Виктор Галданов - Банка для пауков
Впрочем, идеальных механизмов в природе не бывает. Рано или поздно кому-то из влиятельных людей осточертеет смотреть, как его ребенок превращается в бродячий овощ, и он начнет бить тревогу, тогда же и начнется бум, может быть, и посадят кого-то из влиятельных «авторитетов». Но ядро организации слишком сильно, оно слишком срослось с властью, чересчур распространилось по всем звеньям городского управления, чтобы быть уничтоженным извне. Оно должно само разложиться и дать гниль для того, чтобы процесс разрушения стал необратимым.
Однако сейчас организация была крепка как никогда. Если бы некая могучая сила (не Закон, нет, тот был давно и надежно проплачен) вышла на охоту за ними, Валико давно бы уже это почувствовал. Существует масса способов унюхать опасность. О том, что их «пасут» можно догадаться по легким, почти неуловимым признакам — визгу тормозов случайно проезжавшей мимо и вдруг сбросившей скорость машины, чьему-то неосторожному слишком пристальному взгляду, непривычным ноткам в чьем-то голосе. Если менты готовят против них операцию, то старик Вано об этом узнает первым. Но и налет людей в масках — ОМОНа, РУОПа или СОБРа никого не пугал, как не пугали и постоянные проверки документов на улицах и облавы на кавказцев на рынках столицы. Ну, дадут пару раз по ребрам, ну на снег положат, в участок заберут — ко всему этому кавказские ребята привыкли так же быстро, как к случайному стихийному бедствию. Не обижаться же на дождик, в самом деле! Посадят на пару часов в обезьянник — так потом сами же выпустят да еще и извинятся. Иногда выходки какого-нибудь руоповского генерала приводят к некоторым финансовым убыткам, но, по крайней мере, никого не упекут надолго. Уж об этом-то старик Марагулия позаботится. Иначе в очередной свой приезд на родину родня арестованных будет плевать ему в лицо. Но вот, если на тропу войны вышли какие-нибудь отморозки… Почему отморозки? Да потому что нормальному человеку и в голову не придет воевать с организацией Вано. Это хуже чем плевать против ветра. Это значит подписать самому себе смертный приговор… Хотя до исполнения его смертники сумеют попортить всем много крови.
* * *Двери спальни открылись. Тенгиз Марагулия, молодой красавец, сложенный как античный бог, с правильным греческим носом и шапкой черных вьющихся волос, вышел, нагой как Адам в первый день творения и потянулся с явным удовлетворением. В нем текла та же грузинская кровь, что и в Валико, но он выглядел совсем иначе. Его глаза были темно-голубыми и глубоко посаженными, кожа была белой, словом, он вполне оправдывал свое прозвище — Рэмбо, прилипшее к нему еще со школьной скамьи. В обычной жизни он был добродушный весельчак и кутила с задатками азартного карточного игрока. Впрочем много проиграть ему не удавалось, потому что все хозяева городских и пригородных казино имели насчет этого юноши весьма четкие и самые конкретные указания. Поэтому за игорный стол он отправлялся обычно, когда у него кончались карманные деньги и не хватало, чтобы заплатить за обед с устрицами для очередной своей пассии. Выигрывая, он веселился как ребенок и совал фишки за вырез платьев официанток. Хотя Валико видел у этого котенка задатки матерого тигра. Очень редко, временами в прищуре глаз этого юноши проглядывал жесткий характер его отца, но жизнь еще ни разу не показывала ему клыки, поэтому чаще всего он был расслаблен и добродушен.
Он закрыл за собой дверь спальни, прошел в маленькую ванную и повернул краны, набирая ванну.
Валико сказал:
— Слушай, может, ты отправишь ее куда-нибудь?
— Что? — Тенгиз выглянул наружу.
— Я не хочу, чтобы она шлялась тут.
— Она не выйдет оттуда, — сказал Тенгиз, в голосе его смешались бравада и гордость. — О ней не беспокойся — я ей там мозоль натер. Сейчас она дрыхнет, как мертвая.
— А об ней я и не беспокоюсь. Хотя для сына такого человека, как батоно Вано, ты ведешь себя довольно глупо.
Тенгиз усмехнулся. Он своего телохранителя и шофера не боялся. Валико это знал. Ему и в голову бы не пришло докладывать старику о подвигах юноши. В итоге настроишь против себя и папашу и сыночка.
— Я считаю, что сейчас я не только потомок старого хрыча, — ответил добродушно молодой человек, — но и продолжатель его лучших традиций. У нас рассказывают легенду, что однажды мой папа поимел сразу шестнадцать телок. Представляешь?
— Не представляю. Такого не бывает.
— А дядя Дато говорит, что бывает. И я ему верю. А было это так. У дяди Моисея должен был поехать за границу целый кордебалет. А папа от этих балерин с ума сходит, просто на них западает (это у нас семейное). Так он обычно, когда балет посмотрит, одну-двух себе заказывает, а тут после одного шикарного канкана он и говорит: хочу всех сразу. Иди, грит, договорись, плачу сколько надо каждой, и двойную таксу тебе. Ну, бабы ты знаешь как, по одиночке каждая готова, но когда они вдвоем-втроем у них появляется солидарность. Когда дядя Мося сделал свое объявление, там поднялась буря возмущения, бабы его чуть не растерзали. А он говорит: девочки, во-первых каждой будет месячная зарплата с премией, а во вторых, кто будет вести себя хорошо, тому светит заграница. А кто не будет — тому не светит. Телки совещались минут двадцать, наконец потребовали ящик шампанского, и чтобы кассир сидел и каждой выходящей денег выдавал. Время было позднее, Моське самому пришлось сидеть за кассира. Вот так все и вышло. Все эти примы-балерины собрались в одной гримерной, расфуфыренные, в своих этих пачках с блестками и павлиньих перьях, пили шампанское из пластиковых стаканчиков, а кто из горла и молча смотрели, как папаша одну за другой подзывает каждую из них к себе, стягивает трусы, ставит в позу и напяливает… Дядя Дато говорит, а он там тоже был, папу охранял, это было… Нечто!
— И как, обошлось без последствий?
— Да, фигня всякая, — отмахнулся Тенгиз, — кто-то там перепился, кто-то блеванул, у одной идиотки после этой ночи вообще крыша поехала. Да и они все там потом поувольнялись. Это все мелочи! Главное не в этом, а в размахе! В полете фантазии! Вот этого у папы не отнимешь. Ну, признайся, ведь тебе тоже кажется, что это — класс!
Валико представил себе эту комнату, битком набитую перепуганными полуодетыми балеринами, в этих своих смешных накрахмаленных пачках, молча ожидающих своей участи. И каждая знает, что и в нее через несколько минут ткнут пальцем, и она выйдет вперед, и какой-то плюгавенький типчик в кепке-аэродроме поставит ее «в позу» на глазах у подруг или заставит облизывать у него «это дело». А девочки будут молча смотреть на нее, прихлебывая дешевое пойло из пластиковых стаканчиков, и лишь встречаясь с ее ошарашенным взглядом будут молча отводить глаза. Н-да… вот для чего служит могучий русский глагол «опустить», подумал он, это значит не просто «изнасиловать», или там… «в извращенной форме», в этом слове заложен гораздо более глубокий смысл, это значит растоптать, унизить, растереть в грязь в глазах друзей и близких. От такого немудрено съехать не только бабьей, но и крепкой мужской «крыше». Неудивительно, что все девчонки после этой ночи поувольнялись. Ведь каждая из них в глазах подруг теперь была «опущенной»…
Но вслух он подтвердил, что все это — да, действительно «класс»!
Тем временем молодой человек налил в стакан воды, бросил в него ручной кипятильник и спросил, меняя тему разговора.
— Что-нибудь произошло?
— Они появились. Сейчас укладываются спать.
Тенгиз подошел к окну и взглянул на стоянку.
— Какая ихина тачка?
— «Супермаз», вон, возле «мерса».
Тенгиз изучил машину в бинокль, затем осмотрел окрестности.
— Ничего подозрительного вокруг?
— Думаю, что пока нет.
— Вот и славненько. Никто не звонил?
— Нет. Думаю, они сейчас никак просохнуть не могут на шашлыке у твоего папаши.
Тенгиз рассмеялся.
— Пускай гудят, мы свое нагоним. На Бермудах.
— Где-где? В Мармудах?
— На Бермудских островах, слышал про такие, деревня? Там круглый год нет ни зимы, ни снега, все ходят в одних трусах и до хрена америкашек и негритосок.
Валико с изумлением покачал головой.
— Ну, ты-то, допустим, поедешь, а вот я…
— А ты как думаешь, я тебя брошу? Меня папа всегда учил — с друзьями надо делиться. Всем. И всегда. И раз мы с тобой за сегодняшнюю ночь получим пятьдесят косых, то надо распорядиться ими так, чтобы никому не было обидно. На эти деньги мы с тобой и поедем на Бермуды. Или на Багамы. Клянусь, я там натрахаюсь на всю оставшуюся жизнь.
— Пятьдесят тысяч? — с неподдельным восторгом протянул Валико. — Баксов?
— Ну не лари же! — рассмеялся Тенгиз.
— За обычное дело таких денег не платят.
— А дело у нас не обычное, — заявил Тенгиз назидательно помахав указательным пальцем. — С одной стороны, мы должны принять товар. Проверить его. Расплатиться с кем надо. Ты уже интересовался содержимым этой сумочки? Можешь ее расстегнуть.
