Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
Утром 26 июня к военной комендатуре города Аргуна подъехал черный джип «гранд-чероки» с заклеенной пластырем пулевой пробоиной на ветровом стекле. Вылезший из машины стройный, невысокого роста юноша в армейском камуфляже направился к дверям учреждения. Под мышкой у него была кожаная, ослепительно сверкавшая золотым замочком папка.
— Рамзан, кто это? — встрепенулась сидевшая на правом переднем кресле «Москвича» Василиса.
— Это Амир, — ответил всё и всех в Чечне знавший водитель, — Красавчик Амир, сын полевого командира Борзоева.
— Большого Беслана?!
Далее события развивались следующим образом. Стекло на левой передней дверце джипа опустилось, мигнул бледный огонек зажигалки, взметнулся сигаретный дымок.
— Я сейчас, я на секундочку, Рамзан, — вытаскивая из бардачка пачку «Мальборо», сказала Василиса. Она вышла из «Москвича» и, перебежав улицу, попросила прикурить у сидевшего за рулем иномарки бородатого, с бритой головой, чеченца. Прикуривала Пашковская, как потом с удивлением вспоминал Рамзан, что-то слишком уж долго. Наконец она распрямилась, со стороны мотора обошла джип и, открыв заднюю дверцу, села в него.
Минут через пять из здания комендатуры вышел Амир Борзоев. Он тоже сел в машину. Еще с минуту ровным счетом ничего не происходило. Затем правая задняя дверца иномарки, приоткрывшись, резко захлопнулась и джип «гранд-чероки» уехал…
Вот так список без вести пропавших в Чечне журналистов увеличился еще на одну фамилию.
…В темноте он опять, опять сбился с дороги, но, когда чуть рассвело, неожиданно быстро вышел на нее и вскоре очутился все на том же заколдованном распутье, у замшелого камня, от которого по Нечистому Полю разбегались на три стороны три, должно быть, чертом самим протоптанных пути. За время его отсутствия на росстани ничего по большому счету не изменилось, разве что камень еще больше издревнел — надпись на нем стала совершенно уже нечитаемой. К тому же кто-то жирно перечеркнул ее мелом, кусочек которого лежал на лысой макушке придорожного валуна. Подумав, путник взял белый огрызочек в руки и зачем-то пририсовал к вертикальной почти полосе острие снизу и оперение сверху.
«Вот так-то лучше, — удовлетворенно подумал он, — теперь ты уже самая настоящая стрела!..»
Путник постоял еще некоторое время в задумчивости и, должно быть решившись, пошел теперь уже по другой, по левой дороге.
Как и следовало ожидать, левая дорога оказалась точь-в-точь такой же незнамо куда ведущей, как и правая. Только вот вместо заката впереди у путника был теперь уже рассвет. И сколько идущий ни шел, там, куда с надеждой глядели глаза его, все светало и светало. Розовело, рдело, золотилось, алело, багрянело, но в итоге… в конечном, прости Господи, итоге так в конце концов и не рассвело, более того — потускнело, поприугасло и стало себе, как и в прошлый раз, мало-помалу смеркаться, с неизбежностью вечерея.
Вот тогда-то, взбираючись на холм, и услышал неутомимый путепроходец надсадные стоны невидимого еще встречного автомобиля. По низким темным уже облакам прометнулся свет фар, скрежетнула коробка передач. Наученный горьким опытом, путник привычно метнулся с дороги в чертополох, пал ничком на землю и по-пластунски уже, ползком скрылся под огромными лопухами.
Это была старая, громыхающая бортами полуторка, ржавый, без крыльев, рыдван тех еще, сталинских времен. Оглушительно стрельнув выхлопной трубой, одолевший подъем грузовичок остановился. Сидевший в кабине рядом с шофером одутловатый дядька во френче, кряхтя, спрыгнул на землю. Был он плотен, пузат, на голове у него была нахлобучена серая с пуговкой кепка. В левой руке толстяк держал портфель, в правой — большое надкушенное яблоко.
— Ото ж, кажись, тут! — оглядевшись, сказал товарищ в полувоенном. Он подошел к куче ржавой свежевырытой земли и, заглянув в яму, довольно осклабился. — Добре!.. А ну, хлопцы, ведите птыцю сюда, побалакаты треба!
Сквозь траву было видно, как из кузова на дорогу слезли трое: два угрюмых, со звездами во лбах, чекиста в кожаных куртках и худой извивистый человек в странном долгополом одеянии, которого затаившийся в бурьяне свидетель поначалу принял было за не в меру кудрявого мужчину, но, приглядевшись повнимательней, понял, что ошибся.
Быстро темнело.
— Ну шо, Арманда, достукалась? — прохрипел дядька с портфелем, когда конвоируемую подвели к могиле. — У послэдний раз тэбя спрашиваю: гдэ пэчатка?
Женщина в длинном лиловом платье, всхлипнув, упала на колени.
— О, мамма миа. Шеф, — ломая руки, простонала она. — Но позвольте же я все объясню вам…
Тоскливо засвистел в траве вечерний ветер. Тот, кого назвали Шефом, обтер яблоко об рукав своего серого кителя и, сочно откусив, кивнул головой:
— Слухаю тоби, Арманда.
— О, умоляю, только не перебивайте, я все, все расскажу, и вы поймете, что никакой моей вины нет!.. Я же говорила, я докладывала вам, что камень должен был прийти к Фантасту, его невозможно найти или украсть, он приходит сам, и приходит он только к тому, к кому назначено прийти. На очереди был Тюхин…
— Хвантаст?
— О да, да! Я же знала, я чувствовала, и я почти угадала, Шеф! Печать Пелегрини, как я и обещала вам, снова появилась в Санкт-Петербурге, но кто же знал, кто же мог предположить, что этот сумасшедший выкинет такой номер, что он возьмет и подарит немыслимо дорогой — о, я ведь предлагала ему пятьсот тысяч долларов, а потом и миллион, целый миллион! — что он возьмет и отдаст его не кому-нибудь, а Кукле! А вы же знаете, знаете… О-о!.. О, Шеф, я же так любила вас, о-о, кто бы знал, как я обожа…
— Короче! — хрястнув яблоком, буркнул Шеф.
— Короче, я сговорилась с ней уже за три миллиона. Магомед должен был позвонить мне в Москве, но почему-то не позвонил. Был разработан второй вариант — стамбульский. К делу пришлось подключить Красавчика, а вы же знаете, знаете…
— Ото ж еще корочэ, тэзисно, Арманда!
— О мамма миа! Но тут появилась эта Рыжая!
— Кто она?
— Не знаю, клянусь, понятия не имею!
— Мочила, ты ее знал раньше?
— Нет, — мрачно мотнул головой шеястый, жевавший жвачку амбал в кожаной куртке. — Нет, Шеф, к счастью, не знал.
— А ты, Алфей?
— У-у, с-сука!..
— Ото ж ясно, диты
