Татьяна Ревяко - Серийные преступления
Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, а за ним я. Я думал, что одно наше появление обратит в бегство нападающих; но разбойниками овладела ярость, и они, не видя у нас в руках оружия, видимо, решились на кровавую расправу, пустив в ход против нас ножи и знакомую мне толстую дубину. Но и мои люди, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими на опыте изучены до тонкости. Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги, так что нож, направленный в горло, скользнул лишь по спине Смирнова, прорезав ему, благодаря толстому полушубку, только кожу у лопатки; а когда грабитель замахнулся ножом второй раз, то бравый унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападавший завертелся волчком от боли.
Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого «Митрича», которого я сейчас же узнал. Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой, длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже два раза задела Курленко, желавшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.
Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты… Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной… и затянутый петлей вокруг шеи Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я снял тотчас же петлю и затем связал ему с помощью Курленко ноги и руки. Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стрекача в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно. Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.
Покаявшийся «черт»
Наутро я приступил к допросу и начал его, конечно, с Митрича…
Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо-вызывающем лице его, сохранились следы сажи и красной краски… Я невольно улыбнулся…
Городовой вышел и оставил нас одних.
— Ну-с, как же тебя звать? — задал я обыкновенный вопрос.
— Не могу припомнить!.. — последовал ответ.
— Гм!.. Вот как!.. Забыл, значит?.. Как же это так?
— Да так!.. Имя больно хитрое поп, когда крестили, дал… Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл…
— Тэ-э-эк-с, — протянул я, — что же это ты, бедняга непомнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?..
— Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям…
— Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?
— И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения-то не было… Так, просто подошел попросить, чтоб подвезли… А на меня вдруг как накинутся… Я думал разбойники!..
— Вот как!.. Притомился, значит, по дороженьке, подломились резвы ноженьки, захотелось подъехать… А на него, бедного, нападают, как на какого-либо разбойника… Ведь так? — сказал я…
— Именно так-с!
Наступило молчание… Преступник стоял и глядел в угол, а я злорадно думал: «Постой же, вот я тебе покажу, „забыл“, мерзавец… Вот я тебя ошпарю»…
Я вдруг встал и решительно выпрямился:
— А ну-ка, Митрич, погляди-ка на меня хорошенько! Не узнаешь ли?.. — внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово…
Допрашиваемый как-то вздернул всем корпусом и взглянул на меня широко раскрытыми глазами:
— Не могу знать, ваше благородие, — быстро проговорил он…
— Но ведь ты — Митрич? — спросил я.
Глаза у него забегали… Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая-то кривая…
— Что ж!.. Пускай, по-вашему, буду и Митрич, ежели вам угодно, вам лучше знать, — начал говорить он.
— Да, да!.. Именно мне лучше знать. И я знаю, что ты — Митрич. Да и меня ты должен знать! Погляди-ка внимательнее…
Митрич вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд…
— Не могу припомнить, — проговорил он.
— Ну, так я тебе помогу припомнить. Где ты был ночью 15 августа, в самый праздник Успенья Пресвятой Богородицы?
— В гостях у товарища!
— Не греши и не ври, мерзавец! — проговорил я грозно, — не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот великий праздник… свой престольный праздник! — подчеркнул я.
Митрич изумленно посмотрел на меня и начал бледнеть, а я, не давая ему опомниться, продолжал:
— Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, чтобы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая, бессмысленная скотина, бросился ты на безоружного, одинокого с топором!
Только потому человека не убил, что «не хотелось в такой праздник рук марать», — сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое слово.
— Да неужто это были вы, ваше благородие! — почти со страхом произнес Митрич, отступая шаг назад…
— Ага? Узнал небось!
Митрич бросился на колени.
— Мой… Наш грех!.. Простите! — пробормотал он.
Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.
— Ну а ограбленная и избитая чухонка — ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо: я все знаю. Признаешься — тебе же лучше будет!
— Повинны и в этом! — хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Митрич.
Шаг за шагом затем удалось мне выпытать у него о всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухон, которые, вообще говоря, не жаловались даже на эти грабежи.
— Почему так?
— Да видите, ваше благородие, они думали, что мы всамделишные черти! — пояснил Митрич.
Я вспомнил об этом маскараде и потребовал дальнейших пояснений.
— Да правду говорить, ваше благородие, не хотелось нам напрасно кровь проливать… Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили. Ведь на нечистую силу не пойдешь квартальному заявлять!.. Ну вот для этого самого и комедь эту играли…
— Но ведь со мной-то вы не комедь играли? Вы действительно убить собрались? А?..
Митрич почесал за ухом.
— Да, оно того… сумнительно нам стало, — проговорил он нерешительно.
— Значит, если бы не праздник, то капут? — спросил я уже весело.
Митрич отвел глаза в сторону и замолчал. Благодаря показанию Митрича дело разъяснилось быстро. Личности задержанных были установлены. Был в тот же день, арестован и четвертый из «чертей». Оказалось, что это были уволенные в запас солдаты. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они в последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На пай каждого приходилось по 60 рублей, и этой суммой они решили удовлетвориться…
Из награбленного мне удалось все же разыскать часы с цепочкой, перешедшие чуть ли не в шестые руки.
Солдат-убийца
13 июня 1859 года по Выборгскому шоссе, в трех верстах от Петрограда, был найден труп с признаками насильственной смерти, а за этим, в ночь с 13-го на 14-е на даче купца Х-ра, подле самой заставы, через открытое окно неизвестно кем была похищена разная одежда: два летних мужских пальто, брюки, полусапожки, шляпа, зонтик и дамское серое пальто.
Граф Шувалов оба эти дела поручил мне для расследования и розыска преступников. Я тотчас отправился на место преступления. По Выборгской дороге, совсем недалеко от Петрограда, сейчас же у канавки лежал труп убитого. Убитый лежал на боку, голова его была проломлена, и среди сгустков крови виднелся мозг и торчали черепные кости. По виду это был типичный чухонец.
Я стал производить внимательный осмотр. Шагах в пяти от края дороги, на камне, я увидел несомненные следы крови. Черная полоса тянулась до самого места нахождения трупа. А оглядевшись еще немного, я нашел на дне канавки топор, на обухе которого вместе с кровью приклеился пук волос, а подле камня — дешевую корешковую трубку.
После этих находок и осмотра мне ясно представилась картина убийства. Чухонец мирно сидел на камне и, может быть, курил трубку, когда к нему подкрался убийца и нанес смертельные удары своим или его топором. «Вероятно, его топором, — решил я, — потому что иначе убийца унес бы топор с собой, дорожа все-таки вещью и боясь улики».
После этого я отправился на дачу Х-ра. Это была богатая дача с огромным садом, стоявшая совсем подле Выборгской заставы. Сад, окруженный невысоким забором, выходил на дорогу; вдоль него тянулась дорожка к крыльцу дачи, которая была выстроена в глубине сада, выходя только одним боком на двор. Я вошел в дачу и вызвал хозяев. Хозяевами оказались толстый немец и молодая тоненькая немка.
