Софи Ханна - Комната с белыми стенами
– Да, есть нечто разрушающее душу в попытках убедить людей, что на самом деле вы лучше, чем о вас думают, – согласилась Чарли. – Лично меня в таких случаях так и подмывало сказать: «Идите вы все в задницу или даже куда подальше».
Она не стала извиняться за грубое выражение. Если пенсионер имеет право без билета ездить в автобусе, то статус изгоя наделяет вас правом на крепкое словцо.
– Я не хороша и не плоха, – сказала Даффи, плотнее заворачиваясь в кардиган. – Как и все люди. Мы все чувствуем боль, мы все пытаемся ее избегать и подчас не замечаем, как причиняем ее другим. Многие из нас в тот или иной момент нашей жизни нарочно причиняют ее другим людям – кто-то сильнее, кто-то слабее.
– Боюсь предстать в ваших глазах этакой нахалкой… Вы могли бы побороться за свою работу и репутацию на заседании Генерального медицинского совета, но сказанное вами все равно было бы верно.
– Вердикт Совета не изменит того, кто я такая, – как, впрочем, и общественное мнение, – сказала Даффи. – Даже одиночество и душевная боль. Именно поэтому я и прекратила любые попытки.
– То есть вам теперь все равно, что думают о вас люди?
Даффи подняла глаза к стеклянной крыше оранжереи.
– Если я скажу, что да, это прозвучит, как будто другие люди мне совершенно безразличны, что, разумеется, не так. Но… большинство людей неспособны сформировать обо мне разумное взвешенное мнение. Они не видят дальше того, что я сказала или сделала.
– А разве не из этого складывается личность? – полюбопытствовала Чарли. – Человек – это сумма того, что он говорит и делает, не так ли?
– Вы ведь сами в это не верите, – изрекла Джудит Даффи голосом озабоченного врача. Чарли даже представила: она сейчас достанет блокнот и ручку и пропишет ей какое-нибудь мощное средство по изменению сознания. Ради вашего же блага, дорогая.
– Если честно, я слишком мелкая личность, чтобы задумываться об этом, поэтому не стану даже притворяться, будто у меня есть ответ.
– Что самое лучшее из того, что вы сделали в этой жизни?
– В прошлом году я в некотором роде спасла жизни троих человек.
– Я пропущу «в некотором роде», это в вас говорит скромность, – заявила Даффи. – Вы спасли три жизни.
– Думаю, что это можно назвать и так, – ответила Чарли и вздохнула. Она не слишком любила вспоминать об этом. – Мы с коллегой спасли жизни двоих людей, хотя тот, кто пытался отнять у них жизнь, в конечном итоге убил…
– Можете не уточнять, – улыбнулась Даффи. – Вы спасли жизни.
– Думаю, что да.
– Я – тоже, и не один десяток. Точно не скажу. Однако многие дети не дожили бы до взрослого возраста, не убеди я суд забрать их из семей, где им было просто не выжить. Есть ли больший дар, чем дар жизни, когда той что-то угрожает? Думаю, что нет. И вы, и я преподнесли этот дар, причем не один раз. Разве после этого мы не величайшие люди на свете?
– Боже, надеюсь, что нет, – усмехнулась Чарли. – Если я – лучшее, что есть в этом мире, боюсь, мне придется прибегнуть к космическому туризму.
– Наши достижения говорят о нас не больше, чем наши ошибки, – изрекла Даффи – Мы – всего лишь те, кто мы есть. И кто возьмется сказать, что это на самом деле значит?
– Вы могли бы сказать то же самое про Хелен Ярдли. По вашему мнению, она убила своих детей.
– Я и сейчас так считаю.
– Но ведь по вашей же собственной теории, это не она? Это худшее из того, что она сделала, но это еще не значит, что она убийца.
– Верно, не значит. – Голос Даффи зазвенел новой энергией. – Как жаль, что многие этого не понимают. Матери, убивающие собственных детей, отнюдь не злобные монстры. В большинстве случае они угодили в крошечный ад своего разума – ад, из которого они не могут бежать и о котором им не с кем поговорить. Очень часто они ловко скрывают этот ад от других, убеждают окружающих, даже своих близких, что они нормальны и счастливы. – Даффи поерзала на стуле и продолжила: – Полагаю, вы не читали автобиографию Хелен Ярдли «Только любовь»?
– Отчего же, как раз читаю.
– Вы заметили, скольких людей она называет слепцами и глупцами лишь потому, что они не обратили на нее внимания, хотя якобы прекрасно знали, что она не убивала своих мальчиков? Разве стала бы детоубийца так убиваться? А значит, всем должно было быть понятно, как она любила своих детей.
Чарли кивнула. Эти доводы, когда она прочла их в книге, не произвели на нее впечатления. Горе, даже самое глубокое, при желании можно изобразить, не так ли? – было первое, что пришло ей в голову.
– Матери, душащие собственных детей, обычно их любят – подчас гораздо сильнее, нежели матери, которые никогда не причинят зла своему ребенку. Согласна, это с трудом укладывается в голове, но это так. Да, обычно они убиты горем – причем вполне искренне. Они страдают, их жизнь летит под откос – точно так же, как невинные матери, потерявшие младенца, скажем, от менингита. При этом я отнюдь не имею в виду спорные случаи. Я имею в виду многих женщин, которых встречала за время моей профессиональной деятельности и которые признавались мне, что им было так тяжело, что они, не видя для себя иного выхода, душили младенца подушкой, или бросали его под поезд, или выбрасывали из окна. За редким исключением, все эти женщины потом были убиты горем. Они сами хотели умереть, не видя для себя смысла в дальнейшей жизни.
– Но… – Неужели она неправильно поняла эту Даффи? – Они ведь сами убили своих детей.
– Да, и от этого страдали еще больше.
– Но тогда зачем они это делают? Или считают, будто им хочется, чтобы ребенок умер, а потом оказывается, что на самом деле им этого не хотелось, но уже слишком поздно?
Джудит Даффи печально улыбнулась.
– Вы приписываете им рассудительность, которой у них нет. Они делают это, потому что им плохо, и они не знают, что еще можно сделать. Это поведение идет изнутри, от страданий и боли; у женщин же отсутствуют внутренние ресурсы, чтобы себя остановить. Когда человек душевно болен, он не станет рассуждать: «Если я сделаю это, произойдет вон то». Кстати, душевно больной – не значит сумасшедший.
– Разумеется, – согласилась Чарли, не желая предстать в глазах собеседницы этакой простушкой, а про себя подумала: иногда это одно и то же. И те и другие могут запросто отправиться голышом в магазин и начать там кричать, что, мол, пришельцы крадут ваши жизненно важные органы.
– Матери-детоубийцы заслуживают такого же сострадания, как и те, чьи дети умерли от естественных причин, – произнесла Даффи. – Когда судья Элизабет Гейлоу в своей заключительной речи усомнилась, что таким женщинам, как Рей Хайнс и Хелен Ярдли, место в тюрьме, я была готова аплодировать ей. Потому что я убеждена, что им там не место. Им требуется другое – сочувствие, поддержка, помощь.
– Тем не менее вы дали против них показания. Вы сыграли ключевую роль в том, что в конечном итоге они оказались за решеткой, – напомнила Чарли.
– Я не давала показаний ни против Рей, ни против Хелен, ни против кого-то еще, – поправила ее Даффи. – Будучи приглашенной в суд в качестве эксперта, я должна дать ответ на вопрос, что послужило причиной смерти ребенка. Если я считаю, что смерть наступила в результате насильственных действий со стороны одного из родителей или лица, осуществлявшего уход за ребенком, я так и говорю. Но когда я это говорю, я не даю показаний против кого бы то ни было. Говоря правду такой, какой я ее вижу, я стараюсь действовать во благо каждому. Ложь никому не идет на пользу. Я на стороне каждой из обвиненных женщин, точно так же, как я на стороне несчастного ребенка, мертвого или того, чья жизнь в опасности.
– Сомневаюсь, что эти женщины разделяют вашу точку зрения, – подпустила шпильку Чарли.
– Разумеется, нет. – Даффи убрала за ухо седую прядь. – Но ведь я должна думать и о детях – невинных, беззащитных, в равной степени требующих сочувствия.
– В равной, а не в большей?
– Нет. Хотя если вы спросите меня, зачем, по-моему, я нахожусь здесь, скажу: чтобы спасать и оберегать детей. Они – объект номер один моей заботы. Какое бы сострадание я ни испытывала к женщинам вроде Хелен Ярдли, я должна сделать все для того, чтобы она не убила третьего ребенка.
– Пейдж?
Даффи поднялась со стула.
– Почему мне кажется, будто я вынуждена себя защищать?
– Извините, я не хотела…
– Дело не в вас. Кстати, хотите еще чаю?
Чаю Чарли не хотела, однако поняла: Джудит Даффи хочется пару минут побыть одной, чтобы собраться с мыслями, и потому кивнула. Неужели ее вопросы прозвучали слишком резко? Саймон наверняка бы рассмеялся и сказал: «Как всегда».
Пока Даффи возилась на кухне, Чарли обвела взглядом книги на небольшой полке в углу оранжереи. Биографии Дафны дю Морье, несколько романов Айрис Мердок, девять или десять книжек какой-то Джилл Макгаун, о которой Чарли отродясь не слышала, куча русской классики, три тома вегетарианских рецептов, «Навсегда…». Нет, не может быть. Чарли на цыпочках подошла к полке: хотелось убедиться, что ей не примерещилось. Как оказалось, нет. На книжной полке Джудит Даффи стоял экземпляр книги Джейн Гуди[14] «Навсегда в моем сердце». Ну кто бы мог подумать!
