Татьяна Полякова - Отпетые плутовки

— Куда это ты устремилась? — полюбопытствовал он.

— К людям.

— Ясно. А чего руками закрываешься?

— Боюсь, ударишь.

— И ударил бы с удовольствием, только ниже спины. Вставай, дальше пойдем. Еще раз решишь побегать, за штаны держись. Потому как я тебя обязательно поймаю и тогда уж точно всыплю.

— Ты правда драться не будешь? — на всякий случай уточнила я.

— С тобой, что ли? Смех, да и только. Пойдем.

Как только солнце село, похолодало. Поднялся ветер, в воздухе чувствовалось что-то осеннее, а отнюдь не весна.

— На ночлег прибиваться надо, — сказал Сашка.

— Кто же нас пустит? — удивилась Я. — Придется всю ночь идти.

— С тобой находишься, — огрызнулся он.

— А ты меня брось, — не осталась я в долгу.

Прошли еще километра три, и тут впереди возник фонарь на пригорке.

— Деревня, — кивнул Сашка. — Там и устроимся.

Я мечтательно вздохнула, подумав о теплой постели. Сегодняшняя пешая прогулка изрядно меня вымотала. Но Сашка растоптал мою мечту, потащив меня к сараю на окраине. Замок на двери висел, но открывался он без ключа. Сашка распахнул дверь и заглянул внутрь.

— Сено. Блеск. Пошли, Марья. Сообразив, где он собрался ночевать, я не на шутку испугалась.

— Ты что, здесь спать хочешь?

— Конечно. А ты думала — в “Метрополе”?

— Саша, — торопливо забубнила я. — Я туда идти не могу, там крысы, я их до смерти боюсь.

— Ты, Машка, дура, прости Господи, какие крысы?

— Большие. Саша, ты не заставляй меня, я не могу. Ей-Богу, не могу, лучше убей. — Сашка тупо меня разглядывал, а я торопливо предложила:

— Ты иди, а я здесь побуду, возле сарая, вон под деревом, я не сбегу и на тебя не донесу. Да и кому доносить, сам подумай? Здесь бабульки одни, по темному дверь не откроют.

— Чего ты городишь? — разозлился Сашка. — Ночью мороз будет, неужели не чувствуешь? Уснешь под деревом и замерзнешь.

— Я не буду спать, я побегаю.

— Да что за черт, пошли быстро! — разозлился он. Я шарахнулась в сторону и завизжала:

— Не пойду! Не могу я, честно! Я в третьем классе вот в таком сарае со стога съехала, а мне мышь за шиворот попала.

— И съела тебя.

— Нет, не съела, но я до сих пор после этого заикаюсь, когда волнуюсь.

— Ты у меня ушами дергать начнешь, если еще слово скажешь. Идем.

— Не могу я, Саша, — заревела я. — Боюсь я, не могу. Он замер в дверях.

— Марья Павловна, нет здесь крыс, ну какие крысы? Что им тут жрать-то?

— Вот нас и сожрут.

— Да что ж ты за дура упрямая, — всплеснул он руками, сам чуть не плача. — Давай руку, и пошли. Нельзя на улице, замерзнем, а здесь в сено зароемся. Идем.

Он взял меня за плечи и втащил в сарай, потом со скрипом закрыл дверь. Я стояла, зажмурившись, боясь пошевелиться.

— Руку дай, — сказал Сашка. — Иди за мной.

Я преодолела несколько метров, ежесекундно готовясь упасть в обморок. Глаза зажмурила, голову втянула в плечи, а руки сцепила на груди, слыша, как Сашка возится и шуршит сеном, сооружая что-то вроде норы. Наконец он удовлетворенно пророкотал:

— Люкс. Давай сюда. Мышей нет, все ушли в гости в соседний сарай, проверено.

Удивляясь своей живучести, я приземлилась рядом с Сашкой.

— Кроссовки сними, — сказал он.

— Не буду, — испугалась я. — Они пальцы объедают.

— Кто?

— Крысы.

— Насмотрелась чертовщины. Снимай, и носки тоже. На, возьми сухие.

Сашка дал мне носки, и я с удивлением поняла, что они мои собственные. Он разулся, определил обувь в сторонку и стащил куртку.

— Куртку тоже сними, — поучал он меня ворчливо. — Накроемся, как одеялом, теплее будет.

Мы улеглись лицом друг к другу, я подтянула ноги к животу, так теплее и от Сашки подальше. Через пять минут он спал, а я прислушивалась к тишине: внизу кто-то шнырял и вокруг шуршало. Я лежала и плакала. Спина замерзла, надо бы лечь поудобнее, но шевелиться было страшно. Ко всем моим бедам прибавилась еще одна: очень хотелось в туалет. Промучившись еще с полчаса, я не выдержала и позвала:

— Саша.

Он сразу открыл глаза.

— Ты чего?

— Саша, ты только не злись, мне в туалет надо.

— Ну?

— Я боюсь, там внизу кто-то ходит.

— Кто там ходит?

— Крысы.

— О, Господи. Дались они тебе, — покачал он головой и проронил со вздохом:

— Пойдем. Куртку надень, озябнешь.

Сашка спустился вниз и помог мне.

— Такой сон видел, закачаешься, — заявил он обиженно. — Ты все испортила.

— Я понимаю. Извини, — промямлила я. Сашка открыл дверь, я быстро выскочила. — Ты не уходи, — испугалась, — подожди меня.

— Не уйду, — зевнул Сашка. — Не бойся.

Минут через пять мы опять залезли в нору.

— Ты ко мне прижмись, дрожишь вся, — поучал Сашка. — Ноги сюда давай, вот так, сейчас согреешься и уснешь и ничего не будешь бояться.

От Сашки веяло жаром, как от печки, я потеснее прижалась к нему, он подоткнул мне куртку за спину, руки на моей спине так и остались. Свои я прижала к его груди и уткнулась носом в его плечо.

— Ты засыпаешь быстро, — пожаловалась я. Крысы не давали мне покоя.

— Ага, привычка.

— Слышишь, опять побежали.

— Глупости, просто сено шуршит. Не думай ты о них.

— Поговори со мной немного. Может, я усну. Ты спать очень хочешь?

— Уснешь теперь, весь сон перебила.

— Ты не сердишься?

— Чего на тебя сердиться, — хмыкнул он и спросил:

— Согрелась?

— Немного, — поежилась я.

Сашка обнял меня крепче, прижал к груди, а я замерла: рука его нырнула мне под свитер.

— Сашка, — испуганно сказала я, он шевельнулся, приподнялся на локте, тихо произнес:

— Красивая ты…

— Сашка, — еще больше испугалась я.

— Помолчи немного, ладно? — попросил он и стал меня целовать.

Я дрожала то ли от холода, то ли от страха, а он ласково говорил:

— Ты не бойся меня, не обижу.

Потом были звезды в дырявой крыше, разбросанная на сене одежда и острое, ни с чем не сравнимое ощущение счастья.

Пропел петух, я открыла глаза, сквозь щели в двери пробивалось солнышко. Я вспомнила прошедшую ночь и зажмурила глаза. Сашка рядом потянулся с хрустом, позвал:

— Машка, просыпайся, пора мотать отсюда, пенсионеры народ бойкий.

Я подняла голову, старательно избегая Сашкиного взгляда, испытывая неловкость, некстати вспомнив, что я замужем. Тут выяснилось, что я одета, это меня удивило.

— Моя работа, — улыбнулся Сашка. — Боялся, озябнешь. — Он съехал со стога вниз и подхватил меня. — Что, двигаем? — спросил весело.

— Какой у нас следующий пункт? — бойко поинтересовалась я.

— Конечный. Сегодня должны дойти.

К обеду солнце стало по-летнему жарким, мы устроились на пригорке и закусили остатками колбасы. Я разглядывала Сашку, вид его казался мне попеременно то бандитским, то безопасным.

— Сашка, — расхрабрилась я. — Ты из тюрьмы сбежал?

— Из тюрьмы? — поднял он брови. — А… Вроде того.

— Значит, ты от милиции скрываешься?

— Точно. Пятерка тебе за догадливость.

— А можно… — воодушевилась я, но он перебил:

— Нельзя. Честно, нельзя.

— А ты вообще кто?

— Как это?

— Ну, кто ты, что за человек? — Чужая бестолковость слегка раздражала, и я нахмурилась.

— А… да так, бегаю…

— Не всегда же ты бегал. Чем-то еще занимался?

— Да у меня все как-то бегать выходило. Машка, а тебя как в детстве дразнили? — раздвинув рот до ушей, вдруг спросил он.

— Лихоня, — растерялась я.

— Как, как?

— Ты же слышал, зачем спрашиваешь?

— Ладно, не злись. Я думал, тебя Мальвиной звали. Волосы у тебя на солнце голубые. И вообще… красавица ты у нас, девочка из сказки. Как есть Мальвина.

— Ты меня так не зови, меня так папа зовет, а ты не смей! — разозлилась я.

— Ладно, мне что, как скажешь. — Сашка почесал нос, откинулся на руках и стал смотреть в небо, щурясь на солнце и позевывая. Потом спросил:

— А почему Лихоня, фамилия, что ль, такая?

— Ага. Лихович, Лихоня.

— Как твоя фамилия?

— Теперь Назарова, а была Лихович.

— Отца-то как зовут?

— А что? — Теперь я насторожилась.

— А то. Отец-то Павел Сергеевич?

— Да. А ты откуда знаешь?

— От верблюда. — Сашка хохотнул и покачал головой:

— То-то я удивился, больно ты на папу напирала, когда с муженьком разговаривала — “скажи папе”, ясно.

— Ты чего к моему отцу привязался? — разозлилась я.

— Да нет, не то думаешь, — успокоил Сашка. — Письмо у меня к нему. Надо передать. — Он помолчал немного и спросил:

— Машка, а ты знаешь, кто твой отец?

— Мой отец — это мой отец, вот кто. Чем занимается, не знаю и знать не хочу. Зато знаю, что человек он хороший и меня любит. Пожалуй, только он и любит.

— А муж-то как же, Марья?

— А муж — не твое дело.

— Понял. Мне когда толково объяснят, я завсегда пойму. — В Сашкиных глазах появились два средней величины черта и нахально на меня уставились.