Виктория Платова - Битвы божьих коровок
Но он все равно должен рискнуть. Хотя бы потому, что другого выхода у него нет.
— Дело в том, что на сегодняшний день окрестности вашей галереи — это единственное место, где девушку видели в живых. В последний раз.
— А вы грозный милиционер, которому поручено все выяснить? — Брюнетка даже рассмеялась собственной — такой удачной! — шутке.
— Я не милиционер. А девушку звали Мицуко. Может быть, вы слышали это имя?
Ну вот, теперь он высказался. Теперь ход за жрицей “Кибелы”.
— Как вы сказали? Мицуко? — Жрица резко оборвала смех. — Ну-ка повторите.
— Мицуко, — с горечью повторил Пацюк. — Мицуко. Можно сколько угодно произносить это имя, цедить его, как родниковую воду, от которой ломит зубы, — все равно ангел мертв. И лежит в морге со сломанными крыльями и вспоротым горлом.
— Мицуко… Вы что-то сказали насчет “видели в живых”… Она умерла?
— Она умерла.
— Это абсолютно точная информация?
— Точнее не бывает.
— Ошибка исключена? Знаете, иногда путают тела.
— Ошибка исключена, — с каким-то странным, болезненным сладострастием Пацюк вколачивал гвозди в гроб своего чувства.
Жрица наклонила голову, и на секунду ее лицо пропало из поля зрения Пацюка.
— Меня зовут Марина, — сказала она после непродолжительного молчания. — Можно без отчества. А вас?
— Георгий… Егор.
— Отлично, Егор. Хотите кофе? С коньяком?
— Хочу. — Пацюк был так удивлен поведением секунду назад еще неприступной жрицы, что ничего другого ему на ум не пришло.
— Очень хорошо. Просто великолепно. Входите же быстрее.
И она почти втолкнула его в галерею. Они прошествовали мимо целого собрания стеклянных представителей кельтской и ассиро-вавилонской мифологии, углубились в дебри каких-то странных, причудливо изогнутых электрических подсвечников, призванных, должно быть, олицетворять полузабытые древние божества.
— Занятные у вас экспонаты, — заметил Пацюк.
— Покупателю нравится весь этот мифологический сброд. Он его возвышает в собственных глазах. Если бы вам пришлось выбирать между лампой-прищепкой, артикул № 2349-84, и лампой “Бык Апис”, художественное стекло с накладками из горного хрусталя и ценных пород дерева, что бы вы предпочли?
— “Быка”, — честно признался Пацюк. — “Аписа”.
— Вот и покупатель тоже предпочитает изысканные вещи. А если за ними тянется хвост мифов и легенд, вообще замечательно. Так что спрос рождает предложение, милый Егор.
Интересно, когда это он успел перескочить в разряд “милых”?
— И сколько в среднем стоит… такой бык?
— От полутора тысяч. Долларов, разумеется. — Марина взглянула на его стоптанные кроссовки и улыбнулась. — Но лично вам я могу сделать скидку.
— Буду признателен, — от всей души поблагодарил Пацюк.
Пока Марина рассказывала Егору о предпочтениях клиентов, они успели миновать торговый зал и углубились в крошечный коридорчик.
— А вот и моя вотчина. Прошу. — Странная владелица “Кибелы” распахнула дверь перед Пацюком. — Да входите же, не стесняйтесь!
Кабинет Марины резко контрастировал с экспозицией галереи: никаких обильных излияний из художественного стекла, никаких образцов продукции. Черные жалюзи на окнах, черный кожаный диван, такие же кресла; черная стенка ручной работы, черный массивный стол с умилительной игрушкой посередине: композиция из металлических шариков в стальном каркасе — как символ досужего представления дизайнеров о строении Вселенной.
Бизнес-леди, ничего не скажешь.
Марина указала Пацюку на диван, а сама села в кресло, прямо перед журнальным столиком с батареей бутылок на нижней полке.
— “Хэннеси”? “Наполеон”? Или, может быть, “Реми Мартен”?..
С большим удовольствием Егор сейчас заглотнул бы какой-нибудь “Большеохтинской” водочки, но выбирать ему не приходилось.
— Вы же сказали — кофе!
— Кофе никуда от нас не убежит. Коньяк, Егор, только коньяк! Предлагаю “Реми Мартен”.
— Валяйте.
Марина проворно разлила коньяк по низким бокалам и почти насильно всучила один Пацюку.
— Сегодня удачный день, Егор! Чрезвычайно удачный! И я хочу за это выпить. Прозит, юноша!
Она лихо чокнулась с оторопевшим Пацюком и так же лихо влила в себя темно-янтарную жидкость. Егор, все еще не понимая причин столь бурной радости и совершенно сбитый с толку, последовал ее примеру.
— А теперь расскажите мне, как это произошло? Я хочу знать подробности.
— Какие подробности?
— Подробности ее смерти, разумеется!
— Вы знали ее? Знали Мицуко?
— Имела несчастье. — Марина кровожадно рассмеялась. — Мицуко, надо же! Подобрала себе имечко! Такое же идиотское, как и сама! Мицуко, держи карман шире! Наверняка какая-нибудь Клава или Марфа. Или, не дай-то господи, Нюся из Жмеринки!
— Ее звали Елена Алексеева, — вступился за Мицуко Пацюк.
— Не все ли равно? Жалкая выскочка. Вообразила о себе невесть что! Ни вкуса, ни темперамента, ни ума — одна только доморощенная провинциальная наглость. К сожалению, иногда это действует… на отдельных извращенцев.
Жрица говорила с такой страстью, с такой внутренней убежденностью, что Пацюк взмок от пота: как будто его, одного из ярких представителей когорты извращенцев, застали за любовными утехами с молодняком зоопарка.
— Так как же все это произошло? На нее свалился кирпич? Или ее раздавило асфальтоукладочным катком? Или поезд не сбросил скорость на переезде? А может, какой-нибудь бедняга не выдержал и перерезал ей горло?
Пацюк вздрогнул. О чем говорит эта женщина?!
— Ага! — Похоже, он попался, и Марина сразу же уличила его в этом. — Уже тепло! Речь идет об умышленном убийстве, не так ли?
— Да. — Черт возьми, почему он идет на поводу у этой сумасшедшей? — Речь идет об умышленном убийстве.
— Так я и знала. Эта мерзавка никогда бы своей смертью не умерла!
Марина больше не предлагала Пацюку коньяк. Она пила свой обожаемый “Реми Мартен” сама. И быстро хмелела — но не от спиртного, нет, а от ни с чем не сравнимого, сладостного, острого чувства торжества.
— Ну что же вы молчите, Егор? Я жду деталей!
Почему он не встанет и не выплеснет содержимое бутылки в лицо этой злобной фурии? Почему он до сих пор сидит здесь? В то время как у его беспомощного мертвого ангела отрывают крылья?
— Вы не очень-то ее жалуете, — мрачно сказал Егор.
— Это мягко сказано. Я ее ненавижу. Так же как и еще некоторых засранцев. Например… — Но примера не последовало. Марина сдержалась и не стала вытаскивать список смертельных врагов из лифчика.
— Значит, в субботу вечером она не заходила к вам?
— Попробовала бы она зайти!
— И вы не видели ее.
— Нет. Хотя… Если честно, сейчас бы я на нее взглянула. И даже сфотографировала бы ее на память. Как вы думаете, это не запрещено?
— Не знаю…
Марина допила коньяк и с силой швырнула бокал об пол. Хрупкое стекло разлетелось на сотни таких же хрупких брызг.
— К счастью. — От полноты чувств она потрепала Егора по щеке. — Посуда бьется к счастью, дружок! Что ж, кое-кому не довелось дожить до геронтологического центра! Ура! Да здравствует спокойная старость! А я иду готовить кофе!
Она выпорхнула из кабинета, оставив Пацюка в тягостном раздумье.
Сумасшедшая! Она просто сумасшедшая. Или демоница, призванная сокращать поголовье серафимов и херувимов на Земле. Безусловно, Марина знала Мицуко, а Мицуко — Марину: только совершенная красота способна вызвать такую совершенную дистиллированную ненависть. Ненависть без примесей, без жалких вкраплений сострадания…
Но не похоже, чтобы Мицуко стремилась именно сюда, в этот стеклянный рай. Страх и ненависть слишком разные, почти полярные чувства, хотя они и могут быть вызваны сходными причинами. Но если Мицуко чего-то боялась — значит, ей нужна была защита. Она и ехала за защитой, она хотела успеть вовремя. А получила ножом по горлу.
Пацюк встал и прошелся по кабинету.
Ничего особенного, кабинет — каких тысячи. Он сам успел пересидеть в нескольких, заполняя протоколы обысков. Зрелище — забавнее не придумаешь. Как, право, смешно иногда выглядят самые обыкновенные вещи, когда их застаешь врасплох! При обыске они вдруг становятся похожими на застигнутых на месте интимного преступления любовников. И почти всегда хранят какую-то не совсем приличную тайну. Впрочем, точно так же, как и люди…
Воровато оглянувшись на дверь, Пацюк выдвинул ящики письменного стола. В верхнем не было ничего особенного — так, офисные радости: от амбарных книг до скрепок. Зато в нижнем!.. На самом дне небрежно валялись какие-то странные фигурки. Пацюк вытащил одну из фигурок и поднес к лицу. Черт возьми, да это кукла, надо же, какая гадость! — затвердевший воск, подобие одежды, кончики обуглившихся спичек вместо глаз. Да к тому же подушечка с иголками! И не просто с иголками, а с сапожными иглами.
