Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов
Так обрисовал вкратце общую картину Альфред Самуилович, а в конце признался, горько качая головой:
— Вот плоды нашего успеха, Эммануил. Мне, старому дураку, надо было, конечно, это предвидеть. Но разве всё наперёд учуешь? Да и гонорар хороший! Мы с тобой такого за все наши поездки не наработали. Воры — народ щедрый. Но!..
Альфред Самуилович очень серьёзно посмотрел на своего ученика.
— …Отработать придётся по полной программе и с ювелирной чистотой.
От этих слов Моне стало не по себе, но мосты были сожжены, а задаток уже успел согреть ему карман и приласкать душу. К тому же, будто чуя его нерешительность и страх, Зигмантович, умелый гуру и зрелый знаток психологии даже таких тонких натур, как начинающие экстрасенсы, вовремя сменил тему.
— Ты знаешь, мой друг, — обратился он к приятелю, — как благодатен тот край, где нам посчастливится побывать?
— Слышал об их кавунах, — не сразу нашёлся Моня, — да брехали про тараньку. Но этого добра у нас в Одессе… В лиманах такие кавуны!..
Он не успел договорить.
— Таких арбузов, какие в том краю, смею заверить, мой друг, видеть тебе никогда не приходилось, раз ты их со своими кавунами сравнил. Они к царскому столу подавались в своё время. Чистый нектар! А какой вкус!.. — Альфред Самуилович воздел вверх руки, задохнувшись от нахлынувших чувств. — И с таранькой заблуждаешься вовсе. Там такой рыбы не было никогда. Вобла! Это да! С пивом эту страсть, с коей жир капает на руки и спинка такая, что светится вся на солнце, словно янтарь!..
Он остановился и проглотил слюну.
— С пивом нет ничего вкуснее! Но это ещё не всё. Нас повезут в рестораны, где будут подавать благоухающую уху с тонким зовущим жирком, зелёным лучком и пузатым, с золотым брюхом сазаном! А на столах — варёная белужатина с ароматной разваристой картошкой! И чёрную икру деревянной ложкой мы будем черпать из деревянных бочек!..
— Откуда такие изыски, Альфред Самуилович? — открыл рот Моня. — По всей стране скарлатина на прилавках, мыла не купить, даже спички в дефиците! Вы фантазёр!
— Это ты мне говоришь? — ухмыльнулся Зигмантович. — Смотри не ляпни такого у местных, засмеют и перестанут верить в твои чудеса. Их край в военную голодуху всю страну рыбой кормил. Ты что-нибудь слыхал про Мумру?
— Мумру? — переспросил, сконфузившись, Моня. — Мурку, вы хотели спросить?.. Ну, поют такую песню блатные у нас на Дерибасовской…
— Мумра, мой друг, это деревня в том крае, куда нам держать путь! — провозгласил тоном апостола Зигмантович. — И она известна даже американцам в Нью-Йорке и французам в Париже, которые испокон веков уплетают мумринскую «кавиар» и их осетровые балыки! Ты хоть прочитай об этом крае какую-нибудь литературку, сбегай по магазинам, пока есть время. А то опозоришь меня своим невежеством, Ясновидящий!
* * *
Встретивший их на вокзале шустряк в блатной кепочке, молча погрузив в задрипанный «москвич» (чем несказанно поразил Моню — он таких разбитых автомобилей ещё не встречал!), помчал по городу, минуя центральные улицы, какими-то переулками и закутками, где протиснуться можно было с трудом лишь одной его таратайке. Однако как ни страшились гости, встречного транспорта им почему-то не попадалось, за исключением выскакивающих чуть ли не из-под самых колёс ошалевших собак и кошек. Несколько раз им всё же приходилось выскакивать и на шоссе, но тогда встречались мосты, миновать которые другим путём у шофёра не имелось возможности.
Даже у неискушённого Мони складывалось впечатление, что они от кого-то удирали, отчего он несколько раз открывал рот, но Зигмантович пресекал все его попытки задавать какие-либо вопросы шофёру одним поднятием пальца к своим губам. Он был невозмутим и даже позёвывал время от времени, словно все выходки их гида ему заранее были известны. «Заметаем концы или скрываемся от хвоста?» — напрягая все свои дедуктивные познания, ломал голову Моня, не сводя глаз с сидящего за рулём полудохлого малого с хитрой лисьей физиономией.
— До моря-то далеко? — всё же не выдержал бесконечного молчания Моня, в очередной раз от лихого тормоза тиснувшись носом в боковое стекло.
— Рукой подать, — не моргнув, в тон вопроса ответил шустряк, в профессии которого не приходилось сомневаться с первых минут их знакомства. — Купаться будете случаем, осторожнее в воде, мигом туда и снесёт.
— Да ну? — словил наивняка Моня.
— Вот тебе крест!
На вопрос вступившего сразу в их познавательную беседу Альфреда Самуиловича, как его звать-величать, тот опять блудливо усмехнулся и гаркнул, словно глухому, блеснув вставными белыми железками:
— Зовите меня запросто — Школяр.
— Ну как же, мой друг… — начал подымать брови Альфред Самуилович, — так затрапезно?
— Не дворяне, сойдёт, — хмыкнул тот, ощерившись. — Если желаете, Михаил.
— Почему Школяр? — автоматом всё же вырвалось у Мони.
— Братва кличкой одарила, — отмахнулся зубастик, — наверное, за стишки.
— Увлекаетесь поэзией? — повернул голову к шофёру Зигмантович и прикоснулся слегка к полам своей шикарной шляпы, будто приветствуя новоявленного пиита, так как сам был помешан на стишках. — Или пишете сами?
— Да как сказать? — Школяр усмехнулся улыбочкой искушённого злодея, а из-за металлических клыков, изрядно почерневших и даже замшелых от явного отсутствия внимания хозяина, усмешка получилась ещё зловещей. — Даже люблю. Я, знаете ли, с некоторых пор их собираю.
— Вот как! — внимательнее глянул на «коллекционера» Альфред Самуилович, эта фраза «знаете ли», несомненно, произвела на него впечатление. — Чем же увлекаетесь?
— А разное, знаете ли, — не чувствуя подвоха, мечтательно произнёс тот.
— Серебряный век? — сверкнул глазами Зигмантович.
— Мне больше золотой, — не моргнув, отвечал Михаил, — классика как-то ближе. — И добавил, подумав: — Наша.
— Вы мне определённо кого-то напоминаете, — вздохнул без радости Альфред Самуилович.
— Лицо у меня фотогеничное.
— Дай Бог память…
— Постарайтесь. Может, в анфас повернуться. — И Школяр сделал серьёзное умное лицо. — Я в отца пошёл. Первого. Тот смолоду песни любил. А у меня слуха тю-тю. Как не было, так и нет. Зато другая дурь.
— Не скажите. Стихи — это божья милость.
— Я на Есенина косил, — помог вспоминать гостю Школяр. — Правда, в молодости.
— Нет, нет, — напрягся Зигмантович. — Здесь явно заграничная ностальгия. Если бы у вас ещё не было одного глаза…
Прозвучало это с большим сожалением.
— Уберёгся, слава Богу! — дёрнулся Школяр, и Моня снова в который раз проехался по стеклу носом.
— Что-то из ранних французских авангардистов?.. — размышлял Зигмантович задумчиво.
— Предпочитаю русских, — хмыкнул Школяр.
— Вспомнил! — осенило наконец Альфреда Самуиловича. — Как же я мог запамятовать? Этот орлиный нос! И поворот головы! Вийон!
— Кто?
— Вийон. Не слыхали? —
