Татьяна Ревяко - Серийные преступления
Ванькович, вызванный к князю, сказал: «Или задушу шайку не позднее начала октября, или собственной саблей перережу себе жилы.» Судья был влюблен в Ядвигу Русиновскую, овдовевшую хозяйку подворья, муж которой также стал жертвой страшных убийц. Говорили, что краше ее не было во всей округе: ярко-синие глаза, золотые волосы, прекрасная фигура. Ядвига отвечала Ваньковичу взаимностью, и уже был назначен день свадьбы — в ноябре. Но сначала судье надо было пережить октябрь. А выбор у него был один: либо в гроб, либо под венец с любимой.
Началась осень. Видя тщетность попыток покончить с бандой, судья решился на хитрость. В усадьбе старого пана Собейки поселились с десяток горластых молодцев, которые стали пить, гулять, а захмелев похваляться, что со дня на день разделаются со злодеями, получат в награду кучу золота. Спровоцированные бандиты не замедлили явиться в усадьбу, дабы наказать беспечных хвастунов. С ножами и саблями они бросились в хату, откуда раздавался храп пьяных гуляк.
Через некоторое время, в латах и шлеме, не торопясь направился туда и главарь. Но переступив порог он обнаружил, что его товарищи повязаны, а в углу комнаты на табуретке сидит Ванькович. Капкан захлопнулся.
Когда же с оторопевшего главаря сорвали шлем, взору Ваньковича предстала… его невеста Ядвига.
Она была повешена в октябре 1507 года в Вильно, на площади рядом с костелом Святого Станислава в присутствии 20 тысяч человек. Перед казнью Ядвига попросила о свидании с судьей. «Скучно мне было жить, — рассказывала она, — я рыцарем должна была родиться, но видно черт вмешался — мужское сердце с женским телом соединил. Это я убила своего мужа, а потом уже никого не жалела. Наслаждение получала от запаха крови и вида распоротого живота. Тебя, судья, любила по-настоящему.»
После казни Ядвиги соседи сожгли двор Русиновских, а пепел развеяли по ветру.
(КОД, № 11, 1996)
«Черти» Парголовского шоссе
Знаменитый русский сыщик, раскрывший сотни уголовных преступлений, И. Д. Путилин — «русский Шерлок Холмс» — повествует о серии грабежей, расследовать которые ему пришлось в середине прошлого столетия.
Случай о котором мне хочется рассказать, произошел со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности.
Дел было много: убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов напряженной работы. Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры весьма многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны — кто куда — преимущественно же в окрестности столицы, где хотя и пошаливали, но о кровавых преступлениях говорили реже. Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проживавшую летом на даче в третьем Парголове.
15 августа, как теперь помню, в день рождения моей дочурки Евгении, к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам. Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.
— Неужели ты сегодня поедешь в город? Смотри, глухая ночь! Останься до утра! — заговорила жена, увидев мои сборы к отъезду. «А и в самом деле, не остаться ли до завтра? — подумалось мне. — А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка по начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?» — пронеслись в голове эти мысли, и минутная нерешительность была подавлена сознанием необходимости немедленного отъезда.
Не прошло и четверти часа, как мой иноходец Серко, запряженный в легкий кабриолет, стоял у крыльца. Небо было покрыто тучами, и ночь была довольно темна. Впрочем, дорога по шоссе была ровная и хорошо знакомая. Поэтому я не старался сдерживать моего ретивого коня, думая одно: скорее бы доехать до городской квартиры. Убаюкиваемый ездой, я, было, вздремнул, и, чтобы рассеять сон, закурил папиросу, для чего придержал лошадь. Серко пошел шагом.
Из-за туч выбилась луна. Посветлело… Прелестная, теплая августовская ночь навеяла на меня какое-то, совершенно несвойственное полицейскому, мечтательное настроение. Вдруг моя лошадь неожиданно остановилась и затем круто шарахнулась в сторону. Но в тот же момент чья-то сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила его на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел по обеим сторонам своего кабриолета две самые странные и фантастические фигуры… Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпаки с белыми кисточками. «Черти, совершенные черти, как их изображают на дешевых картинках… Недостает только хвоста и рогов, — подумал я. — Однако, ясное дело, жулики!» Вижу, все же, что дело принимает для меня дурной оборот. У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он грубым и хриплым голосом, подражая трубе, прорычал: — Нечестивый! Гряди за мною во ад!
Я собрал все присутствие духа.
— Полно дурака-то валять!.. Говори скорее, что тебе от меня надо?.. Мне нужно торопиться в город, — проговорил я, смотря в упор на черта и в то же время обдумывая, как бы благополучно отделаться от этих мазаных бродяг.
— Митрич, брось комедь ломать! Вишь, прохвост не боится нечистой силы!
В ответ на замечание своего товарища, стоявшего с правой стороны кабриолета, Митрич вполне уже естественным голосом произнес:
— Давай деньги! А не то…
Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную. Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове так, чтобы последний слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохам, тронуть вожжами лошадь… — Вот мысли, которые пронеслись было у меня в голове. Но брошенный мной вокруг взгляд сразу охладил мой порыв: с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, стоял второй бродяга с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп. Но помимо этих двух предстояло иметь дело еще с теми двумя, которые держали лошадь. Несомненно что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлили бы броситься на помощь товарищам. Вижу — дело дрянь!.. Один против четверых — борьба неравная… живым не уйдешь! На душе стало скверно… Меня охватило прежде всего чувство глубокой на себя досады за то, что, пускаясь в глухое ночное время в путь, я, по беспечности, надевая штатское платье, не взял с собой никакого оружия.
— Ну, прочитал, купец, отходную? — насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.
— Не прохлаждайся!.. Доставай скорее деньги! — свирепо вдруг закричал он.
Сопротивление было бесполезно, так как я отлично понимал, что при первом моем подозрительном движении или крике, второй разбойник, не спускавший с меня взгляда, раскроит дубиной череп, прежде чем я успею завладеть топором. Я счел дальнейшее колебание излишним и опасным. Не оставалось ничего другого, как покориться и отдать кошелек.
Я и покорился: вынул из кармана бумажник и отдал его в руки хищнику. Злодей подметил висевшую на жилете золотую цепочку — пришлось отдать вместе с часами и ее. Мало того — меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть возможно дольше, напрягая слух, в надежде уловить звук колес какого-либо проезжающего экипажа.
Но надежды на помощь со стороны были тщетны. Ни один посторонний звук не нарушал безмолвия ночи, только уныло светивший месяц дал мне возможность хорошо рассмотреть лица двух, стоявших у экипажа. Я ясно различал их бритые рожи, густо намазанные сажей и подрисованные суриком. Отдав кошелек и часы, я считал себя спасенным. Вдруг разбойник, которому были переданы его товарищами вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:
— Не наделал бы нам молодчик пакостей… не лучше ли порешить… и концы в воду.
— А ведь Яша верно говорит! — отозвались двое других… Настало молчание…
И вдруг я почувствовал, как всем моим существом, всем телом и всей душой начинает овладевать смертельный, холодный, тяжелый и безобразный страх… Я весь сжался… Митрич опять занес над моей головой топор. Он стоял в пол-оборота ко мне и упорно не сводил с меня взгляда, тускло сверкавшего на его вымазанном сажей лице. Меня охватила какая-то мелкая конвульсивная дрожь. «Что делать? Что делать? — молотом стучало в моей голове, — Убьют, убьют»…
А мерзавцы молчали… И это молчание еще более увеличивало мой ужас… Я перевел взгляд на другого субъекта, с дубиной справа… Он стоял, худой и поджарый, тоже недвижно, держа наготове свою суковатую дубину. Спазматические рыдания начали сдавливать мне горло… «Ах, скорее бы, скорее, — думал я. — Только бы поменьше мучений… Вероятно, первым ударит Митрич… топором»…
Луна вдруг, казалось мне, засияла, нестерпимо ярким светом, так что я отлично мог видеть всех четырех мерзавцев и наблюдать малейшее их движение. «Значит, смерть!» — подумал я… Молчание продолжалось и, казалось, длится век… Митрич поднял на меня глаза и вдруг как-то полусмущенно проговорил: — Праздник-то ноне велик!.. Ведь у нас в деревне престольный…
