Светлана Шиловская - Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса
Допрос был в самом разгаре, и, вероятно, уместнее будет его передать в форме диалога, так как ни собеседников, ни их лиц я все равно не видел.
Кубацкий: — …чтобы это оставалось между нами.
Юрлов: — Не могу вам этого обещать наверняка, все зависит от того, в какой роли вы окажетесь в итоге!
Кубацкий: — Да, но от моего признания может весьма и весьма пострадать моя репутация — как деловая, так и… Я не уверен, что Аркадий Матвеевич да и Дарья Аркадьевна правильно могут истолковать мои поступки!
Юрлов: — Сударь вы мой, да о какой репутации вы говорите, коли сама ваша дальнейшая жизнь висит на волоске, и от того, как вы себя поведете, зависит столько, что даже не хочу о том говорить, — вы не ребенок!
Кубацкий: — Хорошо, но я все же вынужден просить вас по возможности сохранить тайну исповеди…
Юрлов: — Повторюсь, Вадим Викентьевич, не путайте меня с отцом Ксенофонтом, исповедываться вам раньше надо было! Итак, прошу вас!
Кубацкий, наверное, перешел совсем на шепот, ибо в течение нескольких минут, как ни вслушивался, я не разобрал ни слова, кроме беспрерывного невнятного бормотания — так клокочет закипевшая вода в кастрюле. Наконец Кубацкий, видно, распалился от своего собственного повествования и, потеряв контроль над собою, перешел на прежний тон, уже доступный для понимания.
Кубацкий: — …клянусь вам, она была самая настоящая нимфоманка! Я поначалу пытался никак не реагировать на нее, но она раз от раза становилась все настойчивее. Правда, чего греха таить, я тоже поддался ее своеобразному очарованию и манерам, и, уверяю вас, мало кто смог бы устоять против такого… острого набора!
Юрлов: — Вы хотите сказать, что она вас соблазнила?
Кубацкий: — Не совсем так, с моей стороны, определенно, тоже делались… м-м… некоторые шаги, но когда это случилось, я уже не в силах был противостоять ни ее все возрастающей требовательности, ни своей страсти. Причем уже в июле я почти раскаялся в содеянном, более того, начал испытывать адские муки: с одной стороны, благоразумие и осторожность подсказывали мне, что эту канитель необходимо закончить, и чем скорее, тем будет лучше для нас обоих, но с другой — как только я не видел ее хотя бы неделю, меня начинало со страшной силой тянуть к ней.
Юрлов: — И где обычно происходили ваши свидания?
Кубацкий: — В заброшенной сторожке лесника — в версте отсюда.
Юрлов: — Понятно. А скажите-ка, Вадим Викентьевич, вы знали, что Анна беременна?
Кубацкий: — Не только не знал, но и даже не догадывался. Кстати, могу вам доложить один любопытный факт: к моменту нашего первого… свидания она не была девственна!
Юрлов: — Вот как? И вас это не насторожило?
Кубацкий: — Честно говоря, нет! Я даже с некоторым облегчением тогда воспринял это. Знаете…
Юрлов: — Не знаю!
Кубацкий: — Извините. Просто мужчине в моем возрасте и положении гораздо проще… иметь связь со зрелой женщиной, чем с невинным созданием, от которого после не знаешь, чего ожидать! Скажу больше — я немало встречал в годы молодости искушенных особ, но она буквально всякий раз поражала меня свой откровенностью, ненасытностью и каким-то бесстыдством!
Юрлов: — Даже так? Тогда позвольте полюбопытствовать, Вадим Викентьевич: я так понял, что ваши частые визиты в Медынское, в основном, связаны с личностью покойной, а вовсе не с интересом к Дарье Аркадьевне?
Кубацкий: — Вы совершенно правы. Я, конечно, питаю к Дарье Аркадьевне и к Аркадию Матвеевичу симпатию, но не до такой степени, чтобы связываться узами брака. Да вы посмотрите на нее — разве это возможно? Да я либо на следующий день привяжу ее к креслу и заткну рот кляпом, либо сбегу за границу — от греха подальше!
Юрлов: — Откровенно… и цинично! Бедное семейство Кашиных — они-то в вас видели жениха Дарьи Аркадьевны! А, кстати, вы собирались просветить их относительно своих истинных намерений, или же так могло продолжаться до… даже не знаю, до чего?
Кубацкий: — Дело в том, что я как раз в последний свой приезд решился порвать с Анной и откровенно объясниться с князем. Обстоятельства требуют немедленного моего отъезда — и весьма надолго — за границу и в Москву. Так что я даже не знаю, когда бы мы в следующий раз увиделись и увиделись бы вообще!
Юрлов: — Да, Вадим Викентьевич, я только поражаюсь вашему цинизму! А позвольте узнать — как вы полагаете, отец Анны Шмиль знал о ваших отношениях? Или хотя бы догадывался?
Кубацкий: — Не могу ответить наверняка. Думаю, все же, что нет! Помнится, Анна откровенно называла его простофилей…
Юрлов: — А как вы думаете, ежели бы Артемий Иванович случаем прознал об истинном моральном облике дочери — что бы он сделал?
Кубацкий: — Иными словами, вы хотите знать, что бы он сделал с дочерью? Не могу сказать, полагаю, впрочем, что, будучи человеком старой формации, ничего хорошего!
Юрлов: — Гм! Еще вопрос — как вы полагаете, кто мог быть вашим… э-э… предшественником? Я имею в виду покойную!
К сожалению, узнать мнение Вадима Викентьевича мне так и не пришлось, ибо, краем глаза заметив какое-то движение внизу, я отвлекся и увидел изумленно взирающего на меня снизу вверх князя Аркадия Матвеевича. Одетый в длинный плащ с капюшоном, делающий его похожим на монаха-капуцина, Кашин стоял во дворе и, раскрыв рот, пытался понять, что же такое я делаю на балконе в столь ненастную погоду. Не растерявшись, я быстро извлек из кармана папиросу, картинно закурив, выпустил в воздух толстую струю дыма и, словно добрый монарх, ласково приветствующий непослушный, но все равно любезный его любящему сердцу народец, поприветствовал князя неопределенным жестом. Аркадий Матвеевич моргнул и двинулся по направлению к дверям, исчезнув из поля моего зрения.
Прислушавшись, я, к сожалению своему, понял, что беседа Юрлова с Кубацким, увы, уже закончилась, но, признаться, несильно этому огорчился. Полученной информации с лихвой хватало не для одного часа размышлений, более того, у меня появился шанс, обладая знаниями, которых не было у других, изрядно поразвлечься, особенно с ненавистным мне Скальцовым. Уютно расположившись в своей комнате, я снова закурил, налил себе из запыленного графинчика, бог знает, когда и кем оставленного здесь, коньяку и, насладившись приятным жжением во рту, призадумался. То, что мне удалось сегодня узнать, правда, не совсем благовидным способом, признаться, поражало! Образ убитой с каждым новым днем приобретал все более неожиданные, и даже пугающие, черты. То, что Кубацкий, оказывается, состоял с Анной в постыдной порочной связи, меня не сильно-то удивило — от этого бывшего гусара подобное было вполне ожидаемо. А вот факт заведомой порочности этой загадочной девицы еще до отношений с Кубацким наводил на некоторые размышления. Припомнив масленый взгляд Скальцова, которым тот провожал бегущую по двору фигурку, я сразу же мысленно поставил против персоналии бывшего судейского жирный плюсик. Зная его тягу к молоденьким особам, вполне можно было допустить мысль о, скажем так, некотором участии сего охотника до амурных утех в судьбе бедной сельской жительницы. Если это действительно так и было, оставалось только сожалеть о дурном вкусе покойницы, выбравшей в качестве первого своего мужчины столь незавидную персону.
А что если предположить невозможное и поставить на место Скальцова отца Ксенофонта? Недаром ведь ходило множество всяких слухов — один другого чище — о молодых годах будущего священника! И эта темная история с его женой, якобы покончившей счеты с жизнью весьма престранным способом… Узнав теперь об Анне несколько больше, я вполне мог представить себе ее коварный план — совратить нестарого еще представителя местного духовенства! Пожалуй, в ее, не совсем здравом, рассудке вполне могла родиться такая извращенная, захватывающая своим чудовищным цинизмом идея, особенно, если вспомнить ее тягу к апостолу учения циников г-ну Кубацкому. Да, пожалуй, и эта версия имеет право на жизнь, решил я, припомнив некоторую неловкость, все время испытываемую святым отцом в последние дни. Чего стоит только одно его желание выдать происходящее за «козни диавола»: если мои догадки верны, то оно и понятно — для самого отца Ксенофонта случившееся грехопадение и должно было объясняться только бесовским искушением, против которого священник устоять просто не смог!
Допив коньяк, я довольно улыбнулся и помахал своему отражению в зеркале. Несмотря на нависшие надо мною дамокловым мечом подозрения, ситуация складывалась весьма забавным образом, и я мог мало того что выкрутиться, так еще и изрядно поразвлечься…
Глава восьмая, в которой дождь наконец-то заканчивается, а неожиданности продолжаются
Вечер этого дня закончился и вовсе уж неожиданно — думаю, даже для Михаилы Яковлевича. Недружно собравшись к ужину, постоянные и вынужденные обитатели Медынского с хмурыми лицами уселись за стол, скучающими глазами воззрившись на привычное уже изобилие закусок и емкостей. Аркадий Матвеевич, видя такую неприятную для него, как для хозяина, картину, попытался было завязать со Скальцовым разговор на погодную тему в традиционном для него ключе — дескать, раньше природа такие фортели в сентябре не выкидывала, а ежели и шел дождик, так несколько часов, не более, но Сергей Диомидович, явно пребывая в подавленном состоянии духа, отвечал неохотно и односложно, на корню пресекая саму возможность увлекательного диалога. Князь, осознав ситуацию, вздохнул и, крякнув, осушил под пристальным взглядом Авдотьи Михайловны чарку водки, вкусно закусив ее солеными рыжиками с моченой клюквой. Тягостное молчание внезапно было прервано отцом Ксенофонтом. Не прикоснувшись к еде, он просидел, склонившись над пустой тарелкой, с десяток минут и, кашлянув, произнес густым басом:
