Андрей Троицкий - Крестная дочь
– Найди эту, – Девяткин хотел выругаться, но сдержался. – Найди эту особь и доставь ее сюда. В срочном порядке. Внизу служебная машина. Если эта… Короче, если эта баба станет активно возражать, можешь с ней особо не церемониться, по моим прикидкам, она замешена в убийстве. Водила тебе поможет. Только не перестарайся. Чтобы без синяков на видных местах. У Пановой есть связи. Будем потом отписываться целый месяц.
Отпустив Жукова, Девяткин решил, что раз уж не в субботу не суждено отдохнуть, то можно немного поработать. Пошуровал в сейфе, вытащил дело некоего Василия Полипова и через полчаса уже сидел в другом следственном кабинете, темном и сыром, расположенном в цокольном этаже. Через подвальное окошко, заложенное стеклянными блоками и забранное намордником, свет едва пробивался, будто на дворе не солнечное утро, а ненастный вечер. В ожидании задержанного, Девяткин перелистывал тощую книжку со стихами покойной поэтессы, под названием «Все начинается с любви». Пробежал глазами несколько четверостиший и решил – ерунда, бабье рукоделие. И стал баловаться настольной лампой, включая и выключая свет, и ставить крестики на чистом листе бумаге, вспоминая обстоятельства кончины Волгиной.
Следов насильственной смерти на теле не обнаружено, дверь не взломана, обстановка комнаты не нарушена. Но, по словам младшей, сестры поэтессы, из квартиры исчезли старинные ювелирные изделия, опись которых подшили к делу. Побрякушки тянут на круглую сумму. Одних крупных камешков от полутора каратов каждый, набирается около тридцати штук. Приблизительную стоимость похищенного определить затруднительно. Вот тебе и нищая старушка в латаных чулочках с копеечной пенсией. Волгина редкая жадина и скряга, она поскупилась абонировать ячейку для хранения золота или просто не доверяла банкам. Короче, мотив есть. Можно только удивляться, как бабка, сидя на драгоценностях, зашитых в ветхий матрас, так долго прожила. Почему в ее жизни раньше не появился какой-нибудь Родя Раскольников с огромным топором.
В образцах тканей Волгиной, взятых на исследование, судебные медики обнаружили следы солей цианисто-водородной кислоты, точнее, цианистого натрия. Смертельная доза этой отравы ноль шесть сотых грамма. Неизвестный гость угостил бабку куском торта или пирожным, следы крошек с микрочастицами яда обнаружены в помойном ведре. Затем убийца стал свидетелем агонии Волгиной, в течение нескольких минут наблюдал, как она умирает от удушья. Не теряя времени, привязал бельевую веревку к трубе в ванной комнате, завязал скользящую петлю. Волгина была еще жива, когда петля затянулась на шее. Это следует из результатов вскрытия. Закончив дело, преступник аккуратно стер пальцы салфеткой и смылся.
Расчет убийцы был прост и точен. Смертью старух и стариков никто не занимается, вскрытия не делают, разве что по заявлению родственников. Соли цианитов не выводятся из организма и не разлагаются, но и это не проблема. Бабку закопают и дело с концом. Но на этот раз машина правосудия дала сбой.
Из РУВД дело перекинули на Петровку, в убойный отдел. Девяткин, просмотрев материалы, решил, что тут возни немного. Ясно, Волгину кончил кто-то из ее родственников или близких знакомых, которых заели финансовые проблемы. Круг подозреваемых – узкий, Волгина, мнительная и боязливая, не подпускала к себе посторонних людей, с соседями дружбу не водила, слыла замкнутым человеком. Чтобы размотать дело требуется три-четыре дня, от силы неделя, не больше. И вот тебе на: важного свидетеля приходится с фонарями искать по всему городу.
Когда в коридоре послышались шага конвойных, Девяткин пригладил волосы, надел очки с простыми стеклами, поправил узел галстука и сдвинул на угол стола книжку стихов. В своем скромном костюме и этих бутафорских очках он напоминал учителя пения из средней школы. Он третий раз проводит допрос Василия Полипова, поэтому успел вжиться в роль доброго сердечного следователя, в жилетку которого так и хочется поплакаться.
Подозреваемый, присев на краешек табурета, сжал ладони замком и уставился в бетонную стену. Девяткин, наблюдая за ним, решил, что Полипов почти дозрел до признательных показаний, чтобы облегчить душу, остается сделать последний шаг.
Милицейский патруль взял этого приятеля с дымящимся пистолетом в руке. Вместе с двумя дружками он пытался угнать с платной стоянки очень дорогую тачку. Но охранник, отлучившейся к своей знакомой, жившей неподалеку, вернулся раньше обычного. Сдуру вступил с бандитами в потасовку и получил три пули в живот. Мокруха – это против правил Полипова, профессионального угонщика иномарок, но в тот раз выбора у него не было. Охранник уже передернул затвор помпового ружья. После убийства подельники успели разбежаться, а Полипов выбрал не ту дорогу и наткнулся на ментов. Теперь он утверждает, что действовал один. Понимает: разбой в составе группы – это другая статья и другой срок. Но назвать имена все равно придется.
Девяткин угостил подозреваемого сигаретой и поймал на книжке стихов его насмешливый взгляд.
– А ты, Вася, решил, что следователи только Уголовный кодекс штудируют? Как видишь, и до стихов руки доходят. Вот перечитываю и душой отдыхаю. Проникновенные строки: все начинается с любви… Звучит, а?
– Звучит, – ответил подозреваемый.
Неожиданно он ссутулился, опустив плечи, как-то осел на табурете и, шмыгнув носом, размазал по щеке выкатившуюся слезу. Сегодня он не вспоминал и об адвокате, ни о своих гражданских правах. Повернув к следователю свою морду, распухшую от побоев, начал без остановки шпарить о последних трех сутках, проведенных в камере следственного изолятора, находившегося во внутреннем дворе комплекса зданий ГУВД на Петровке.
Соседями по четырехместному боксу оказались два бессловесных мужика, мокрушника, и здоровенный, как сейф, молодой отморозок то ли по кличке, то ли по имени Кныш. Это настоящий садист, которому давно пора намазать зеленкой лоб. И прислонить к теплой стенке. Потому что такие фокусы разве что в гестапо выделывали.
– Только и слышишь от него: сними с меня кроссовки, – забыв о сигарете, тараторил Полипов. – Через пять минут: надень кроссовки. Помаши газетой – ему жарко. И все время бьет смертным боем. Придушит меня и сидит лыбится, пока я на полу корчусь… И норовит по голове ударить. А у меня голова и так… Слабое место.
– Да, голову беречь надо, – рассеяно отозвался Девятки, кажется, витавший в облаках. – Одного моего знакомого, профессора астрофизики, жена во время ссоры ударила сковородкой по голове. Думали, это всего лишь синяк, а это – трагедия жизни большого ученого. Теперь он раздает рекламные листовки у метро. На большее не годится.
– И я этому гаду говорю: хоть по репе не бей. А он… Сука, тварь такая. Нарочно…
– Странно, никаких замечаний в журнале нет, – рассеяно ответил Девяткин. – Я специально посмотрел, потому что ты и в прошлый раз жаловался. И Кныш, вроде, парень смирный.
– Что там в журнале смотреть, вы на меня посмотрите. Хотите рубаху и штаны сниму? На мне живого места не осталось. Я ведь не сам себе три зуба выбил и бока намял. Я пикнуть в камере не могу. У него руки, как мои ноги. А шея как у колхозного бугая. А за щекой он прячет бритвенное лезвие. Умоляю: переведите меня в другую камеру или отправьте в Бутырку или в Матросскую тишину.
– Хорошо, я проверю, – Девяткин что-то чиркнул на листке. – Если Кныша заметят… Нет, лучше я с ним сам строго поговорю. Чтобы руки не распускал.
– Тогда он меня точно на куски порвет, – вздохнув, Полипов с сомнением посмотрел на следователя: кажется, этот тип не сумет строго поговорить с собственной бабой. Сопля на заборе, а не следак. И угораздило на такого попасть.
– Не порвет, – успокоил Девяткин и, неторопливо разворачивая бланки протокола допроса, выдал домашнюю заготовку. – Кстати, тебе не Кныша надо бояться. По иронии судьбы в соседней камере оказался некий Нико Гендзехадзе, – следователь выдержал паузу, чтобы слова дошли до самого сердца Полипова. – Да, да… Тот самый грузинский авторитет, у которого ты по незнанию пять лет назад угнал его любимую тачку. Дорогущая была… Сейчас он еще не в курсе, что вы соседи. Но скоро узнает, в тюрьме, сам знаешь, тайн не бывает. Вот тогда жди неприятностей.
– Слух еще на воле прошел. Того грузина будто бы утопили.
– А ты больше верь болтовне.
– Пожалуйста, – слезы снова покатились из глаз Полипова. И так быстро, что он не успевал их вытирать. – Кныш обещал сегодня ночью меня пописать… Сказал: бля буду, до утра не допыхтишь. Ему ведь по хрену, на нем четыре жмура висят. Одним больше – не важно. Так и так – до гроба на зоне гнить. Теперь я понял: он действует по заданию этого урода Гендзехадзе. Он меня порежет, а на зоне ему грев обеспечат. Теперь я все понял… Так и есть…
Полипов давился слезами.
– Ладно, постараюсь что-нибудь придумать, – сжалился Девяткин. – Но перевод в Бутырку обещаю только через недельку, не раньше. Сейчас с перевозкой проблемы. Такие дела… Но выход есть. Ты делаешь чистосердечное признание, письменно излагаешь все обстоятельства того вечера. Все как было. Подробно. С именами, фамилиями… А я сегодня же избавлю тебя от Кныша и Гендзехадзе.
