Анатолий Афанасьев - Грешная женщина
К Татьяне Плаховой, ныне отданной на его попечение. Винсент испытывал более сложные чувства, чем обыкновенное любопытство экспериментатора. До этого случая он видел ее лишь однажды, да и то в дверную щель кладовки, куда хозяин запер его перед очередным деликатным поручением. Она прихорашивалась перед зеркалом в коридоре, подкрашивала губы и бровки и показывала язык своему отражению, не чувствуя, что за ней наблюдают. Потом из комнаты выскочил какой-то полупьяный детина (у хозяина были гости), схватил ее в охапку и так неистово смял, что она утробно запищала, а у наблюдателя в кладовке больно и чудно защемило в животе. Всего минуту длилась перед его глазами эта сцена, но он испытал жуткий приступ вожделения, который разворошил в дальних уголках его памяти что-то такое, чего там отродясь не бывало. Кончилось тем, что Таня Плахова (имя ее он узнал позже) все-таки справилась с насильником и влепила ему звонкую оплеуху, но при этом тело ее маняще и дивно содрогнулось, сотряслось грудями и полными бедрами, и впервые в жизни бедный Винсент, повалясь на мешки в кладовке, ощутил затяжной, мучительный, замешанный на страдании оргазм. Впоследствии он думал о ней постоянно, но встреч не искал, да и как бы он мог их искать, ведя хоть и замечательную, но совершенно подневольную жизнь. Он лишь был уверен, что рано или поздно Творец сведет их, иначе его миссия звездного надзирателя была бы напрасной. Когда вечером старик Трофимов привез его в офис и когда хозяин как-то необычно суетливо усадил его за шкафом в приемной и велел ждать, он сразу почувствовал гулкий сердечный толчок: вот оно! Он уже ничуть не удивился, спустя час увидя ее, и не удержался, высунул из-за шкафа башку и дружески ей подмигнул жабьим глазом. По бледному лицу Тани Плаховой метнулась тень страха, и она поскорее убралась в кабинет, где ожидал ее хозяин.
Ни одно словечко из их разговора не прошло мимо чуткого слуха Винсента, и все время он чудом балансировал на грани полуобморочного семяизвержения, нестерпимо страдая в предвкушении главного опыта жизни.
Сейчас среди ночи они были совершенно одни, отгороженные от мира бетонными стенами, и сквозь тонкую дверь он все явственнее, пуча ноздри, ощущал ее волшебный, цветочный запах.
Приказ хозяина был недвусмыслен:
— Не трогай, пока не закопошится! — но что значил приказ, если речь шла, возможно, об исполнении верховного предначертания.
Однако с замком пришлось повозиться: сначала он совал в него ногти, потом ковырялся гвоздем, изогнутым в форме буквы «Г», но все было безрезультатно. И вдруг, как из бездны, донесся ее ясный, спокойный голос:
— Ключи в столе у секретарши… Возьми их, дурачок!
Она сама позвала его! Так же как и он, она понимала, что наступила их роковая брачная ночь, и не желала уклоняться. Винсент не потерял головы и, прежде чем явиться к ней освободителем, проверил все запоры у входа в офис.
Таня Плахова успела хорошенько поразмыслить над своим положением: оно было печальным. Серго отключил телефоны, окно кабинета было схвачено железной решеткой, за дверью шебуршилось распаленное чудовище. Утром или днем, когда Серго уладит свои дела с Алешей, наступит ее очередь отвечать за содеянное, и как это произойдет, и что они с ней сделают об этом она старалась пока не думать. Да и думать особенно было не о чем: будет скверно, больно, длинно и бесповоротно. Но она ни о чем не жалела. Прежней жизни все равно не вернешь, а планов на будущее она давно не строила. Текущая минута исчерпывала суть бытия. Все ужасно просто. От прошлого можно отречься, если оно поганое, будущее непредсказуемо, зато текущая минута принадлежит только тебе, как глаз или палец. И вот уже вторую неделю, с появления в ее жизни смешного, нелепого, самоуверенного человечка по имени Вдовкин, эта тянучая, текущая минута наполнилась невероятным, солнечным смыслом. Она влюбилась в него на даче, когда он застенчиво потянулся к баночке с икрой, хотел намазать на хлебушек, но спохватился и сказал:
— Таня, попробуйте редиску и лучок. Вку-усные! А потому что — свои.
В похмельной, трагической любезности лысоватого мужчины прозвучала вдруг такая безнадежная нотка, что он сразу стал ей родным. Влюбилась, конечно, неточное, скучное слово, влюбляются мальчики и девочки, обуянные похотью. Таня пожалела его древней жалостью матери, сестры и дочери, и это диковинное чувство завладело ею целиком, как неодолимый хмель. Истошное одиночество, сочащееся из его окаянных глаз, уязвило ее душу. Это был миг прозрения. Если бы он прямо с дачи отвез ее к себе и уложил в постель, она была бы ему благодарна, но натужная канитель знакомства, когда произносятся ненужные, пустые фразы, тянулась еще день или два, прежде чем они, опустошенные и сирые, наконец приникли друг к дружке и разрыдались горючими слезами. Это тоже было невыносимым счастьем: плакать, упиваясь ответными слезами. Очищение наступает в отрешении от минувших скорбей.
Сейчас надо было вырваться из ловушки, чтобы повидаться с милым хотя бы еще разок. Про Винсента она знала то же самое, что все остальные: животное, маньяк, палач. Из-за шкафа, когда входила, высунулось что-то совсем уж потустороннее, непотребное, искривленное, что является в кошмарах и не имеет названия. Зловещая каракатица умильно ей подмигнула, и Таня тут же смекнула: амба, каюк! Собирай, девочка, манатки в дальний путь. Серго тоже не лукавил, без затей подтвердил, что песенка ее спета.
— Ключи в ящике стола! — шепнула она чудовищу через дверь и отошла, разметалась в кресле, выставя на обозрение аппетитные ляжки, полуобнажив грудь. Только это оружие у нее было, зато им она владела безупречно.
Винсент неторопливо прикрыл за собой дверь и прошагал по ковру, по-лягушачьи раскидывая ноги. Он был бы, конечно, смешон, если бы не был так страшен. Он выбрал себе местечко между дверью и массивным столом хозяина, уселся и радостно уставился на жертву. Таня улыбнулась умиротворенно.
— Почему тебя прозвали Винсент? — спросила она. — Это имя тебе не идет.
— А какое идет?
— Ну, например, Джек-Потрошитель. Или на худой конец Ричард Львиное Сердце.
— Ты шутишь, это хорошо. Остальные трепетали.
— Ты любишь, когда трепещут?
— Нет, не люблю. Человек не должен трепетать перед другим человеком.
Таня Плахова уже немного привыкла к его жабьему облику, и тут ее поразило, как складно он говорит.
— Ты кто такой, Винсент?
Сгоряча он чуть было сразу ей не открылся, но спешить не следовало. Она была еще не готова к откровению, и осуждать ее нельзя. Слишком долго она была увлечена суетными играми, которыми двуногие твари заполняют пустоту своей жизни.
— Кто я такой, скоро узнаешь, Таня, — пообещал он. — А сейчас я хочу, чтобы ты разделась.
Таня заранее решила не злить, не раздражать чудовище понапрасну. Она чувствовала, что в его неуклюжем теле таится огромная сила.
— Хочешь, чтобы я была совсем голая?
— Так нам будет удобнее.
— Ты тоже разденешься, Винсент?
Винсента покоробил ее вопрос. Она полагала, что он собирается овладеть ею. Возможно, он это и сделает, но не раньше, чем она пройдет посвящение. Насилие в чистом виде — всего лишь инструмент познания. Но боль, принятая добровольно, приближает человека к спасению. Через торжественное соитие, как из кипящего котла, они взойдут из тьмы к свету.
— Сначала разденься, — сказал он, — потом скажу, чего дальше делать.
— Да я уж знаю, чего дальше, — улыбнулась она. Винсент нахмурился. В Таниных глазах прыгали озорные огоньки, а это было не совсем то, на что он надеялся. Неужто она не слышит, как притихла Москва в ожидании великого обряда? Неужто не внемлет зову вечности? Таня Плахова чутко уловила, как изменилось его настроение. Но чем она разозлила чудовище? Ах да, он, наверное, не выносит смеха. Ему нужно, чтобы она затрепыхалась и сомлела. А ей нужно, чтобы он потерял бдительность.
— Может быть, отвернешься, Вин?
— Я не буду отворачиваться. Раздевайся! Сними рубашку и юбку.
Таня стянула блузку через голову, растрепав волосы. Расстегнула пуговки на поясе. Чтобы освободиться от юбки, ей пришлось встать. Морда чудовища расплылась в блаженной гримасе.
— Ну, пожалуйста, Вин!.. Не могу, мне стыдно! Выключи свет.
— Теперь трусики и лифчик, — сказал он. — Не спеши. Спешить некуда.
Его глаза выкатились на пол-лица, он тяжело засопел. Заведя руки за спину, она расцепила бретельки и швырнула лифчик в угол. Из трусиков выскользнула, как из петли. Наступила пяткой на комочек черного шелка и, словно невзначай, погладила пальчиками пушистые волосики на лобке. Господи помилуй, подумала Таня, он сейчас кончит. Изо рта чудовища потекла слюна. Хрипя, он с силой сжал свои бедра. До него три шага — и раскрытая сумочка на спинке кресла.
— Ложись на спину, — приказал Винсент затрудненно, точно борясь со сном. Танин взгляд был полон наивного целомудрия.
