Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская
Она, например, всегда верила в нее…
Глава 8
Ресторан выглядел пустынно — в полночь волна посетителей, достигнув своего максимума, пошла на убыль, чтобы через пару часов за шахматно разбросанными столиками осталось лишь несколько человек, затерянных во времени и в пространстве.
— Заказывайте, прошу вас! — Цыбалин вручил девушке оплетенное в кожу меню.
Он, кажется, давно поджидал ее — перед ним на столе красовались останки порядком разоренного блюда, на которое официант не смел покуситься. Семафорное табу означала вилка с опущенными вниз зубчиками, что на сервировочном языке предупреждало обслугу: клиент еще не успел насладиться едой, тарелку убирать рано.
Настя наобум ткнула в офранцуженный текст, тревожась тем, что значила эта поздняя встреча. Но лицо шефа не отражало ничего, кроме привычной скуки, более относимой к ресторану, чем к его визави, и легкой озабоченности, которая, кстати, скорее относилась к визави, чем к ресторану.
Пока ждали заказанного блюда, Цыбалин спросил, как прошел эфир («Сегодня — сносно», — ответила Настя с нажимом на «сегодня»), посетовал, что погода ни к черту, совсем не летняя, а скорее раннеосенняя, грозящая простудой и гайморитом, потом перевел разговор на достоинства французской кухни… Официант, подлив в бокал вина, заученно испарился, — здесь, в этом ресторане со вздутыми ценами, персонал привык к знаменитостям как к неизбежному злу.
Разговор постепенно скатился к работе.
Цыбалин поинтересовался, какие отношения сложились у девушки с творческим коллективом.
— Прекрасные! — просияла Настя и защебетала что-то о недюжинных талантах, надежных плечах и дружеских руках…
— Лентяи и подонки! — брюзгливо фыркнул шеф. — Отъявленные «джинсовики»! Каждый заботится лишь о своем кармане, а на качество продукта всем наплевать… Тележурналистика, как ни крути, это творчество. Но о каком творчестве может идти речь, если все думают только о деньгах? Все, кроме меня… Просвещение людей, проповедь идеалов человечности — никого это не колышет, люди заботятся только о своих гонорарах.
— А вы? — спросила Настя.
— Я — нет, — мрачно ответил он. — Слава богу, я достаточно обеспечен, чтобы беспокоиться не о сиюминутном, а о вечном… Кстати, как вам нравится режиссер и вообще съемочная группа?
Но у Насти по адресу съемочной группы нашлись только комплименты в превосходной степени. Шеф прошелся по всем — от Гагузяна до Лены-Карлсона, — и обо всех Плотникова могла сказать лишь самое хорошее.
— А какие отношения у вас с Протасовым? — неожиданно спросил Главный — и Насте вдруг почудилось, что безобидный вопрос обнаружил опасную изнанку.
— Рабочие, — холодно ответила она. — Протасов — крепкий профессионал.
— А вот вы — не крепкий, — вдруг заявил Цыбалин, пристально вглядываясь в собеседницу.
Девушка вспыхнула. Так вот для чего ее пригласили сюда… Какая странная форма увольнения!
— Вы не тянете, — с сожалением произнес Цыбалин. — Такое мнение о вас сложилось у руководства.
Настя старательно ковыряла вилкой королевскую креветку, похожую на гигантский знак вопроса.
— Гагузян настаивает на вашем отстранении от эфира, — добавил он, не отводя проницательного взгляда, как будто ожидая признания.
— Я уважаю мнение директора информвещания, — обронила девушка, избегая волчьего, серого в крапинку взора, открыто целившегося в нее. — Наверное, он знает, о чем говорит…
— Так вот, его мнение — вас нужно уволить. И кажется, он прав… Трое ведущих для канала — это слишком разорительно. Трое плохих ведущих…
— Двое плохих, — возразила Настя, переходя к нападению.
— Двое? И кто же это?
Она вызывающе улыбнулась одними глазами. Ответ Цыбалин должен отыскать сам, без подсказки…
Официант подлил вина в опустевшие бокалы.
Шеф вздохнул:
— Между прочим, я с Гагузяном не согласен. Вы — сырой полуфабрикат, но в вас чувствуется некий потенциал.
— Мне больше нравится сравнение с неограненным алмазом, а не с полуфабрикатом, — дерзко заявила Настя.
— Порой хорошая огранка составляет значительную часть цены алмаза, — парировал Игорь Ильич.
— Однако далеко не всю!
После ужина Цыбалин предложил довезти девушку до дому.
— Кстати, должен же я посмотреть, как живут мои лучшие кадры, — шутливо произнес он, входя вслед за Настей в подъезд. — К тому же три часа ночи — самое подходящее время для инспекций!
Поднявшись в квартиру, он оглядел сваленные на столе музыкальные диски, обсиженные мухами репродукции на стенах, оставшиеся от прежних хозяев, ржавые потеки на раковине, стершуюся эмаль ванны — оглядел бегло, но внимательно, будто стараясь найти какую-то важную улику и не находя ее.
— Ну и дыра! — заявил он, брезгливо отряхивая руки. — Здесь невозможно жить! Немедленно распоряжусь подобрать для вас что-нибудь более приличное… Алмаз, даже необработанный, требует особых условий хранения.
И он откланялся со светской, старинного разлива церемонностью.
Едва за шефом захлопнулась дверь, телефон, доселе настороженно молчавший на столе, взорвался настырной трелью. Только один-единственный человек мог беспокоить Настю в три часа ночи… Как будто она не сказала ему, что уезжает навсегда!
Выдернув шнур из розетки, девушка стала собирать вещи.
Больше в этой берлоге она не появлялась. Больше Вадим ей не звонил.
Весть о триумфе Плотниковой разнеслась по студии еще до того, как Настя наутро появилась в телецентре. Внешне на канале все оставалось по-прежнему — все та же суета и мельтешня, однако по обрывистым, ускользающим взглядам, по уважительному, когда девушка начинала говорить, молчанию, по шепотку, который сопровождал ее перемещение по коридору, по пиетету, с которым к ней стали относиться рядовые сотрудники, нетрудно было догадаться о ее изменившемся статусе.
Всему причиной был ночной ужин, о котором уже знали буквально все.
Ларионова первой раскрыла карты.
— Нарушаешь договор, подруга! — прошипела она, столкнувшись с Плотниковой в коридоре — наверное, специально примчалась в «Останкино», чтобы высказать свое фе.
— Какой договор? Мы с тобой договоров не подписывали, — вяло улыбнулась девушка, внутренне холодея от справедливости предъявленного обвинения.
— Решила под старичка лечь, раз под сыночка забраться не удалось? — Ларионова зло выплюнула слова.
— Не тебе же одной подстилкой работать! — с усмешкой парировала Настя.
Ирочка выбежала, зло шваркнув дверью.
Настя усилием воли выправила расползшееся в обиженную гримасу лицо. Главный останкинский закон гласил: умри, но никому не покажи, что ты умер!
Антон Протасов тоже знал об ужине… Смущенно отведя взгляд от разбежавшейся к нему Насти, он холодно произнес, точно выставляя перед собой щит из оскорбительных слов:
— Поздравляю, конечно…
