Анатолий Афанасьев - Сошел с ума
Замысел новой книги из этой серии, об одном из ближайших сподвижников декабриста Муравьева-Апостола, некоем поручике Сухинове из худого рода, чье дворянство было сомнительно, не осуществлен и на треть. Собрано много вспомогательного материала, несколько общих тетрадей заполнено набросками, сюжетными разработками глав, биографиями персонажей, но все это лежит мертвым грузом и не оживет, не заговорит, пока в моем воображении не зазвучит музыка будущего текста. Только тогда начнется настоящая работа, а может быть, и не начнется вовсе, к чему я все более склоняюсь. Повторяю, я не художник, скорее, литературный ремесленник, и чтобы создать что-то достойное, мне необходима уверенность в том, что сей труд понадобится кому-то, заинтересует кого-то уже сегодня, а не в далеком прекрасном будущем. Заведомая невостребованность угнетает меня, мешает развиться творческому импульсу. На книжном рынке, где романы о безумных страданиях бывалых проституток начисто вытеснили поэзию и классику, история бедного поручика, воспылавшего жаждой свободы, может привлечь внимание разве уж какого-нибудь совсем высоколобого дорежимного пенька, у которого не окажется денег, чтобы купить эту книгу…
Когда я проснулся, Полины уже не было. Я походил по квартире, потыркался по углам и не обнаружил никаких ее следов. Можно было считать, что вчерашний день мне привиделся, если бы не похмельная ломота и какое-то стойкое ощущение приблизившейся опасности. Да еще приятная пачечка стотысячных купюр в кармане пиджака, брошенного почему-то на пол.
Приведя себя в порядок и напившись чая, я попытался работать, но сосредоточиться не смог. Чудные ночные видения одолевали меня, и спасения от них не было. Полина не оставила даже телефона, но видения были столь остры, терпки, что казалось, она по-прежнему здесь, может быть, где-то прячется, и в какой-то момент это ощущение стало настолько реальным, что я побежал в ванную, посмотреть, нет ли ее там. Там ее, разумеется, не было, но вдобавок нигде не было и кота Фараона. Он отсутствовал третьи сутки, а это даже для него, ходока и мизантропа, предельный срок.
Удрученный и с робкой мыслью, что, возможно, следует похмелиться, я вышел на улицу. День, как и накануне, был солнечный, светлый, с шорохом капели, с трепетом теплого воздушного марева, и приятно было увидеть, что инженер Володя, мой добрый друг и собутыльник, находится на своем рабочем месте — с отрешенным видом прохаживается возле зеленого «жигуля», точно нацелился его угнать. Но машина была его собственная, на ней в трезвые дни он «бомбил» улицы Москвы, чем в основном зарабатывал себе на жизнь в последний год. Я подошел и пожал ему руку.
— Володь, Фараона не видел? Третий день где-то шляется.
— Господин Коромыслов, — учтиво ответил инженер, — если вы хотите, чтобы я отыскал вашего вшивого кота, купите для начала хотя бы пива.
— Ты что же, совсем обнищал?
— И, если можно, попрошу без хамства.
Дружной парой мы поперлись в ближайший ларек. Инженер Володя, Владимир Владимирович Пресняков, в прежней жизни был обыкновенным гением, очень рано защитил докторскую, был автором двух-трех крупных изобретений и чуть ли не лауреатом Ленинской премии (в группе ученых), но когда «оборонку» разогнали, остался совершенно на бобах. В Америку, как многих, его не взяли, или он сам не захотел (его версия), ишачить на какую-нибудь коммерческую фирму ему не позволяла натура, вот он и мыкался неприкаянным от ларька до машины, день за днем привыкая все к большим дозам спиртного. Ситуация его жизни отягощалась тем, что на нем висела семья, состоящая из жены, старой больной тещи и двух пацанят-погодков — десяти и одиннадцати лет.
В затишке за сваленными бетонными плитами (видно, будет новая торговая точка) мы раздавили по бутылке свежайшего «Тверского» пива. Едва присосавшись к горлышку, инженер приободрился, налился жизненным соком.
— Как ни крути, до весны дотянули, Коромыслов! Теперь, даст Бог, еще годик-два прокукуем.
— Почему именно год-два? Почему не три? Не четыре?
— Нет, Коромыслов. Больше двух лет в этом дерьме ты и сам не захочешь жить.
— А разве перемен не будет?
— Будут, — обнадежил Володя, — но к худшему.
Допив пиво, отправились искать Фараона. Его заповедные места известны: подвал под домом и гаражи перед окружным шоссе. Это не значило, что он находится именно там, он мог странствовать где угодно, но как раз на этих территориях Фараон в долгих изнурительных схватках с другими котами устанавливал свой авторитет, нередко возвращаясь после ночных вылазок в полуживом, истерзанном виде.
Для начала спустились в подвал и облазили его вдоль и поперек, с помощью Володиного фонарика-«жучка» обследовав самые недоступные места, заваленные железным хламом и строительным мусором еще, вероятно, с нулевого цикла. При этом я повредил себе колено и разорвал рукав практически новой рубашки, а Володя так звезданулся черепком о батарею, что пришлось, дабы вывести его из болевого шока, пообещать бутылку водки. Заунывно, на два голоса мы без передышки звали Фараона, но это было бесполезно. Характер у вредной твари был такой, что даже если он прятался неподалеку, наши крики вызывали у него только подлую усмешку.
Выбравшись на свет Божий опечаленные и покалеченные, мы без разговоров устремились обратно к заветному ларьку. И речи не могло быть о том, чтобы идти к гаражам, не запасясь спиртным. Купили бутылку водки — по уверению продавца, «кристалловской», — батон хлеба, два сырка, сигарет и еще какой-то дряни в стеклянной банке с иноземной этикеткой, про которую Володя сказал, что он ее пробовал и по вкусу она напоминает маринованный анчоус.
К гаражам прибыли уже за полдень и устроились в тени за будкой сторожа, где какой-то добросердечный гражданин соорудил из фанерных ящиков летучую пивнушку. Выпили, отдышались и отправились на дальнейшие поиски.
Здешние гаражи, налепленные впопыхах за несколько заходов, подобно пчелиным сотам, — это целый город, разветвляющийся на множество улиц-рукавов. Для постороннего человека, попавшего сюда впервые, все это скопище железных, блочных или кирпичных ячеек представляется лабиринтом, куда легче войти, чем отсюда выбраться. По дневному, буднему времени народу в гаражах было немного, но все же Володю, чинно размахивающего пластиковой сумкой с остатками питья и закуски, то и дело окликали знакомцы по машинному делу, а это братство особенное, которое требует неспешных остановок и обмена любезностями. Некоторые водилы проводят здесь все свое свободное время, едва ли тут не ночуют, и у них в гаражах приготовлено множество приспособлений не только для починки забарахливших движков, но и отгорожены уголки для плодотворного отдыха наедине с белоголовым другом. Таким образом наша прогулка затянулась на несколько часов, и хотя кота мы не нашли, нализались до чертиков. Славный удался денек, похожий на долгое, братское рукопожатие. К концу пути мы громко орали: «Фараоша! Кис-кис!» — уже в добрый десяток простуженных, веселых голосов, но, как и в начале — все без толку.
И весь этот путаный день, с его суматохой, пьянкой, гаражными историями, меня ни на секунду не оставляло ощущение, что вчерашняя встреча неминуемо будет иметь продолжение.
Воротясь из гаражей уже в сумерках, мы с Володей поднялись ко мне, чтобы в спокойной обстановке выпить отходную на ночь. Кот Фараон дожидался нас возле двери квартиры, свернувшись в черный клубок на дверном коврике и равнодушно зевая. Видок у него был аховый: один глаз подбит и спина в черных ошметках.
— Ну и кто же тебя так отделал?! — спросил я, когда мы затащили кота в ванную на медицинские процедуры. В ответ он многозначительно, гордо мяукнул. Пьяными руками мы промыли и заклеили Фараону раны пластырем, потом напоили теплым молоком и скормили ему здоровенный кусок импортной вареной колбасы, которую в обычных условиях он никогда не жрал и ее рвотно-чарующий запах воспринимал как личное оскорбление. На сей раз все наши заботы Фараон принял благосклонно и после сытного ужина прошмыгнул к себе на половичок под вешалкой, где мгновенно захрапел.
— Давненько с ним такого не бывало,— посетовал я. — Вроде бы всех соперников в округе уже утихомирил.
— Всегда найдется какой-нибудь новый претендент, — философски заметил Володя. — Залетные ухари самые отчаянные.
— Это верно, — согласился я. — Я тут видел одного возле булочной — сам испугался. Думал, тигренок. Честное слово! Масть такая в огонь, и изо рта клыки на полметра.
— Возможно, ты видел крысу-мутанта. Сейчас их много развелось. Я тебе рассказывал, как на меня одна напала в подъезде?
— Рассказывал, да… Но ведь ты перед этим керосинил шесть дней… Вообще, Володя, меня беспокоит, что ты слишком много пьешь. Так ведь спиться недолго.
На кухне засиделись допоздна, пока не осушили прихваченную из ларька бутылку «Смирновской». Правда, закусывали хорошо, даже картошки пожарили. Несмотря на огромное количество спиртного, которое я влил в себя за день, пьяным я не был, да и Володя не слишком окосел. Во всяком случае речи его были печальны и рассудительны. Он поделился соображениями о текущем моменте. По его наблюдениям выходило, что живем мы сейчас в условиях оккупационного режима, но полонили нас не коммунисты, не демократы и даже не бесы, а некие инопланетяне, которые на этом участке планеты ставят сразу два важных научных эксперимента. Первый заключается в том, чтобы выявить границы сопротивляемости биологического вида (гомо сапиенс) на тотальную промывку мозгов; а суть второго эксперимента, идущего параллельно, — в установлении пределов выживаемости человека в среде, абсолютно неприемлемой для физиологического функционирования. Лично с ним, Володей Пресняковым, оба эксперимента не удались: в первом случае он, как прежде никому не верил, так не верит и теперь, даже претерпев массированное, беспрецедентное воздействие телевидения. Что касается опыта физического выживания, то его результатами он и сам немного обескуражен. Получалось, что его возможности приспособления вообще неисчерпаемы, почти как у тараканов. Спаиваемый метиловыми ядами и ежедневно отравляемый непригодной к употреблению якобы заморской жратвой, плюс к этому задыхающийся от химической гари, он, тем не менее, сохранил способности к размножению и не далее как третьего дня залудил одной крошке так, что она враз забеременела. Слушая всю эту галиматью, я впервые усомнился.
