Деон Мейер - Семь дней
— Ничего страшного, Бенни. Чем могу помочь?
Гриссел рассказал ему о присланном снимке.
— Играет с нами, понимаешь, — сказал Скелет. — Погоди, уже пришло… — Через несколько секунд он продолжил: — Извини, Бенни, я его не знаю.
— Спасибо, Скелет. Это я просто на всякий случай.
— Похож на жулика пятидесятых годов, — заметил Скелет. — Или ростовщика.
40
Гриссел снова вгляделся в снимок. Скелет прав. Что-то в незнакомце напоминало ушедшую эпоху. Может, зализанные назад волосы?
Фото послали ему и Джону Африке. Может быть, генерал его знает? Гриссел набрал номер Африки. Его сразу переключили на автоответчик. Сообщения он не оставил. Лучше самому перезвонить завтра. Потом он известил обо всем Ньяти и Мани.
Закончив разговаривать по телефону, он попросил Фани Фика:
— Сразу сообщи мне, если придет что-нибудь еще!
— Обязательно. Кстати, я выполнил твою просьбу… У нас в стране живет три Калле Этцебета…
— А-а-а… Да… Тому, которого я ищу, около двадцати лет, — уточнил Гриссел.
— Ясно. Тогда он, наверное, Карел Игнациус Этцебет. С ним все в порядке. Судимостей нет.
— Большое тебе спасибо, — сказал Гриссел, с трудом скрывая облегчение.
— Номер его мобильного телефона есть в базе данных. Хочешь, чтобы я поставил его на прослушку?
Только так Гриссел мог проверить, насколько у Карлы серьезные отношения с неандертальцем. Но зачем напрасно расходовать силы и время «Ястребов»?
— Ты занят, а игра, скорее всего, не стоит свеч, — уклончиво ответил он.
— Ничего, Бенни. Я все равно жду, пока придут другие данные.
В подземном гараже, стоя рядом с БМВ, он посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Он позвонил Алексе, чтобы сказать, что едет. К телефону подошла Элла.
— Привет, Бенни… — шепотом сказала она.
— Все в порядке?
— Да. Алекса в порядке. Но она заснула. Не волнуйтесь, она очень устала после дневного похода по магазинам и прочего. Не думаю, что мы ее разбудим.
— Извините, у меня…
— Ничего страшного. Мы смотрели новости и знаем, как вам сейчас тяжело. Открою вам секрет. Она купила очень сексуальное платье, а потом мы приготовили настоящий романтический ужин — со свечами и прочим. Только между нами, готовить Алекса совершенно не умеет: утка пересушилась, ее не прожуешь. Но ей хотелось вас порадовать, поблагодарить вас. По-моему, сегодня она надеялась, что потом… ну, вы понимаете, — заговорщически продолжала Элла.
От усталости Гриссел ничего не соображал.
— О чем вы?
— А вы подключите фантазию. В общем, сегодня я ночую у нее, поговорим завтра. Желаю удачи, Бенни!
— Я… — начал он, но Элла уже нажала отбой.
— Фо па! — негромко, но с чувством произнес он.
Он лежал на спине в своей кровати, простыню и одеяла сбросил из-за жары. Он понимал, что придется долго ворочаться, прежде чем удастся заснуть, хотя он и вернулся к себе в квартиру, где все звуки были знакомыми и утешали — жужжание старенького холодильника внизу, звук телевизора у соседки и шум машин на Аннандейл-стрит. После того как сумасшедший день закончился, он все больше ненавидел стрелка. Ярость охватывала его медленно, постепенно, как приливная волна.
Но по-настоящему он возненавидел снайпера только после того, как прочел его последнее послание. Гад, который ему звонил, нарочно сбивал его со следа. И не только его одного! Мбали Калени сегодня тоже выглядела потерянной, смертельно усталой. Все они дошли до ручки, потому что у них ничего не получалось. А голос Мусада Мани, когда он беседовал с генералом из Претории… Впервые Гриссел уловил в нем нотки безнадежности, как будто бригадир тоже выдохся… А ведь погоня только началась!
А потом подонок прислал очередное бессвязное послание, в котором просил прощения у родственников убитого и милостиво «дарил» полиции целый день. Кем он себя вообразил — средневековым владыкой?
Что он за человек?
И кем надо быть, чтобы позвонить в участок и заявить об ограблении, а потом хладнокровно застрелить одного из полицейских, примчавшихся на вызов? Какой же он подонок!
Если он в самом деле считает, будто ЮАПС покрывает кого-то, почему он не объявит о своих подозрениях в открытую? Почему он не сообщит об этом СМИ? Он ведь наверняка знает, что стервятники репортеры набросятся на полицейских…
Господи!
Бенни понимал, что дело не только в стрелке. Дело Слут тоже выматывало. Он испытывал только досаду и напряжение. Они блуждают, как в лабиринте, и все время оказываются в тупике. Бессильно бегают по кругу. Он терпеть не мог такие дела, где не за что уцепиться, — приходилось работать словно слепцу в темноте.
Стрелок сильно усложняет им работу… Вопиющая несправедливость всего происходящего жгла его, подпитывая ненависть.
Если бы все зависело от него, он бы проигнорировал совет Илзе Броди и написал ответ этому гаденышу: «Трус, ты играешь в свои игры, врешь, изворачиваешься, присылаешь непонятные снимки, ты рыщешь вокруг в своем долбаном фургоне „киа“ и стреляешь в полицейских, работающих не за страх, а за совесть, — и им никто не говорит спасибо. Потому что у тебя пунктик насчет коммунистов и смерти Ханнеке Слут. Считаешь себя героем, сволочь, но тебе не хватает духу открыто указать на убийцу. Почему? Потому что ты больной на голову, гад! Думаешь, что спасаешь человечество, да? Нет, ты предвкушаешь, как стервятники из СМИ будут расклевывать нас по косточкам. Так вот что я тебе скажу: ты ничтожество. Хромая утка, бесхребетный трус, полное дерьмо. Уж я постараюсь, чтобы тебя упрятали за решетку надолго! У тебя будут такие сокамерники, что ты взвоешь! Пожалеешь, что не приложил свое сраное ружье к своей сраной башке и не вышиб себе мозги под своим сраным париком!»
Гнев душил его; захотелось встать, включить старенький ноутбук, купленный на распродаже, и написать стрелку. И все-таки он одумался. Откуда такая ярость?
Впрочем, он и сам знал.
Он вздохнул, поправил подушку, повернулся на бок.
Все началось со вчерашнего вечера. Когда он сидел и рассказывал Алексе, как прошел день.
Впервые в жизни. Он никогда не рассказывал Анне о своей работе. Ему хотелось держать смерть и убийства как можно дальше от нее и детей, хотелось, чтобы хоть одно место на свете оставалось нормальным, неиспорченным.
А вчера вечером он понял — пусть ненадолго и нехотя, — что, когда сбрасываешь с себя бремя забот, тебе становится немного легче. Когда делишься своими тревогами и сомнениями с близким человеком, напряжение, которое давит на тебя постоянно, немного ослабевает. Впервые он по-настоящему понял, что имел в виду доктор Баркхёйзен, когда советовал ему «не интернализировать свою работу».
Правда, еще разговаривая с Алексой, он начал тяготиться другой мыслью: насколько по-другому могла бы сложиться его жизнь, если бы он в свое время не был так слеп и глуп. Весь день он гнал от себя вчерашнюю мысль, но сейчас она вернулась. Анна выслушала бы его, Анна бы ему посочувствовала, Анна бы поняла, если бы он пришел домой ночью и рассказал ей, как его пугает смерть. О крови, о запахе и о безжизненных, беспомощных телах детей, женщин и стариков. О том, как ты стоишь над трупом жертвы и думаешь: вот что люди способны сделать с людьми. А еще он рассказал бы ей о постоянном давлении со всех сторон. О вечной нехватке денег, о том, что приходится работать сутки напролет, разговаривать с родственниками жертв, отчитываться перед начальством. И терпеть презрительное отношение обывателей и прессы.
Если бы он в свое время делился с Анной своими мыслями и тревогами… Десять к одному, он не запил бы, и десять к одному, Анна не ушла бы от него. И он бы сегодня спал, прижавшись к ее теплой спине в супружеской постели, не испытывая досады и ненависти, какие он испытывает сейчас.
А он еще вообразил, будто ему удалось преодолеть последствия развода!
Жизнь — штука непростая. И ему совсем не помогали теперешние мысли. Особенно сегодня, потому что сегодня ему хватило.
Сегодня в кабинете Мани, после переговоров по телефону с Илзе Броди, психологом, Клуте зачитал им отзывы из Интернета. Люди реагировали на сообщения о стрелке в новостях, они реагировали в «Твиттере» и на «Фейсбуке». Чаще всего в комментариях говорилось о неспособности полиции справиться с преступником. Они слушали Клуте и сжимали кулаки в бессильной ярости.
А он, Гриссел, сидел и думал: так было и будет. Что с того, что «Ястребы» раскрывают громкие, резонансные дела? На них давят со всех сторон, а одобрения никакого. ЮАПС может делать что хочет, могут раскрывать одно дело за другим, медленно, но верно понижая статистику преступности, но не видать им ни благодарности, ни уважения… Может быть, в следующей жизни.
И все же деваться ему некуда, придется мириться с тем, что есть. Потому что он — полицейский. Он не может, да и не хочет заниматься ничем другим. Знай он заранее, что его ждут одни неприятности, может, он бы еще подумал, идти ли в полицию…
