Анатолий Афанасьев - Грешная женщина
— Извините, — виновато посмотрел на врача. — Низкое давление. Уже все прошло.
— Прямо детский сад какой-то! — распсиховался Петр Устинович окончательно. — Нам надо за вредность платить, как шахтерам. Если больны, зачем же, прошу прощения, приперлись? Устраивали бы припадки дома. И мочи тут у нас лишней нету.
— Это негуманно, доктор, — укорил его Алеша.
Что-то еще пробормотав себе под нос, Петр Устинович развернулся и строевым шагом покинул палату. Сестра потянулась за ним.
— Михайлова срочно в перевязочную! — грозно донеслось из коридора.
Алеша косил глазом на сидящего под батареей Губина, но все равно плохо его видел, потому что повернуть голову не мог — мешали пластиковые усы. Губин, наоборот, видел Алешу хорошо, но не спешил вставать.
— Щенок ты и есть, — заметил Алеша. — Даже с калекой не справился.
— Почему доктору не выдал?
— Ошибся, — признался Алеша. — Думал, обоих завалишь, не хотел горячить. А ты вон на ногах не стоишь. Или у тебя боевой обычай? Как до драки, сразу на пол? Ты, помнится, и у Елизара на даче все по ковру ползал, недобитка изображал.
— Почему не воспользовался случаем? — вторично спросил Губин. — Ответь честно, не кривляйся. Я не урка.
— Вижу, кто ты. Дешевый Елизаров палач. Скотина, как и он.
— Не ответишь?
— Отвечу, — Алешу давила тошнотворная дремота, как чугунный пресс. Но он и не думал сдаваться. — Мы с тобой одной крови, ты и я.
Миша Губин расстроился: ясноглазый марлевый кокон угадывал его мысли прежде, чем они зарождались в башке. Но все же он чувствовал, что ему подфартило: посреди гнусной круговерти жизни он впервые встретил близкого человека. Его нельзя убивать. Если его убить, придется дальше куковать на белом свете в одиночестве. Губин поднялся на ноги: все в порядке, пол не качается. На Алешу старался не смотреть. Сейчас это лишнее.
— Хорошо, я уйду, — сказал он, — но не думай, что простил. Поперек судьбы не хочу лезть. Приду, когда разбинтуют. Жди.
Все же кинул поспешный взгляд на Алешу, чтобы примериться напоследок. Но Алеша спал. В уголках порозовевших губ скопились белые комочки. Миша Губин достал носовой платок и аккуратно, осторожно вытер ему рот.
Через три недели он вернулся. Алеша Михайлов лежал уже в общей палате и считался ходячим больным. Губин вызвал его в коридор. Он принес полную сумку гостинцев: продукты и спиртное. К этому времени Алеша разведал в больнице все укромные уголки. По загроможденной разным хламом и пустыми картонными коробками лестнице они проникли на чердак, где засиделись за полночь, попивая красное винцо. Обо многом успели договориться…
5Серго дозвонился Благовестову и долго, косясь бешеным глазом на Плахову, выклянчивал хотя бы десятиминутную аудиенцию. Старик недужил, был не в духе, в оскорбительных тонах растолковывал Сергею Петровичу, что поздние деловые визиты дурно влияют на печень, а это, как полезно знать всем, и особенно таким молодым и прытким, как Серго, драгоценный, мощный фильтр, поддерживающий жизнеспособность крови.
Плахову на ночь запер в своем кабинете. Уходя, предупредил:
— Не делай глупостей. Может, и поживешь еще недельку-две.
Плахова ответила:
— О себе подумай, Сережа. Замахиваешься не по плечу.
По дороге к Елизару, хотя время поджимало, завернул домой. У подъезда на лавочке прохлаждались двое боевиков. Завидя хозяина, подчеркнуто вытянулись во фрунт. Серго знал обоих, недавно принял на работу: оба из спецназа, сопляки безмозглые, Пятаков легко их переманил.
— Докладывайте! — хмуро приказал Серго. Старший смущенно пробубнил:
— Мы здесь всего полчаса, Сергей Петрович. До этого Ванька-Хлыст дежурил. Он в больнице. Дверь починили кое-как.
Ничего больше не спрашивая, Серго маханул лифтом на свой шестой этаж. Обитая кожей, обугленная по краям, дверь производила впечатление беды. Сергей Петрович позвонил. Наташа, разглядев его в глазок, отворила и с криком кинулась на грудь. Он втащил жену в квартиру, грубо отпихнул.
— Ну?!
— Сережа, миленький! Что это такое? Где Данюшка?!
Говорить с ней было не о чем. Прошагал через гостиную в спальню к девочкам. Там все было в порядке. Дорогие крохи безмятежно посапывали в кроватках, каждая со своей куклой. Наташа как вцепилась в локоть, так и не отпускала, уволоклась за ним в кабинет.
— Сядь! — Он ткнул пальцем в кресло, для убедительности слегка поддал коленом под пышный зад. — Возьми себя в руки! С Данькой ничего не случится. Завтра привезу.
Отомкнул сейф, замаскированный в стене под картиной Пигаля «Сумерки на Гавайях», достал из потайной ниши кобуру с американским полицейским «бульдогом». Скинул пиджак и, матерясь, не справляясь с застежками, приладил пистолет под мышку.
— Сережа! — охнула жена из кресла.
— Коньяк! Лимон! — рявкнул Серго. Жена вихрем унеслась на кухню, Сергей Петрович уселся за свой любимый, с мраморной столешницей, стол и закурил. Еще раз прокрутил в голове все детали. Да, выхода не было, придется рискнуть головушкой, а так не хотелось. Долгие, благополучные годы все-таки чуток размягчили нутро. Уже привык чужими руками загребать жар, да и всегда чурался черной работы. Что ж, Бог не выдаст, свинья не съест. Ставка слишком высокая, блефовать нельзя.
Наташа вернулась с подносом, на котором янтарный графинчик и порезанный на блюдечке лимон. Серго поднес рюмку к глазам, понюхал и смачно швырнул об стену.
— Стакан, дура!
Через мгновение подала граненый стакан, счастливое напоминание о бесшабашной юности. Серго выпил ровно сто пятьдесят граммов тремя глотками, как после парилки. Стиснул зубами хрусткую лимонную дольку.
— Ладно, не хнычь, плакса! Умела рожать, умей и спасать.
— Сережа, ну как же так! Кому мы причинили зло?
— Вот об этом лучше не думай. Я отлучусь часика на два. Постарайся уснуть. Сегодня никто не потревожит.
— Сережа, зачем тебе пистолет?
— Воробьев стрелять.
В прихожей у Елизара его сноровисто обшарил дюжий молодчик в форменной, пошитой на английский манер ливрее. Отобрал пукалку. Серго про себя усмехнулся: блажит старый дуралей, обряжает своих людишек в маскарад.
Благовестов принял его по-домашнему. Лежал на диване в синем персидском халате, обложенный подушками, молоденькая девушка, по виду скорее одалиска, чем медицинский работник, измеряла ему давление. На свой сатанинский латунный череп Благовестов напялил какой-то белый тюрбан. Гостиная была освещена настенными бра, верхний свет выключен. В полуночный час Елизар Суренович не счел нужным изображать приветливого хозяина. Небрежно махнул рукой: дескать, располагайся, раз пришел. Пробурчал:
— Незваный гость хуже татарина. Не знаешь, Серго, откуда взялась такая поговорка?
— Надо полагать, после татаро-монгольского ига придумали.
— Надо же. А мне и невдомек. Я думал, это потому, что татары очень злые. Дерутся страшно и все ножиком, ножиком сапожным норовят брюхо вспороть. Никогда не связывайся с татарами, Серго, мой тебе совет. Обязательно зарежут.
Девушка упаковала прибор, чмокнула старика в щеку. — Папуся, у тебя давление сегодня, как у марафонца.
— Брысь отсюда, цыпленок. Да вот, принеси нам с татарином чего-нибудь вкусненького.
— Чего, папулечка?
— Пожалуй, водочки по глоточку можно выпить, раз давление позволяет. Ты как, Серго?
— Спасибо, выпью.
— И холодечику прихвати, того, вчерашнего, душистого. Ты как, Серго, будешь холодец кушать?
— Спасибо, буду.
Сергей Петрович понимал, что владыка в любую секунду может его вытурить, потому, как только девица упорхнула, сразу приступил к делу. Пожаловался, что похитили сына и сделал это не кто иной, как Крест. В целях вымогательства. Требует откупного — двадцать тысяч «зеленых». Сумма, конечно, небольшая, но важен принцип. Сегодня оборзевший Алешка замахнулся на Серго, а завтра… Этого нельзя позволять.
— Ты зачем ко мне-то прибежал? — удивился Елизар Суренович. — Да еще ночью. Это разве не твои личные проблемы?
Тут девица вкатила накрытый столик на колесиках и лихо развернула его к дивану. Серго замедлил с ответом.
— На цыпленка не обращай внимания. Она глухая… И вообще хочу от нее избавиться. А вот что, Серго, не заберешь ли ее себе? Не гляди, что страшненькая, услужить умеет.
— Папка! Негодяй! Ты что такое говоришь?! — заверещала девица и вдруг с разбега, как акробатка, скакнула старику на грудь. Некоторое время Серго, морщась, наблюдал паскудную сцену. Девица пыталась то ли задушить Благовестова, то ли принудить к скоропалительному соитию, при этом по-кошачьи подвывала, а старый греховодник лишь самодовольно пыхтел и сладострастно хихикал. Гостя они не стеснялись, словно его тут и не было. Наконец Благовестову надоела забава, он спихнул с себя безумную одалиску и велел ей убираться.
— Так, говоришь, обидел тебя Алеша Михайлов? — как ни в чем не бывало обратился Благовестов к гостю. — А ну-ка налей по рюмочке. После «Смирновской» сон глубже. Лишь бы не заявился еще какой-нибудь засранец. Поверишь ли, Серго, к старости ни у кого нет уважения, и это очень прискорбно. Охамел народец. Прут сюда, как в церковь, а я разве поп?
