Виктор Пронин - Смерть президента
И Анжелика не сводила взгляда с мечущегося Цернцица, даже слегка шевельнула юными своими плечиками, давая понять, что тоже озадачена странной его взволнованностью.
— Ладно, Ванька, — не выдержал Пыёлдин. — Хватит тебе болтаться… как говно в проруби… В глазах мельтешит от твоих телодвижений! Говори, чего задумал?
Но Цернциц, казалось, не слышал Пыёлдина. Лишь полубезумный взор его, устремленный в пол, чуть дрогнул и остановился, нащупав узкую туфельку Анжелики. Не в силах совладать с собой, Цернциц заскользил, заскользил вверх по божественной ноге, перевалил через округлую, матово светящуюся коленку и нырнул взглядом дальше, вглубь, под короткую юбчонку, утонул весь там на какое-то время, а когда возвратился в кабинет и поднял глаза, то были они уже полностью и окончательно безумными, блуждающими, не находящими опоры в этом мире…
— Отдохни, Ванька, поостынь, — сочувственно проговорил Пыёлдин, понимая, откуда тот вернулся секунду назад. — Вот так, правильно, — кивнул Пыёлдин, когда Цернциц обессиленно упал в низкое кресло. — Так-то оно, может, и жив останешься.
Но Цернциц не пожелал откликнуться на сочувственные слова подельника и, встряхнувшись, придя в себя, жестковато показал рукой на кресло.
— Сядь! — сказал он. — А ты сюда, — указал он Анжелике на кресло. Красавица хотела было сесть рядом с Пыёлдиным, но Цернциц не позволил. — Сюда! — повторил он, и столько силы было в его голосе, что Анжелика не посмела ослушаться.
Вынув из подлокотника небольшой пульт, Цернциц нажал какую-то кнопку, шторка на стене раздвинулась, обнажив громадный телевизионный экран. На нем тут же возникло изображение часов — по циферблату неслась секундная стрелка, торопясь занять вертикальное положение. Она прыгала вверх нервными, судорожными скачками, обещая зрелище неожиданное и острое.
— Сейчас начнется схватка гигантов, — сказал Цернциц. — Такого вы не видели.
— Это что же за гиганты объявились в нашей отощавшей стране? — спросил Пыёлдин.
— Гиганты мысли. Кандидаты в президенты.
— И сколько их?
— Около сотни. Но это еще не все, выдвижение продолжается. Однако основные экземпляры заявлены, сейчас появятся. Помнишь, Каша, как мы выражались в молодые годы? И споем, и спляшем, и вашим, и нашим… Так что сейчас они перед тобой и спляшут… Как вши на гребешке.
— Ну-ну, ребята. — Пыёлдин откинулся на спинку кресла, выбросил вперед ноги, скрестил руки на груди.
* * *Ерзая на стуле, подмигивая и строя глазки, дикторша объявила о начале представления. И тут же, не переводя дыхания, оповестила, что некий состоятельный заокеанец готов купить Сибирь, причем сообщила с нескрываемой радостью, будто ей удалось выгодно продать плешивую шубу, которую долго никто не хотел брать даже даром.
— Она что, умом тронулась? — спросил Пыёлдин.
— Приучает к мысли, что Сибирь можно продать, Дальний Восток выменять, Урал подарить… И если все это проделать, то на каждого гражданина придется килограмма по полтора вареной колбасы.
— На кого же она работает, Ванька?! — вскинулся Пыёлдин.
— На них, — Цернциц указал большим пальцем куда-то за спину.
— Та-ак, — протянул Пыёлдин, и в голосе его прозвучала откровенная угроза. — Ишь ты, сучка… — пробормотал он про себя. — Послушай, но получается, что она… Эта ерзающая мигалка… Враг?
— Конечно, — невозмутимо кивнул Цернциц. — А что?
— Так ее же надо того… А?
— Давно пора, — согласился Цернциц.
— А в чем дело?
— Дело за исполнителем, — Цернциц в упор посмотрел на Пыёлдина. — Исполнитель пока не находится.
— Считай, что он уже нашелся.
— Да? Ты сначала отсюда выберись, а уж потом…
— Ради этого святого дела… Я готов отлучиться!
— Ты вот по банкам, по заложникам специализируешься… Тебе все некогда…
— Не надо, Ванька, на меня бочку катить! Не надо! Ты что, со своими деньгами не мог подобрать надежного человека? У тебя нет парня для таких вот тонких дел? Чтоб не пил он, чтоб руки у него не дрожали, чтоб палец не плясал на курке? Есть у тебя такой человек?
— Есть, Каша, есть. Подобрал. Не переживай. Работает.
— Успешно?
— Вполне. Я доволен.
— Почему же эта мызга до сих пор на экране?
— Спокойно, Каша… Не все сразу. Потихоньку, помаленьку… Разберемся. Тут одна, как ты выразился, мызга, покрасивше этой, выразилась куда круче… Патриотизм, говорит, это прибежище подонков, ублюдков и негодяев.
— Так и сказала?!
— Именно так. А потом мило улыбнулась и пожелала всем спокойной ночи.
— Ей надо пожелать спокойной ночи! Очень долгой и очень спокойной ночи! — Пыёлдин побледнел, и его длинные пальцы впились в подлокотники.
— Вообще-то она милая женщина, улыбается так приветливо… Недавно читал ее интервью… К заокеанцам ездила, путешествие совершила. Довольна, полна впечатлений, рассказала по простоте душевной, что купила, что приобрела, чего хотела купить…
— Расплатились, выходит, с ней?
— Хорошо расплатились.
— За то, что вывалила на экран эту блевотину?! За то, что обрыгала сто миллионов человек?!
— Ну, — раздумчиво протянул Цернциц. — У нее, наверно, есть и достоинства… И внешне она смотрится… Не так, конечно, как Анжелика… Все, Каша… молчим. Смотри на экран… Пошли, пошли касатики-обоссатики…
Громадный экран, размером метра три на четыре, заполнили странно знакомые и совершенно незнакомые Пыёлдину лица. Оператор задерживал внимание на каждом, давая возможность и узнать кого-то, и рассмотреть физиономию, появившуюся впервые.
— А кто это слева, с обосранной головой? — спросил Пыёлдин, тыча пальцем в лысого типа с помятой физиономией.
— Не узнаешь? — усмехнулся Цернциц. — Тебя же при нем сажали не то два, не то три раза!
— Боже! — воскликнул Пыёлдин радостно. — Неужели это он? А где же его баба? Он всегда ходил со своей бабой… Где-то я читал, что она его даже в туалет сопровождает… Такая умная, помню, была.
— Ушла она от него. Бросила.
— Значит, и в самом деле не дура.
— Полюбила, говорит, другого. Этот, конечно, убивался… С горя опять в президенты подался. Какое-никакое, а все утешение.
— А вон тот, культяпый? Кто это?
— Ну, ты, Каша, даешь! Ты же с ним сегодня по телефону отношения выяснял!
— Боб-Шмоб?!
— Он самый!
— Что-то он неважно выглядит… Уж не после ли разговора со мной так сник?
— У него была работа покруче… Как и тысячу лет назад, чужие границы снова под Смоленском — думаешь, это легко? Как и сто лет назад, кавказские пленники — это тебе легко? Золотая орда снова в кучу собирается… Устанешь…
— Надо же! — искренне изумился Пыёлдин. — А вон тот, красномордый, с писклявым голосом… Тоже хочет стать президентом?
— Все хотят, — вздохнул Цернциц. — Ты разве не хочешь?
— Нет. Не хочу.
— А придется, — обронил Цернциц чуть слышно, но и Пыёлдин, и Анжелика его услышали. Медленно-медленно, словно преодолевая сопротивление, они повернулись к Цернцицу. Обоими овладело оцепенение, какое может настигнуть человека в опасный, смертельно-рисковый миг, когда он понимает вдруг, что оказался в вихре событий и ничего не может сделать, чтобы вырваться.
— Если я правильно услышал, — медленно заговорил Пыёлдин, — если я правильно понял…
— Ты правильно услышал! И понял все правильно! — перебил его Цернциц.
— Ты хочешь сказать, что я…
— Да!
— Но это невозможно…
— Ты видишь этих хмырей? — звонким от волнения голосом спросил Цернциц, устремив указательный палец в сторону экрана. — Ты слышишь от них хоть что-нибудь внятное?
— Нет, Ваня, не слышу… У меня такое чувство, что перед ними на стол вывалили кастрюлю манной каши… И вот они эту кашу размазывают по белой скатерти… время от времени вытирая ладошки друг о дружку…
— Это не чувство, Каша. Это истина. Манная каша по белой скатерти.
— Смотри, еще один претендент появился… Что-то мне его морда знакома…
— Ты его видел совсем недавно, Каша! — рассмеялся Цернциц.
— Ха! — воскликнул Пыёлдин. — Агдамыч! Надо же… Он тоже в президенты рвется?!
— А иначе зачем ему было у нас появляться, в Доме?
— В самом деле, зачем?
— Чтобы все его на экране увидели, восхитились его мужеством, увидели бы, как заботится он о попранных и униженных…
— А я думал, что он пожрать приходил, — озадаченно проговорил Пыёлдин.
— И пожрать — тоже. Он же питается в основном на приемах, встречах, конференциях… Там общественный туалет открыли, там новую баню… Тем и сыт. В иных местах еще и с собой пакетик дают, на завтрашний день хватает… Так и живет человек, переходя от одного стола к другому.
— А вон та жирная баба? — спросил Пыёлдин. — Кто это?
— Тоже кандидат, — Цернциц заскучал, отвечая на наивные вопросы Пыёлдина.
