Третье откровение - Макинерни Ральф
— Четыре миллиона долларов, — задумчиво промолвил Рей.
— Дело не в деньгах, — отозвалась Лора.
— А в принципе?
— Рей, что ты на самом деле думаешь про Габриэля Фауста?
— У него любящая, преданная жена.
Этот уклончивый ответ должен был перевести разговор на их собственные отношения — «несчастливый небрак», как недавно назвал их Рей, однако Лора не собиралась отвлекаться. Судя по всему, Рею тоже не слишком-то хотелось обсуждать эту тему.
— Кот в мешке, — сказал он.
— А что именно это означает?
— Ну, мешок — это мешок.
— А кот — это кот.
— Так говорят, когда покупают что-то, не имея возможности хорошенько рассмотреть товар, — объяснил Рей.
— Он не хотел его рассматривать.
Документ находился в надежном месте, в сейфе Ната, дожидаясь, когда Хизер доставит его в Рим.
— Можем посмотреть на него одним глазком, — предложила Лора.
— Заглянуть в мешок?
— Я не заставляю.
— Знаешь, я восхищен решением Ната. Наконец он завладел великой тайной, которая многие годы порождала бесчисленные домыслы, в том числе и у него самого, и Нат остановился, не стал знакомиться с документом. У него нет права. Разве ты сама поступила бы иначе, попади к тебе письмо Богородицы, адресованное кому-то другому?
— На самом деле его написала сестра Лусия, — возразила Лора.
Однако она сказала это не чтобы умалить слова Рея. Он прав. И Нат прав. Необходимо как можно быстрее отвезти документ туда, где его законное место.
Вернувшись из аэропорта, куда она ездила провожать Хизер, Лора отвела Рея в сторонку и сказала, что этим же самолетом в Рим улетел Трэгер. Рей не на шутку встревожился. Разумеется, он вообразил, что Трэгер силой проник на борт, чтобы скрыться от преследователей. Лора передала ему слова Хизер.
— Он жил у нее?
— Опусти брови. Я подумала то же самое. Хизер сказала, что ничего такого не было, и мне стало стыдно. Ты же знаешь Хизер.
— Порой я сомневаюсь, что знаю хоть кого-нибудь или что-нибудь.
— Хизер же просто прозрачная в своей чистоте.
Позднее Рей сказал:
— Как там у Хемингуэя, монашка и шулер? Или это у Фолкнера? Я же говорил, что больше ничего не понимаю. Девственница и убийца.
— Ты не можешь быть уверен, Рей.
— Что Хизер девственница?
Лора ущипнула его за руку.
— Хочешь побороться?
— У нас нет лицензии.
— В таком случае чем мы занимаемся в постели?
— Всякими бесчинствами.
Они к бесчинствам и перешли, а потом впервые оба высказали вслух угрызения совести, которые их мучили.
— Давай сделаем это.
— Мы же только что.
— Я имел в виду, давай поженимся.
И сейчас Рей говорил искренне.
— Конечно, мне придется сдать анализ крови, — сказал он.
— Тебе придется исповедоваться. Нам обоим придется исповедоваться.
— И я должен буду сказать, что раскаиваюсь?
— Блуд, — задумчиво промолвила Лора.
— Я скажу, что не получал удовольствия.
Лора зажала ему лицо подушкой, Рей высвободился.
— А вдруг Хизер и Трэгер когда-нибудь…
Лора снова придавила его, при этом свалившись с кровати. Она отправилась в душ и там, просияв, словно вода смыла все ее грехи, запела чуть фальшиво:
— Отведи меня в церковь, и поскорей…
Но все радужные планы разрушило разоблачение Трепанье, которое произвело эффект разорвавшейся бомбы.
— Зовите сюда Фауста, — с побелевшим от ярости лицом приказал Нат.
Рей ушел и через десять минут вернулся.
— Его нет.
— Звони Зельде, — обратился к Лоре Нат. — Я с ней поговорю.
Связавшись со счастливой молодой женой, Лора передала трубку Нату.
— Зельда! — радостно воскликнул тот, и Лора с Реем переглянулись.
Они слушали, как миллиардер пять минут болтал с Зельдой о пустяках, — уж кто-кто, а они-то могли более или менее точно подсчитать денежный эквивалент этих минут, — а затем сказал:
— Скажите, Габриэль дома?
Нат выслушал ответ. Выражение его лица изменилось. Однако голос оставался любезным:
— Зельда, иногда мне кажется, что я забуду и собственное имя.
Опять разговор ни о чем, и наконец Нат положил трубку.
Он сказал:
— Только что стало известно, что я направил Габриэля Фауста в Рим вернуть документ.
— Бедная Зельда, — прервала затянувшееся молчание Лора.
V
Не в Кастель-Гандольфо
Преподобный Жан Жак Трепанье достиг апофеоза. Заветная мечта осуществилась. Он разоблачил ватиканских прислужников, показав всему миру, сколь ненадежными хранителями тайн Фатимы они были.
Восторженные чувства, захватившие его, лишь немного омрачало ощущение, что теперь будет трудно превзойти собственный триумф. Что делать альпинисту, покорившему Эверест?
Трепанье гнал подобные мысли как недостойное, назойливое искушение. То, что он открыл миру, не имело никакого отношения к Жану Жаку Трепанье. Если бы вопрос заключался только в этом, Трепанье признался бы, что ощутил некоторое разочарование. Однако само удивление, которое он испытал, ознакомившись с ксерокопией, полученной от Габриэля Фауста, убедило его в подлинности документа. Ни за что на свете Трепанье не подумал бы, что Богородица предостерегала о покорении Европы исламом, о наступлении новой мрачной эпохи рабства и гонений. И подумать только, что все это утаивалось, пока еще было время воззвать к небесам, моля не насылать кару.
Трепанье не чувствовал ответственности за беспорядки, взрывы и святотатства, которые последовали за опубликованием скрытой части третьей тайны. Вся вина ложилась на тех, кто держал в тайне предостережение благословенной Девы Марии.
И все же Трепанье не мог смотреть телевизионные репортажи из арабских стран, из Европы, из Рима. Он был в ужасе от того, как злобно нападали на его святейшество. Сам Трепанье всегда тщательно наводил огонь на цели ниже престола Святого Петра, представляя все так, будто Папа пал жертвой циничных бюрократов. Иоанн Павел II был слишком доверчивым. Бенедикт XVI тоже слишком доверчивый. Если Трепанье и испытывал боль, то от мысли, что понтифик наконец осознал, как плохо служат ему те, кому он доверял.
Последовали звонки из «Эмпедокла». Трепанье не отвечал. Звонил сам Игнатий Ханнан, но Трепанье все равно не брал трубку. Конечно, смутно он понимал, что обошелся с Ханнаном плохо. Трепанье представлял, сколько Ханнану пришлось выложить за документ, в то время как сам он узнал суть за относительно скромную сумму. Но кто может владеть посланием Богородицы? Точно так же как голод и нищета топчут право частной собственности, высшие требования подчиняют себе понятия повседневной нравственности. Трепанье мысленно взял это на заметку; возможно, эта фраза станет основой его следующей телевизионной проповеди.
Он направился в студию. Все запланированные программы отменили, чтобы дать основателю возможность в прямом эфире обратиться к слушателям.
— Наес est dies quam fecit Dominus, [103]— начал Трепанье.
Слова сами текли из уст, но он уже привык к вдохновению, охватывавшему его перед телекамерой. Ниоткуда приходили мысли, образы, сравнения, которые, если можно так выразиться, ни за что не посетили бы уединение его сознания.
— Fides ex auditu! [104]
Разумеется, это был девиз его станции, напоминание о том времени, когда он начинал, имея в своем распоряжении только радио. Его личным девизом могло бы быть выражение fides ex loquendo. [105]
Трепанье начал с краткого изложения событий в Фатиме, с рассказа обо всех пятницах, когда Мадонна являлась Жасинте, Франсишку и Лусии. Жасинта и Франсишку ушли на небеса, причисленные к лику блаженных. Сестра Лусия прожила долгую жизнь, в ходе которой ей были дарованы новые встречи с Богородицей. По поручению Девы Марии она составила подробный отчет обо всех явлениях, а также открытых ей тайнах. Письмо Лусии попало сначала к епископу, затем к кардиналу и наконец в Рим, лично к его святейшеству. В нем содержались предупреждения, призванные не запугать мир, а отвратить наказание, которое неизбежно падет на людей, если те будут и дальше жить во грехе. Древняя истина, открытая еще самим апостолом Павлом, гласит, что каждое слово Священного Писания имеет смысл, оно наставляет, советует и так далее, и то же самое можно сказать про слова из откровений простым людям. Все они произносятся с определенной целью.
