Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская
Но времени на раздумье у нее не было… Если бы Настя обладала мгновенной реакцией, возможно, она опустила бы кое-какие фразы, сгладила бы рекламные обороты, чтобы «джинсовость» материала меньше бросалась в глаза. Но она лишь прилежно отчитала текст, не меняя ни слова, с привычной выразительностью модулируя голосом.
А потом разразился скандал…
Естественно, начальство углядело «джинсу» и возжелало выяснить, откуда растут ноги. Гагузян бушевал: столь прямолинейной, даже дубовой формы подачи материала в новостях не допускали, стараясь избежать упреков в ангажированности, недопустимых для уважаемого метрового канала. Кажется, кто-то в обход начальства самовольно подпустил конкретики в кадр — и, очевидно, получил за это хорошую мзду… А крайней, между прочим, оказалась Настя!
— Ты видела текст перед эфиром? — спросил ее Антон Протасов. — Кто тебе его дал?
— Какая-то девушка из редакции, имени ее не знаю, — честно созналась Настя, в суете действительно не рассмотрев провокаторшу, тем более она часто путала редакционных девушек.
Выяснилось, что текст, прочитанный с монитора, не соответствует тексту, который вышел из недр редакции.
— Но я-то здесь при чем! — возмутилась Настя.
— Подозревают-то тебя, — посочувствовал Антон.
Итак, ее обвиняли в том, что она самодеятельно внесла в текст фамилию врача и название клиники… Кстати, выяснилось, что подобные операции уже лет двадцать проводятся по всему земному шару, даже в советском институте красоты их делали трудящимся.
Ведущая слезно поклялась Гагузяну, что лишь прочитала текст с монитора, слово в слово. Кстати, режиссер передачи, лохматый Валентин, тоже присутствовавший при разборке, спокойно взирал на преступницу с видом человека, которого скандал совершенно не касается…
Через размытую слезную пелену Настя внезапно наткнулась на его спокойный, даже насмешливый взгляд. И поняла — это он… Именно режиссер отвечает за все, что происходит в эфире. Без его ведома провокатор не решился бы на проступок, из-за которого можно в одночасье загреметь с телевидения…
Однако трудно «пришить к делу» насмешливый взгляд длительностью в долю секунды и личную убежденность…
Днем позже на автостоянке возле телецентра Настя заметила породистый, с откормленным оленьим брюхом «мерседес», хозяин которого (внешностью под стать своей лошадке — такой же холеный, с влажной кудрявостью по крутовыпуклому лбу) дружески трепался с Валентином Гридневым. Даже поздние, штрихующие пейзаж сумерки не помешали Насте узнать в режиссерском собеседнике героя скандального репортажа…
Девушка тихо прошмыгнула мимо.
Ночь она провела, мучаясь обидой и головной болью.
А под утро в ее голове созрел спасительный план. Настя помнила сложносоставное, псевдоиностранное название клиники и семитскую фамилию врача — уж на что-что, а на память ей жаловаться не приходилось…
Телефонный номер клиники ей любезно сообщила платная справочная. С трудом прорвавшись через шквал звонков, спровоцированных вчерашней «джинсой», девушка произнесла в трубку стопроцентно уверенным голосом:
— Доктора Файнберга, пожалуйста… — И, предвидя отказ, заготовленный у исполнительной, как служебный пес, секретарши, добавила волшебную фразу, универсальную отмычку, отпиравшую даже наглухо замкнутые двери: — Это звонят с телевидения…
Разговор она предусмотрительно записывала на телефонный диктофон — необходимая предусмотрительность загнанного в угол зверька, который вынужден кусаться, когда на него нападают. А на нее, между прочим, нападали!
Через пару минут кладбищенский Бах в трубке сменился бархатным мужским баритоном, в котором отчетливо различалось смазанное «р», неизживаемое даже логопедическими усилиями, если таковые, конечно, имелись в анамнезе.
— Я с телевидения, — повторила девушка свой универсальный пароль. — Предлагаю разместить информацию о вашей клинике в программе «Здоровье», это дешевле, чем в «Новостях»…
— Вас прислал Гриднев? — догадался умница доктор — точно его попросили произнести именно эти слова и назвать именно эту фамилию.
— Да, конечно, — обрадовалась Настя. — Он сказал, вы хотите продолжить рекламную кампанию.
— Да, я бы рад, но… — раздумчиво произнес доктор. — Очень уж дорого выходит!
— Если не секрет, во сколько вам обошелся вчерашний показ?
— Официально — пятьдесят, да еще сверху десять лично режиссеру, — чистосердечно признался доктор. — Скажите, а у вас предусмотрены скидки за повторное обращение?
Так и не сойдясь в цене, они рассоединились.
Теперь ведущая, однажды уже обжегшаяся на «джинсовом скандале», могла представить в свою защиту запись, из которой явствовало: рыльце Гриднева по уши в долларовом пушку…
Однако скандал быстро сошел на нет, и девушке не хотелось вновь ворошить костер, уже подернувшийся за-живительным пеплом. На всякий случай она сберегла диктофонную запись. Мало ли…
Больше обвинений в ее адрес не было — зато осталось несмываемое пятно, невысказанное подозрение в нечистоплотности. И только один Протасов, кажется, верил в невиновность ведущей.
Однако кто его спрашивал?
И опять началось то, от чего ей с трудом удалось избавиться, словно от стыдной болезни. Опять понеслись ночные торопливые встречи — тайком, подпольно, наспех, между делом… Каждый раз она собиралась сказать Вадиму, что эта встреча последняя, но неизменно шла на попятную, малодушно говоря себе: ладно, сегодня в последний раз…
К полудню, к тому времени, когда добропорядочные граждане уже проживали половину своего рабочего дня, а недобропорядочные — телевизионщики, как Настя, или музыканты, как Бес, — только вплывали в раннее утро, он тихонько выкрадывался из ее квартиры, оставив Настю плавать в блаженном полусне.
Она все решала для себя участь их тайной связи, качаясь на незримых качелях от категоричного «нет» до неуверенного «да», и обратно, и снова, и снова, и никак не могла решить и решиться… «Нет» — потому что по контракту, заключенному со студией, ведущие не имели права на личную жизнь, на беременность, на замужество и на романы на стороне, кроме официально одобренных руководством.
— Мы и рожать будем в прямом эфире! — шутила Ларионова, но ее слова звучали невесело, находясь в опасном приближении к самой что ни на есть мрачной правде.
С Вадимом они не говорили ни о прошлом, ни о будущем. Для них существовало только — сегодня, сейчас, сию секунду. О недавнем своем попадании в клинику Бес не распространялся, небрежно отмахиваясь на расспросы Насти: «Я соскочил!» По его словам выходило, будто он спрыгнул с поезда, на всех парах несшегося к гибели, и этот смертельный эшелон уже нельзя было вернуть, догнать, остановить. Но, увы, после первого состава ожидался следующий, потом еще один, и еще, и места там хватило бы для двоих…
Позже она узнала, что его лечили в каком-то дорогом загородном пансионате, промывали мозги, ломали тело йогой, капали капельницы… И еще он сказал, что, если бы его жизнь не была такой, дерьмовой, он
