Владимир Печенкин - Неотвратимость
— Считай, что курить бросила.
Надо бы ответить похлеще. Но она оробела от спокойно-решительного его обращения. Серьезный фраер. Только вякни против, так и врежет по мордасам.
— Будешь тут жить. Никуда не выходи. Отдыхай пока. Вечером приеду, поговорим.
Хуже тюряги, честное слово. Цельный день одна взаперти, как невольница. Без паспорта. Старушонка по-русски ни бельмеса. Принесет еду, молока — и уйдет. Если Валька направится в сад или в туалет, или просто так кости размять — старая ведьма уж тут, следит за каждым шагом. В первый же вечер наклепала Хозяину, что Валька пыталась отпереть гвоздиком замок в воротах. Сказал отрывисто:
— Еще так сделаешь — плохо будет. Очень плохо будет.
На это Валька хотела закатить истерику, как, бывало, начальнице отряда в колонии. Взвизгнула дурным матом:
— Ты что, падла, на «строгаче» держишь!.. — И тут же врезалась головой в угол. Хорошо, что ковер, а то…
— Запомни: последний раз выругалась.
Пискнула:
— Не имеете права бить!
— А ты имеешь право красть? Нет. И давай не будем о правах. — И «поцеловала» Валька другой угол.
Шепотом уже:
— Не подходите, кричать буду!
Засмеялся:
— Разве еще не ушиблась? — Подошел, поднял, бросил на диван и жестко сказал: — Будешь жить, как велю. Будешь красивой, настоящей женщиной. Или… или совсем тебя не будет. Тут тебе не колония, гуманности не жди. Марш в ванную!
На том Валькина истерика и кончилась. И потащилась она покорно в ванную. Всхлипывая, мылась. Вот подонок Гурам! Отдал этому фраеру старому, подарил. Как шавку, как кошку! Все делают с Валькой что кому вздумается, а она ничего не может… Ревела бессильно и мылась, и даже на старую ведьму боялась цыкнуть, а так и подмывало мочалкой в нее шмякнуть. Старуха принесла новое дорогое белье, простенький халатик, подала опушенные мехом домашние туфельки без каблуков, сама причесала мокрые Валькины волосы. Валька смирилась и терпела.
И потянулись дни. Валька вкусно ела, спала на мягкой двуспальной кровати, читала книжки, которые приносил Хозяин, чтобы не сдохла со скуки. Книжки интересные, про королей и королев, про графов и маркизов. Не все понятно, а интересно. Про любовь.
Вечером приходил Хозяин. Ужинали вместе, с безалкогольными напитками, черт их дери. Как-то попросила: вина бы красненького, грамм хоть двести. Отрубил: ты не пьешь. После ужина он воспитывал. Учил даже, как надо сидеть, — вот ведь гад! Не задирай подол, не клади ногу на ногу. Как вилку держать, хлеб брать. Улыбаться, а не щериться. Смеяться, а не ржать дикой кобылой. Не облизывай пальцы, вытирай платочком. Нечаянно назвала старуху ведьмой — думала, зубов лишится: уважай старших. За малые проступки только два было взыскания: строгий взгляд или короткий мощный удар, от которого влипала в ковры. За серьезный проступок, если на такой когда-нибудь она решится, Хозяин вежливо пообещал ее прикончить.
Уходил он поздно. Иногда оставался ночевать, и это было самое неприятное. Но Валька уже прочно боялась Хозяина. Днем ей разрешалось гулять по саду, где, касаясь друг друга ветвями, росли унылые в эту пору яблони, груши и еще неизвестные ей деревья. Маленькую усадьбочку окружал высокий, глухой, не хуже колонийского, забор. За ним опять же обнаженные верхушки деревьев, а в щелку виднелся другой сад и дом, тоже каменный и молчаливый. Сзади, на веранде, обязательно торчала старуха, наблюдала.
На четвертый, на пятый ли день Валька все-таки улучила минуту, когда старуха юркнула зачем-то в дом. Оглянувшись, влезла на яблоню у забора. Улица, мощенная булыжником. Бежит тощая кошка. Пузатый черный тип тащит на плечах мешок. На той стороне, во дворе, абхазка развешивает белье. В обе стороны больше никого не видать, только дома в садах прячутся. Если с того вон сука дотянуться до забора, перемахнуть… Вот пройдет этот пузатый с мешком, и перемахнуть… Ну и что? И куда идти? А хоть куда! На вокзал, в Свердловск, к матери. А? Удрать, чтобы у гада Леонтия Иваныча морда вытянулась. Какое имеет право лишать свободы! Бить — какое право? О правах он велел не заикаться… Изобьет. А черта с два! Вон он, забор, еще малость и…
— Валья!
— У-у, ведьма!
Под яблоней стоит старая карга, лопочет по-своему. Валька плюнула сверху, послала бабку по-русски. Но та лопочет: слезай, дескать. Что, и на дерево уж не залезь, да? Ну, я тебе сейчас сделаю… Валька слезла. Близкая улица навеяла настроение, и Валька отвесила бабке пощечину. И злая ушла в дом.
Вечером пришел Хозяин, и настала расплата за вольные мысли и действия. Вместо ужина получила такую трепку, что аж в глазах зеленело. Причем орать
Хозяин не велел. Икая, всхлипывая, забилась в угол, сидела там как мышь, пока не ушел он из дому. Покрутилась по комнате как побитая шавка, скуля втихомолочку, и легла спать голодная, несчастная. Хныкала в подушку, клялась сегодня же бежать «из фраерского кичмана». Но никуда не убежала, а уснула.
20
ВАЛЕНТИНА. Так протекло немногим больше трех месяцев. Эта отсидка без суда, хозяйские наставления и затрещины не прошли даром — Валентина довольно скоро усвоила приличные манеры. Отвыкла от курева, от брани, не ржала, не щерилась — да и с какой радости? Вилку держала как путевая. Посвежела на добротных харчах, волосы обрели природный цвет и блеск, стали волнистыми, густыми, старуха, причесывая их после ванны, одобрительно лопотала. И Валентина говорила ей: «Благодарю вас». Хозяин Леонтий Иваныч был доволен.
— До сих пор ты не умела жить, Валя, — говорил он, развалясь на диване и поглаживая ее волосы. Не умела пользоваться богатством, данным тебе от природы, — красотой. А я желаю тебе добра — я сделаю из тебя роскошную женщину. Ты будешь иметь все.
— Как это — все?
— Все! Ты будешь иметь золото. А оно всегда ценность.
— За золото, знаете… — Валентина сложила пальцы решеткой. — За это лишение свободы.
— Что ты знаешь о свободе? Ты ничего не знаешь. До сих пор твоя жизнь была жалкой дешевкой. Свобода — когда есть деньги. Иначе что в ней толку?
— Вот это вы верно. — Ей вспомнилась ее «свобода» на вокзалах, в вагонах — холод и безденежье. Подзаборная свобода. Ох как верно! — Только где же я возьму деньги?
— Придет время, я научу их брать.
— Пока еще оно там чего-то будет… Мне вот сейчас осто… ой, извините, пожалуйста, я нечаянно! Честное слово, надоело взаперти у вас сидеть… — Он нахмурился, и Валентина оробела… — Леонтий Иваныч, я же свой срок в колонии отбыла, за что опять отсидка?
— Отбыла, да не исправилась. Впрочем… — Хозяин оглядел критически Валентину, — впрочем, видик у тебя стал поприличнее. Слушайся меня — скоро станешь нормальной девушкой. Тогда пойдешь в город, в кино, летом на пляж… Ах да, на пляж тебе нельзя. Жаль. С твоей фигурой…
— Почему это нельзя?
— Разденешься, на тебе татуировка: «Вот что нас губит». Сразу видно — дешевая шлюха.
В былые времена Валька взорвалась бы: «Не имеешь права обзывать!» Теперь посмотрела на его смуглую руку, всегда готовую сжаться в кулак, — и промолчала. Насчет «права» Хозяин ей уже объяснил. Да и верно: куда с такой росписью на пляж, где порядочные загорают. Вот она, глупость-то, отрыгается когда.
В общем, она промолчала. А на следующий вечер сама спросила:
— Врачи могут как-нибудь свести татуировку?
Усмехнулся:
— Умнеешь, Валя, умнеешь. Сведем твои дурацкие лозунги, на работу устроим.
— Это куда же? — спросила с беспокойством.
— Камни таскать не будешь, найдется что-нибудь получше. Продавцом хочешь? Тебе нужна легальность, работа, прописка. Со всех сторон ты должна походить на порядочную девушку, чтобы кто ни взглянул — поверил тебе.
Наверное, скоро даст ей Хозяин «бесконвойку». Он сам на своей черной «Волге» повез Валентину в Сочи. Ходили по магазинам. Хозяин отверг четыре понравившиеся ей платья: «У тебя нет вкуса, Валя, это нехорошо». Пятое одобрил, купил. Вот это платье! Никогда такого не надевала. В магазинной примерочной из огромного зеркала смотрела на Валентину красивая, очень красивая, стройная девушка с нежным овалом лица, с пухлым, полудетским, будто нецелованным еще, ртом. Вспомнилась приблатненная, испитая харя Вальки в круглом карманном зеркальце — под глазами синяки, в растянутых, раскисленных вином губах сигарета слюнявая, фиолетовые короткие космы, впалые щеки — жуть! Не знала она тогда себя, думала по глупости, что блатная дурь и есть судьба ее и другой судьбы искать ни к чему… Нет! Таскаться по вокзалам Валька больше не согласна. Работать? Пусть! Согласна работать…
— Валентина!
Хозяин зовет, заметалась она в примерочной. Ладно, пусть Хозяин… Перекантуется, а там видно будет.
Из магазина поехали к врачу, Леонтия Иваныча знакомому. Глазастый армянин раздел Валентину. Ежилась, как девочка, под его взглядами и прикосновениями, стеснялась, краснела. Стиснув зубы, терпела боль и старалась думать о пляжах. Вышла вся обляпанная пластырем, но довольная.
