, доверительно сказал я, — слышал, ты штурман у мушкетеров. Скажи, а мне нельзя вступить в ваш отряд?
— Значит, хочешь в отряд? — изучающе посмотрел мне в глаза Гришка. — А зачем? Кажется, ведь ты из вагантов?.. У вас вольготно — анархия, а у нас — дисциплина. Хорошо ли подумал?
— Да что мне ваганты! — вспомнив совет Колобка, взъерепенился я. — Только и умеют, что в «чику» играть. Неинтересная программа. А мушкетеры, слышал, и фехтуют, и боксируют…
— Кстати, почему вы себе присвоили имя ваганты? — поинтересовался штурман. — Ведь вы не странствующие студенты или сочинители песен против церкви.
— Ну, песен-то у нас, то есть у них, ворох. Сергун — мастер их выдумывать. Но можно понимать и проще. Ваганов и Тынянов, сокращенно — ваганты. Колобка и Цаплю знаешь? Вот они основатели.
— Понятно. На спектакль пойдешь?
— Играю там главную роль, — я еле удержался, чтобы не выпятить гордо грудь.
— Так вот, после спектакля сходим к Владимиру Петровичу. Он решит насчет вступления в отряд.
Оставшиеся уроки пронеслись незаметно под грохот пушек пиратской эскадры капитана Блада. Правда, один раз меня спросили. Я оправдался тем, что готовил роль к спектаклю, и учительница посмотрела снисходительно на мое незнание сходственных черт между князем Андреем и Пьером Безуховым.
Актовый зал был почти пуст. Полностью налицо имелись только наш девятый да седьмой «А», у которого должен был быть классный час, но его отменили. Сначала семиклассники вопили от восторга, но быстро притихли, когда их вместо того, чтобы отпустить по домам, повели в актовый зал на спектакль.
Пьеса была на тему охраны природы. Главный герой, которого играл я, обламывает дерево, чтобы сделать удочки. За этим постыдным занятием меня застает старичок, профессор биологии.
Только по глазам в согбенном служителе науки с почтенными накладными седыми космами и ватной бородой можно было распознать Лешку. Профессор рассказывает моему герою об огромной пользе деревьев и своей чувствительной лекцией чуть ли не доводит провинившегося любителя рыбалки до слез. Полный раскаяния, я организую ребят со своего двора, и они проводят массовый субботник по благоустройству улицы. Сажают где-то «выбитые» саженцы тополей, поливают их из детских ведерок. Завершает этот героический поступок полная энтузиазма бодрая песенка:
Природу все мы уважаем,
Массив зеленый умножаем,
Деревья с радостью сажаем…
Под жидкие хлопки зрителей я спрыгнул со сцены и подошел к Гришке Бойко. Тот сидел нахохлившийся и хмурый. Лицо неподвижно-каменное. Непослушная прядка волос на макушке смешно торчала, как осуждающе поднятый палец.
— Поаплодируй хоть для приличия, — не сдержал я насмешки. — Другие-то вон сознательные — хлопают.
— Это они от радости, что вы, наконец, закончили свою бодягу, — не улыбнувшись, сказал Гришка, что-то пристально рассматривая на опустевшей сцене.
Появился сияющий Лешка.
— Постановка имеет потрясающий успех! — сообщил он азартно, выдвинув правое плечо вперед. — Даже не ожидал.
— Ты так думаешь? — усомнился я, недоверчиво вглядываясь в лица поспешно расходившихся немногочисленных зрителей.
— Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я дорожу мнением этих двоечников и маменькиных сыночков, ничего не смыслящих в настоящем искусстве? — ухмыльнулся Лешка, проследив этот испытующий взгляд. — Мария Львовна одобрила — вот что достойно внимания и важно. Глупец тот, кто хочет понравиться стаду, а не пастуху.
— Пастуху понравились и эти ветки? — спросил Гришка, указывая на кучу тополиных веток на сцене, которые в пьесе играли роль саженцев. — Сколько деревьев ободрали!
Режиссер не смутился:
— Это из школьного парка. Пустяки. Там столько тополей, что отсутствие дюжины веток даже незаметно. И не зыркай на меня своими черными гипнозными виноградинами — не испугаюсь. Есть разрешение завуча. Она, в отличие от дураков-чистоплюев вроде тебя, понимает, что искусство всегда требует жертв.
— Убивая, проповедуешь человеколюбие?!
— Ха! Твое сравнение хромает на оба копыта!
— Это ты у меня сейчас захромаешь!
Сдерживая улыбку, я наблюдал, как уязвленный режиссер и непримиримый мушкетер ели друг друга глазами, явно готовые сцепиться в яростном клубке.
— Ладно, ладно, — опасливо отступая, пробормотал Лешка. — Дебаты ни к чему. Болтай что хочешь. — Уходя, все же не удержался: — Разве кто-нибудь в силах запретить моське лаять на слона? Мосек охотно и легко выдвигают, так как и задвинуть их значительно легче, чем, например, слона. Но диалектика жизни такова, что слоны, даже «задвинутые», видны гораздо лучше «выдвинутых» мосек!
Довольный каламбуром, Лёшка грохнул так дверью, словно приклеивал под сей пламенной речью жирный восклицательный знак, который по совместительству был также и последней точкой над «и».
Я дотронулся до плеча штурмана:
— К Владимиру Петровичу не передумал идти?
Гришка сунул побелевшие кулаки в карманы брюк, пружинисто выпрямился. Сейчас он походил на задиристого воробья.
— Идем! — коротко выдохнул он.
На улице зашагал быстро, успокаиваясь. Стук его ботинок по тротуару напоминает чем-то бой боксеров-тяжеловесов. Стук становился все реже и, наконец, совсем прекратился. Гришка, остановившись, посмотрел мне в глаза.
— Ну а тебе спектакль как? — спросил он, прищуривая левый глаз.
— Название неплохое, мне кажется, а так — пара пустяков, помноженная на ерунду.
— Названия у таких всегда благородные — дальше некуда. Под их завесой что только не вытворяют! — с непонятной горечью сказал Гришка, и бой невидимых боксеров возобновился с новой силой. Я едва поспевал за чуть ли не бегущим штурманом.
Дом, в котором жил капитан мушкетеров Владимир Петрович, находился, как выяснилось, недалеко — меньше одной троллейбусной остановки от школы. Мы подошли к двери на первом этаже, обитой желтым дерматином. Эта дверь была светлым пятном в полутемном подъезде. Ее открыл сам Владимир Петрович. Сейчас на нем не было морской фуражки и кожанки, но я сразу узнал в нем того великана с лесной поляны.
— Здравствуй, Григорий! Кто это с тобой? — улыбнулся капитан, и от этой открытой, подбадривающей улыбки мое невольное волнение испарилось без следа. — Проходите, ребята.
Комната поражала обилием книг. Они занимали два книжных шкафа и высокий, под самый потолок, деревянный стеллаж. Длинный зеленый диван с высокой спинкой и несколько глубоких кресел создавали уютный разорванный круг, в центре которого помещался стол.
— Это Женя из девятого «А», — объяснил Гришка. — Хочет вступить в отряд. Говорит, ушел от вагантов — надоело шататься с ними и заниматься пустяками.
