Виктория Платова - В тихом омуте...

– Что за ключи? – спросила я Власа, поболтав связкой в воздухе.

– Этот, длинный, с бородкой, – от московской квартиры. Английский – от нашего временного пристанища, у меня такой же… Об остальных я ничего не знаю.

– Ладно, выясним по ходу пьесы.

Мы перетянули труп в дальний угол комнаты – причем Влас, испытывавший, как оказалось, к мертвому Сирину чувства не большие, чем к раздавленной колесом мыши-полевке, взял его за голову. Мне достались ноги, обутые в стоптанные советские ботинки: ни дать ни взять сотрудник оборонного КБ, уволенный по сокращению штатов. После этого я сняла снимки Грека и все записи со стены, протерла ручки мокрой тряпкой и прикрыла дверь.

…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свой утлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-под кровати номера “Плейбоя”.

– Это еще зачем? – удивилась я.

– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации. Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.

Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” на сумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков, он сказал:

– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.

– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтра займемся твоим Греком.

– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?

– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим в анатомический театр. Ты меня удивляешь.

– Да, действительно… Никогда не был в Италии, – мечтательно протянул Влас.

…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Голова раскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственные поцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мне возвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер, развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистым рисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийство Кеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…

Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моего зрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника – и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.

"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда он выпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром, билет еще не просрочен, еще не поздно…"

Поздно. Поздно.

…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковый Олимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решим судьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-то сомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полными кошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда он наконец привел меня к железной двери и сказал:

– Это здесь.

Дверь оказалась запертой.

– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон… Чертов замок. Фигня какая!

Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как у ребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.

– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключей Сирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, и я совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не проверила содержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом… Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом, способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.

– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятно все-таки работать с профессионалом.

Один из ключей – второй по счету – действительно подошел к двери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.

– Ну, как тебе правительственная ложа императорского театра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлся архитектором этого чердака.

– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.

– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство и любовь”.

– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.

– А что, и такой есть? – удивился Влас.

– Есть, есть, не сомневайся.

Я осмотрела чердак.

Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающие улицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было очень хорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.

– А нас не засекут? – спросила я.

– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямо напротив. – Влас взял на себя обязанности гида.

Действительно, автостоянка на противоположной стороне улицы была пуста. Два вечнозеленых деревца легкомысленно торчали в кадках по обе стороны от входа, в предбаннике солидного заведения.

– Дешевый шик, – констатировала я, – с греками это бывает.

– Его кабинет на третьем этаже, два окна, третье и четвертое, если считать с левого торца, стекла – пуленепробиваемые.

– Скажите пожалуйста! – восхитилась я. – У него был повод, чтобы поставить пуленепробиваемые стекла?

– Был. Кстати, в его “мерее” тоже пуленепробиваемые. Так что у нас, вольных стрелков, имеется только сорок пять секунд – между стоянкой и дверями.

– Что же они чердаки упустили? – заметила я; откуда что берется, но раз решила изображать крутую профессионалку, изображай до конца. – И за что служба безопасности денежки получает?

– За дело. Все чердачные двери в округе, между прочим, были посажены на амбарные замки. В прошлом году нашего мотылька уже пытались пришпилить.

– А что же эту проглядели?

– Да не проглядели. Просто всегда нужно иметь во вражеском стане подлючего человечка, который продастся за чечевичную похлебку.

– Понятно, – сказала я, смутно сожалея о несовершенстве человеческой натуры.

– Уточним. – Власу нравились эти игры в спецагентов с лицензией на убийство; я впервые столкнулась с человеком, для которого все – решительно все! – было игрой. – В понедельник он приезжает в офис ровно к восьми пятнадцати. В восемь одиннадцать – его “мере” на стоянке, и, как я сказал, у нас есть только сорок пять секунд, чтобы отработать свои зеленые. Кто возьмет его на себя?

Он смотрел на меня исподтишка, лукаво-умоляюще, как ребенок перед витриной магазина игрушек.

– У тебя как со стрельбой, – поинтересовалась я, – тренировок не пропускал?

– Не пропускал, так что могу случайно и попасть в яблочко.

– Случайно попадают только сперматозоиды в яйцеклетку, им для этого тренироваться не нужно.

– Брось ты, у меня здорово получается, я не то что яблоко снесу – огрызок даже.

– Хорошо. – Я пообещала ему эту проклятую игрушку.

– Тогда ты на подстраховке. Тебе останутся два телохранителя, мало что им в репы стукнет, вдруг начнут бросаться грудью на амбразуру.

– Не сомневайся, начнут.

…Мы вышли на улицу тем же путем.

Шел гнусный питерский дождь, но даже он не мог испортить настроения Власу: эпопея с Сирином закончилась для него без потерь, теперь начинала раскручиваться история со мной, она обещала все прелести жизни на юге Италии, в маленьких пиццериях у порта: этой идиллической пряничной картинке нельзя было не доверять, и он доверился, дурашка.

Пережидая дождь, мы зашли в небольшое кафе на Невском, Влас заказал кофе и коньяк и развалился за столиком, интимно поглаживая ногой мою ногу.

– Мне нужно посмотреть на Грека вблизи, – сказала я, между делом отвечая на его подстольные манипуляции. – Что он делает по субботам и воскресеньям?

– Обычно торчит в “Паризиане”, слушает чертов джаз, этот наглый кабак его, между прочим. Ужасно хочу тебя, детка…

Я знала этот элитный ресторан, пару раз мы ужинали в нем с Аленой. Я понимала, почему Влас назвал его наглым – цены там были запредельные. В “Паризианс” не было и намека на сальные куплетики Шуфутинского и исповеди стареющей идейной проститутки в интерпретациях Любы Успенской. Там играли только Дюка Эллингтона и Майлза Дэвиса.

– Ну что ж, – я отхлебнула кофе, – приглашаю тебя в “Паризиану” на вечер при свечах. Но сначала подберем тебе что-нибудь приличное.

– В каком смысле? – удивился Влас.

– В смысле прикида. Не будешь же ты торчать там в своих дешевых джинсах.

– Эти дешевые джинсы стоят, между прочим, сто пятьдесят баксов. Настоящий “Вранглер”.

– Тебя надули. – Я была безжалостна.

– Некуда бабки девать? Можно поглазеть на него и возле кабака, невелика птица.

– Будем торчать у дверей, как филеры с накладными рыжими бородами? Не будь идиотом.

…Мы заехали в приличный дорогой магазин, я сама выбрала Власу костюм, легко расставшись с остатками долларов. Этого жеста он не оценил.

– Ну, ты довольна? – спросил он у меня в примерочной, куда мы удалились под снисходительно-завистливые взгляды продавщиц, ни дать ни взять пара голубков, которая должна разродиться медовым месяцем. – Не понимаю я этого гнусного капиталистического шика.