Семья убийц - Владимир Григорьевич Колычев
Евграфов направился к выходу, Кауров мог угодить ему, но дверь открывать не стал. Он держал себя в руках, даже не пытался возражать, спорить, но Евграфов вызывал у него отвращение, и кланяться ему — себя не уважать.
— Ну хорошо! — не выдержав остроты момента, сломался Глицевич.
— Что хорошо? — Евграфов остановился, но не повернулся к нему.
— Если в состоянии аффекта, то хорошо, я напишу признание.
Кауров качнул головой, выразительно глянув на несчастного, Евграфов это заметил. И снисходительно усмехнулся. Дескать, учись работать.
— Панаев, оформляй аффект! И три года лишения свободы!
Евграфов сам открыл дверь, с укором глянув на Каурова. Начальству нужно угождать, двери открывать, кофе подавать, каштаны из огня таскать. Кауров сделал вид, что не понял намека, а Евграфов кивком поманил его за собой.
— Что-то не так, майор? — спросил он, глянув на Панаева, который угодливо закрывал за ним дверь.
— Глицевич правильно все понимает, в этом деле всё против него. — Кауров старался четко излагать свои мысли.
— И всё против него и все… Или не все? — в поисках подвоха глянул на него Евграфов.
— На ноге потерпевшей обнаружен свежий прижизненный синяк, возможно, Глицевич действовал грубо, возможно, даже изнасиловал потерпевшую.
— А затем убил!
— Очень может быть.
— Давай без ромашек, любит — не любит. Глицевич убил! Я эту шкуру насквозь вижу!.. Кстати, как фамилия потерпевшей?
— Мирошникова. В машине Глицевича обнаружена ее сумочка.
— Ну вот видишь, и личность потерпевшей установил, и подозреваемого задержал. Неплохой старт, Родион Валерьянович! Завтра заступаешь на дежурство официально. И дело Каплунова возьмешь. Ты меня понимаешь?
— Все понятно.
— И давай без самодеятельности!
— Понял.
— Я ведь с тобой церемониться не буду! — Взгляд Евграфова стал ледяным. — Вылетишь как пробка!.. Продолжать?
— Не надо.
— Вот и хорошо!
Евграфов улыбнулся, поднял руку, собираясь похлопать Каурова по плечу, но даже не прикоснулся к нему. Всем видом дал понять, что не смог преодолеть брезгливость.
Панаев уложился в полчаса, получил чистосердечное признание и под конвоем передал Глицевича в отдел МВД Центрального района, здание которого находилось неподалеку. И криминалистическая лаборатория там, и одежду подозреваемого отправили туда же, но работа экспертов Панаева сейчас не интересовала, он собрался домой. Признание получено, задержанный поступил в распоряжение полиции, пусть уголовный розыск возится с ним, разбирается с его родителями и адвокатом, а следователь Следственного комитета может отправляться домой — с чувством исполненного долга. А завтра с новыми силами продолжить работу — готовить постановление о привлечении Глицевича в качестве обвиняемого, нести ходатайство в суд о заключении под стражу…
Но прежде чем уйти, Панаев заглянул к Каурову. Что-то смутило его в показаниях Глицевича, не поверил он в искренность раскаяния. И, возможно, испугался. Завтра Глицевич одумается, заявит, что следствие оказывало на него давление, Евграфов, разумеется, сделает удивленные глаза, и все шишки посыплются на Панаева.
— Еще не уходишь? — спросил он, закрывая за собой дверь.
— Да вот тебя жду, — усмехнулся Кауров.
— Чего?
— А тебя ничего в деле Глицевича не смущает? Может, поделишься соображениями?
— Я?! С тобой?.. Я думал, ты мне что-то скажешь.
— На одежде Глицевича не было крови. А должна быть. Много крови должно быть, а на ней ни капельки.
— У него было полно времени, чтобы переодеться.
— В сумочке у потерпевшей нашли помаду розово-малинового цвета. Помаду того же цвета я видел на поло Глицевича. Это Мирошниковой помада. Значит, поло он точно не менял.
— Ну так, может, куртку сменил. Куртку залило кровью, а на поло ни капли не попало… Нужно ждать заключения экспертизы.
— Поло с длинным рукавом, на рукав хоть что-нибудь да попало бы.
— Ну может… А заключение все равно нужно ждать.
— Да нам-то спешить некуда.
— Машина там какая-то, «Ниссан» внедорожный. Глицевич сказал, что ты след протектора сфотографировал.
— Это на всякий случай.
— Свежий след?
— Свежий, — подтвердил Кауров.
— Может, правда была машина? — Панаев проникновенно смотрел на него.
Но Кауров ему не верил. Евграфов мог устроить проверку на лояльность, а для этого отправить к нему Панаева с провокационной просьбой прояснить и проанализировать ситуацию.
— Может, и была.
— Думаешь, Мирошникову выслеживали?
— Не знаю.
— Может, это не Глицевич убил?
— Не знаю. Знаю только, что Глицевич еще тот сукин сын. Почему он не дождался Мирошникову? Почему уехал без нее?.. Мог бы сходить, посмотреть, что с ней.
— Сукин сын, — кивнул Панаев. — Причем не наш сукин сын.
— Ну да, — усмехнулся Кауров.
Евграфов уже успел выяснить, кто такой Максим Глицевич. Отец простой фермер, хотя и зажиточный, с такого много не возьмешь, так что можно не церемониться, пускать его под пресс. Но завтра может выяснится, что за подозреваемым стоит очень влиятельный дядя, например, и тогда Глицевич станет своим сукиным сыном. И тогда тому же Панаеву придется вертеться в поисках другого козла отпущения. На роль которого могут назначить кого-нибудь из тех, кто ехал в автобусе с Мирошниковой. Или какого-нибудь дружка Глицевича возьмут в оборот. Фальсификация — вторая натура полковника Евграфова, а Панаев его любимый ученик.
— Как думаешь, отправлять криминалиста снимать колесо с «Ниссана»?
— А это тебе, Павел Яковлевич, решать. Дело твое, тебе решать, казнить или миловать.
— А твое дело сторона?
— Мое дело — мое начальство. Мое начальство сказало: надо! Я ответил: есть!
— Ну, начальство…
— Ты пока что еще не мое начальство, поэтому мне пора идти. Ты же не против?
— Домой?
— А куда же еще?
— Как там у тебя на семейном фронте? Я слышал, жена от тебя ушла, не вернулась? — с плохо скрытым злорадством спросил Панаев.
Только сам Кауров знал, каких усилий стоило ему сдерживать себя в таких случаях. И сейчас он смог сжать нервы в кулак, ответив подлецу беспечной улыбкой. Дескать, не вернулась жена, но не велика печаль. А стоило Панаеву уйти, как рука потянулась к нижнему ящику стола, где у Родиона в прошлой жизни обычно лежала бутылка коньяка или виски. Сейчас там ничего нет. И не будет.
По дороге домой Каурова потянуло в знакомый бар пропустить стаканчик-другой шотландского скотча, но искушение не смогло взять верх над разумом. В свои сорок два года Кауров начинал новую жизнь без права на ошибку, надо будет, он скрутит себя в бараний рог, но не оступится, не свалится в пропасть, откуда ему уже никогда больше не подняться.
Глава 4
Пятница, 20 мая, 09 часов 25 минут
Рука легкая, прикосновение нежное, пальцы мягко скользят по волосам, касаются щеки. Рука у Марины красивая, пальцы длинные, ей всего двадцать восемь, она еще такая молодая, а Родион уже в годах, и никак нельзя показывать разницу в возрасте. Если Марина просит, он должен забыть
