Татьяна Полякова - Тайна, покрытая мраком

Татьяна Полякова

Тайна, покрытая мраком

— Чувствую, недолго мне осталось мучиться, — заявила Теодоровна, сурово глядя на меня. И тон бабки, и ее взгляд прозрачно намекали: во всех ее бедах виновата я, хотя она еще и не решила, как именно.

До этого момента я пребывала в сладких грезах, представляя дом на берегу теплого моря с собственным бассейном и отпадным видом из окна. И прикидывала, хватит мне трех спален или лучше выбрать дом попросторнее в расчете на детей, которых еще надо было завести, а для начала выйти замуж, желательно за красавца-брюнета с отличной фигурой, покладистым характером и намерением любить меня долго и неутомимо в ближайшие пятьдесят лет. В очереди никто не стоял, но мечтать мне это не мешало. Последние полгода своей жизни я только этим и занималась, что позволяло избавляться от занудства старушенции. Ко всему прочему от подобных фантазий, с моей точки зрения, была явная практическая польза: если когда-нибудь наткнусь на грузовик, полный денег, не придется долго гадать, на что их потратить. Фантазии мои подразделялись на две группы: мечты по максимуму (дом на море, красавец-брюнет, безразмерный счет в банке и весь мир у моих ног) и мечты по минимуму — в этом случае я, как известный персонаж, на вопрос: «сколько вам надо для полного счастья?» — могла ответить с точностью до копейки: два миллиона восемьсот пятьдесят тысяч плюс тридцать тысяч на поездку в Турцию (неделя беззаботной жизни на море), дальше сама справлюсь. Итого: два миллиона восемьсот восемьдесят тысяч рублей.

Грустно сознавать, что такие деньги на горизонте не маячили. А значит, со счастьем придется повременить. Оттого в тот вечер я и мечтала по максимуму. И то, что бабка вернула меня в этот мир скорби и печали, здорово разозлило.

— С чего это вдруг? — задала я вопрос, с подозрением к ней приглядываясь. Выглядела она как обычно: не хуже и не лучше.

— Ах, милочка, — вздохнула старушенция. — В моем возрасте, чтобы умереть, особых причин не нужно. Разумеется, малолетней дурочке вроде тебя этого не понять.

— Куда уж мне, — съязвила я.

Бабка положила ладошку на тощую грудь и добавила со вздохом:

— Сердце, зараза, болит.

— Давайте отвезу вас к доктору, — предложила я, пытаясь отгадать, что там с ее сердцем: действительно болит или Теодоровна по обыкновению наводит тень на плетень. Я склонялась ко второму, но беспокойство уже закралось в душу, а ну как для разнообразия бабка сказала правду?

Верить ей я была в принципе не склонна, потому что врала она много, самозабвенно и весьма изобретательно. Начнем с того, что здорово намудрила с возрастом. В день нашего знакомства, полгода назад, она заявила, что родилась в Лондоне в семье российского дипломата. По-английски бабка и вправду говорила куда лучше, чем я, и я скушала ее историю, глазом не моргнув. Следующие недели три я продолжала слушать бабку, открыв рот. Милана Теодоровна в прошлом актриса, само собой, выдающаяся. Служить ей доводилось во многих театрах, старушка козыряла названиями, вгоняя меня в ступор. Были среди них и «Ковент-Гарден», и даже «Ла Скала». И это я проглотила, потому что, по словам бабки, «являлась продуктом своего времени». Хоть она и произносила эти слова с ехидством ни с чем не сравнимым, приходилось признать ее безусловную правоту. В голове моей имелся ворох сведений, почерпнутых в основном из глянцевых журналов и Интернета. И к театралам я себя причислить не могла, в театре бывала нечасто, если уж совсем честно, то лишь два раза. В первый раз с мамой в кукольном театре, когда мне было лет семь, второй уже в институте: я вместе с одногруппниками отправилась в Большой театр на «Лебединое озеро». От первого посещения воспоминаний практически не осталось, из второго я вынесла убеждение, что под классическую музыку приятно мечтать и танцоры на сцене нисколечко этому не мешают, что приятно вдвойне.

Застукав меня как-то с любовным романом в руках, бабка разразилась тирадой, что воспитать себя достойным человеком можно только на классике. И тут же принялась сыпать фамилиями авторов, по большей части мне неизвестных, и, подозреваю, таких же замшелых, как сама старушка. Из интереса к ее внутреннему миру пару книжек из названных ею я все-таки прочитала и пришла к выводу, что они вряд ли способны на меня повлиять, хотя бы потому, что засыпала я, как правило, уже на пятой странице, а проснувшись, ничего из прочитанного вспомнить не могла; это вовсе не мешало, развесив уши, слушать бабкины рассказы, уж очень здорово у нее выходило. Одно время я даже начала воображать себя актрисой… Перед глазами почему-то упорно маячила Анджелина Джоли, потом неизменно появлялся Брэд Питт, и я с легкостью переключалась с брюнетов на голубоглазых блондинов. Блондины, к сожалению, тоже в очереди не стояли.

Короче, я свято верила бабкиным рассказам, пока в ее повествовании не возник Немирович-Данченко. Бабка с ним приятельствовала, и он посвятил ей в своих воспоминаниях две главы, седьмую и шестнадцатую. Как видно, старуха считала меня совсем дремучей, однако о Немировиче-Данченко я кое-что слышала, и бабкин рассказ вызвал смутные подозрения. Выглядела она, по моему мнению, лет на сто, однако я решила-таки уточнить возможный временной диапазон и забила в поисковую строку любимого планшета известную фамилию. Выходило, что блистать на сцене рядом с ним бабка никак не могла, если Теодоровна не из породы бессмертных, разумеется. Кстати, я охотно могла допустить, что ей и вправду перевалило за сотню, однако в этом случае наш президент просто обязан был поздравить ее с очередным юбилеем, учитывая демографическую ситуацию в стране и все эти разговоры, что наши граждане и до пенсии не всегда доживают.

В общем, я заподозрила бабку в злостном запудривании моих мозгов и к ее рассказам стала относиться с сомнением. Вновь обратилась к помощи Интернета и выяснила много интересного: в «Ла Скала» драматической актрисе просто нечего делать, а в списках «народных» фамилия старушенции не значится. Я пошла дальше и, когда бабка спала, а днем она спала часа три-четыре, не меньше, малость покопалась в ее бумагах. Ими был забит целый шкаф в ее кабинете. И очень скоро обнаружила свидетельство о рождении. Паспорт бабки я не раз видела, в нем черным по белому значилось полное имя: Милана Теодоровна Остроумова-Меллер. Согласитесь, звучит впечатляюще, так что и в «Ковент-Гарден» охотно поверишь. Чуть ниже в паспорте имелось обширное жирное пятно, и о возрасте Теодоровны и месте ее рождения оставалось лишь догадываться. Я решила, бабка поставила пятно нарочно, чтобы никто о ее летах не знал. Вполне извинительное желание казаться моложе, чем ты есть на самом деле (я сама с легкостью врала, что мне двадцать пять, а иногда и двадцать три, если уж совсем наглела), хотя в бабкином случае разница в десять или двадцать лет, с моей точки зрения, по существу ничего не меняла. Так вот, обнаружив свидетельство о рождении, тщательно запрятанное в шкатулку с лакированным верхом, я долго чертыхалась сквозь зубы, потому что бабка намудрила не только с возрастом (оказалось, что ей всего-то восемьдесят один год, а не сто, щедро отвешенных мною), но и с именем: звалась она Маланьей Федоровной Востриковой, а родилась в деревне Блудово, так что о папуле дипломате можно было тут же забыть. Возмущение переполняло, и я, не сходя с места, поклялась старушке в принципе не верить, однако знание английского языка плюс французский все же оставалось, и кое-что еще в придачу, и теперь я гадала: что из бабкиных рассказов вранье, а что правда. Потратив кучу времени, я выяснила, что последним местом ее службы был драмтеатр в небольшом сибирском городе, и вздохнула с облегчением: не окажись бабка актрисой, я бы здорово расстроилась, а человечество много бы потеряло, потому что актриса она точно от бога, запросто изобразит что угодно. Например, умирающую.

Однако, несмотря на данное самой себе слово ни при каких обстоятельствах не верить Теодоровне, мое беспокойство все нарастало. Здоровье у старушки вполне в норме, но кто знает… Восемьдесят один год тоже возраст. Я даже решила, что ждать завтрашнего дня не стоит, можно прямо сейчас позвонить Ивану Христофорычу. Кстати, тот еще фрукт. Немногим моложе бабки, крупный дяденька в неизменном клетчатом пиджаке и галстуке бабочкой. С лысым шишковатым черепом и в очочках без оправы. Он жил неподалеку в старом доме из красного кирпича на две квартиры. В подъезде ковровая дорожка, горшок с фикусом, а на его двери вместо звонка собачья лапа из бронзы, которой надлежало как следует бухнуть, и не один раз, потому что Христофорыч был глуховат. А еще была золотая табличка с надписью «Любимцев И. Х., профессор медицины». Может, он и вправду профессор, но по мне так просто старый дурень. Бабку я возила к нему примерно раз в две недели.

— Ну-с, как наши дела? — важно спрашивал он.