Владимир Чванов - Тихая сатана
Арсентьев улыбнулся.
– Ваше теперешнее положение исключительно оттого, что вы, Валетов, сами в колонию лезли, хотя никто вас туда не просил. Сами свою жизнь старательно портили.
– Нет! – процедил Валетов сквозь зубы.
– Сами, Валетов. Не обманывайте себя. Воровали без выходных, вот и иски… Долги выплачивать – не взаймы брать, – рассудительно заметил Арсентьев. – А насчет ирисок – по виду не скажешь. Физиономия у вас сытая…
Валетов не собирался этого оспаривать.
– Пришлось о своем здоровье самому побеспокоиться. Как говорится, лысому каждый волосок дорог.
– Поэтому решили жить за счет других?
– Немножко и за счет других, – усмехнулся Валетов. И уже сердито: – На дядю работать не желаю. Понимаете, обстоятельства…
– Зачем на дядю? На потерпевших надо! Им после ваших похождений памятник ставить надо. За муки… А обстоятельства… Вы о них все эти годы говорили, а на попытку исправиться времени не хватило.
Валетов пристально посмотрел на Арсентьева.
– Интересно знать, что же мне от потерпевших теперь всю жизнь терпеть? Я и так за эти годы накувыркался. Остались рожки да ножки, – вскинулся Валет. – Не надо шутить, начальник. Я за свои грехи ответил. Срок отбыл, вину свою перед людьми отстрадал.
Арсентьев не раз слышал от судимых: «Я отбыл срок. Перестрадал. Теперь я чист…» Он понимал, что само страдание, отбытый срок нравственной чистоты не приносят, вину не сглаживают. И душу светлее не делают, не исцеляют. Искупление вины – в труде, в нравственной перестройке, в честной жизни. «Греши и кайся» – соломинка, за которую хватается преступник.
– А потерпевшие отстрадали свое горе? – спросил Арсентьев. – Кому-кому, а не вам так говорить. Получается, будто они вас, а не вы их всю жизнь обижали.
– Я их не помню. И они меня тоже. Мы друг другу люди чужие. Я потерпевших боялся только в суде, а выходит, и сейчас бояться надо? – словно сделав для себя неожиданное открытие, сокрушался Валетов. – Разве это гуманно? – Он махнул рукой и отвернулся.
– Вы на кражах что брали? Отрезы, обувь, платья?.. Валетов не уловил подвоха в вопросе.
– Я что, придурок? Зачем барахло брать? Тянул что поценнее, – и спохватился.
– Правильно. Ничего не оставляли. Валетов мрачно усмехнулся:
– Сколько же можно мотать нервы человеку за старое?
– А сколько их можно мотать и себе и другим?
– Выходит, ошибки молодости век помнить будут? Дайте мне забыть прошлое. Сейчас только и слышишь о бережном отношении к людям. А нам, судимым, нет даже пайки внимания, – в его глазах горели откровенно злые огоньки. – Отмахиваетесь от нас как от навозных мух.
Глядя на его ссутулившуюся спину, уже начавшие седеть волосы, Арсентьев сказал:
– Вы от всех судимых не выступайте! Валетов насупился.
– В этом нет разницы. Я их частица!
– В этом есть разница. После освобождения у вас была возможность встать на ноги. Времени было достаточно, чтобы исправиться. Многие, очень многие после первой судимости, даже после большого срока, от преступности отступились. Семьями обзавелись. Работают. И живут как люди. А вы, Валетов, в колонии лучшие свои годы провели. Так что говорите о себе. Обижаться на людей нечего.
– Э-э! О чем говорить? Я теперь человек зависимый. Мне жизнь одни обязанности дала. Сам себе не хозяин. А гуманная сторона… – Валет хотел пуститься в рассуждения.
Арсентьев остановил его:
– О гуманности, значит, поговорить хотели? Почему не поговорить? Закон к вам проявил гуманность. Освободил досрочно. Это должно цениться даже отпетыми жуликами. А вам я так скажу, гуманность и в том, чтобы не дать грабить, насильничать, воровать. Но вот как расценить другое? Люди за вас на войне жизни своей не жалели. Вы же над ними издеваетесь, здоровье губите… Поэтому место таким, как вы, Валетов, с вашей позорной и неумной жизнью, в колонии. Иначе возьмет верх жестокость… Свою обиду чувствуете, а зло, которое несли людям?
Валетов вымучил улыбку.
– Моя вам искренняя благодарность! – сказал раздраженно. – Конечно, в колонию отправлять проще. А вот как жить нам потом? Или для вас это уже не важно? – Желая сгладить разговор, он сказал: – Извините, нервы… – и вытер рукавом с лица испарину.
Арсентьев ответил сразу:
– Как жить вам потом – важно! Даже очень. Поэтому в колонии вас учили, дали специальность, на путь направляли. И все для того, чтоб была у вас возможность исправить свои ошибки. После колонии долго гуляли?
– Почти четыре месяца.
– Не много. Вы, Валетов, на жизнь через свою обиду смотрите. Поэтому все у вас с бухты-барахты. За первой судимостью – вторая, третья… Разбазарили годы по колониям. Седой уже стали. Так по жизни идти нельзя. Возраста своего постыдились бы. – Слова были восприняты как должное, но пауза оказалась слишком долгой.
Валетов спрашивал себя: собственно, какое капитану дело до моей жизни? И сам себе ответил: раз спрашивает, значит, есть для чего. Он смотрел виновато. Доказывать «правоту» было нечего.
Арсентьев встал.
– Скажите, Валетов, что по вашему «закону» полагается тому, кто у своего украл? Только прямо и откровенно.
Валетов расценил вопрос как отвлекающий.
– Такому песня спета, – ответил не задумываясь. – Не будет ему оправданий. Только таких среди воров не найдешь. Кто захочет быть настоящей сволочью? – Увлекшись, он стал красноречиво пояснять, что ждет такого нечестивца, и вдруг… замер. Бешено заколотилось сердце. Вспомнил стариков, у которых обманом взял деньги, якобы на лекарство их сыну. И подумал с волнением: «А что, если?.. Нет! Исключено. Откуда об этом знать капитану?» Эта мысль показалась ему настоящей пыткой. Сейчас он презирал себя. И все же он сказал:
– Кто захочет позориться?
– Вы захотели, Валетов!
Арсентьев из верхнего ящика стола извлек папку и прочитал ему протокол опознания и выдержки из заявления Матвеева.
Валетов словно потерял дар речи. Выходило, капитан и впрямь знал о нем больше, чем он предполагал.
– Можно взглянуть? – наконец проговорил он. Прочитав концовку протокола, понял: спорить было бесполезно. И почти закричал: – Вот, значит, о чем разговор! На испуг взять хотите? Почему сразу о заявлении не сказали?
Арсентьев холодно произнес:
– Мне важно было знать, какой вы человек.
– А так не видно?
– Я не верхогляд. По макушкам о людях не сужу. Валетов склонился и обхватил голову руками. Потеряв прежнюю невозмутимость, он стал отвечать подробно и обстоятельно. Арсентьев спросил:
– Как же вы на квартиры вышли? Губы Валетова растянулись в улыбке:
– Я их на «стук» брал. Звонил, стучал… Когда не отвечали, с подбором ключей работал…
Арсентьев выслушал с любопытством и поинтересовался:
– Не сложно было?
Валетов отрицательно покачал головой.
– Велика важность жулику замок открыть! – сказал небрежно.
Арсентьев знал, что такой тон был гордостью, форсом у воров.
– Конечно! – поддакнул он. – И самое главное, в каждой квартире, как по заказу, ценные Вещи оказывались. Везунчик вы, Валетов. Чего на мелочах путаете?
– Ничего особенного. Сейчас пол-Москвы с бриллиантами в ушах ходит! Почему решили, что путаю? – хладнокровно спросил Валетов.
Он понимал, почему так сказал Арсентьев, и ответил так потому, что хотел узнать, что же еще известно о нем.
– Не на «стук» вы шли и не с подбором, – Арсентьев заметил, как дрогнули тонкие губы Валетова. – Говорите правду! Это на наказании не отразится.
– С правдой расчетливо обращаться надо, – горячо проговорил Валетов и, прокрутив в памяти статьи Уголовного кодекса, взглянул на Арсентьева: – Согласен с вами. На сто лет вперед. Темнить не стану. Что было, то было. Я в Новомосковске в гостинице электриком работал. Люксы, полулюксы обслуживал. Люди в них обеспеченные, занятые. Только они лопухи. Все, как один, ключи от своих квартир в номерах оставляли. Взять их на час – дело плевое…
Арсентьев подробно выспросил все о ключах потерпевших и, записав показания в протокол, сказал:
– Вот это другой разговор. А адреса?
Сознавая, что скрывать бессмысленно, Валетов с готовностью ответил:
– Это уже пустяки. Они у дежурных по этажам в карточках указаны. Выбирал, чтоб уж наверняка…
– О камее Лисовского как узнали?
– Он тоже в гостинице жил. С его ключей я мерочку сделал удачно. Но потом повозиться пришлось. У него рабочий день непонятный. То в одиннадцать из дома уйдет, то через два часа вернется… Он мне хорошую разминку дал. Чтоб вычислить его график – неделю тенью за ним ходил. Тогда и услышал в троллейбусе его разговор о камее. Пригодилось. Напомнил о ней, когда застал он меня в квартире. Хоть и артист, а не разобрался. Поверил, что я из ОБХСС, – Валетов был доволен собой.
– А если бы он понял, кто вы, и попытался задержать? – спросил Арсентьев.
Прошла минута-другая.
