Б. Седов - Знахарь. Путевка в «Кресты»
— Да-а, без них никуда. Эт… твою мать! Принесли черти на наши головушки двух пидарасов! А ты говорил про удачу. Шляется где-то эта удача. Чтоб от меня держаться подальше. Это же у нее как понятие — чтобы с рождения я ее даже рядом не видел.
Я улыбнулся. И подумал: «Интересно, а ведь совсем недавно у меня в голове блудили почти те же самые мысли: про неверную ветреную особу, которая, напрочь забыв про меня, трется в этот момент об кого-то другого». А еще я отметил, что, как это ни странно, но именно в тот момент, когда из-за Кротова и стажера создалась внештатная ситуация и мне пришлось принимать непростое решение, адреналин, до этого насыщавший мою кровь до предела, куда-то исчез. Дрожь в ногах прекратилась. И вместо предстартового мандража наступило полнейшее спокойствие. Более того, отрешенность, состояние сродни состоянию японского камикадзе, уже отправившегося на «нуле»[50] в свой последний полет. Камикадзе, уже оставившего на взлетной полосе шасси. Камикадзе, уже считающего минуты, которые ему отмерены от оставшейся жизни. Камикадзе…
— Блондин, знаешь, кто мы с тобой? Камикадзе,
— Че-его? Ками… — вздрогнул мой спутник. — Как ты сказал? Какадзе? Кто такой? Из грузеров что ли?
Я рассмеялся. И ничего не ответил, прикидывая, что нам до нашего взлета, когда мы оставим этот вытоптанный сотнями кирзовых сапог берег, ждать не больше пяти минут. Мужики уже зачалили буксировочный трос и сошли с плотов на твердую землю. Около пилорамы начала собираться братва, и там я заметил двоих пацанов, которые занимались нашим прикрытием и уже были готовы в любой момент отдать команду к началу бузы.
Я бросил осторожный взгляд на двоих цириков. Ни Кротов, ни стажер даже и не подумали проверить палатку, установленную на последнем плоту. Они продолжали стоять шагах в двадцати от нас и о чем-то негромко переговаривались.
— Ишь, Какадзе… — пробурчал себе под нос Блондин. — Какадзе… Готовься, Коста, нырять.
Буксир жизнерадостно перднул мотором, выпустил из трубы черный клуб солярочного перегара и начал осторожно выруливать носом к середине реки. Вот сейчас трос натянется. Вот сейчас плоты придут в движение и отодвинутся от берега. Вот сейчас…
— Сейча-а-ас… — пробормотал я и подогнул под себя ногу, чтобы сразу вскочить и с места набрать нужную скорость. — Сейча-а-с…
«…или, — продолжил я про себя, — стану коченеющим трупом, которому на все наплевать, или все же уйду на свободу. Или-или… Или сдохну, или свалю, но с зоной у меня на этот момент все отношения прекращены. Прощайте, цирики. Не увидимся больше. Прощайте, мать вашу так!»
А у меня за спиной уже набирали силу гвалт и громкая ругань. И даже не надо было оглядываться, чтобы понять, что мужики сейчас расхватывают дубье. Это был сигнал к старту нашего соскока на волю.
Глава 11. Гипотермия
Оказалось, что поведение Кротова и стажера я спланировал совершенно точно. Один, постарше и поумнее, решил, что главное — спокойно дожить до пенсии, и поспешил сделать ноги, когда около пилорамы началась грандиозная драка. Другой, помоложе и поглупее, серьезно вознамерился поиграть в героя. На виду караульных с вышек показывать спину каким-то вонючим зекам ему, щенку, было западло. Поэтому он остался на месте, эффектно отцепил от пояса резиновую дубинку и, стоя к нам вполоборота, принял картинную позу гестаповца из фильмов про вторую мировую войну. Ноги, обутые в блестящие хромовые сапоги, на ширине плеч. Дубинка, зажатая в правой руке, ритмично похлопывает по левой ладони. На скуластом лице нет ни страха, ни вообще каких-либо эмоций. Раскрасавчик! Всего в каких-то десяти метрах от нас. Если мы попробуем сейчас уходить под плоты, он нас тут же заметит. А ведь нам пора. У нас осталось не больше пяти секунд.
Я растерялся. Я не знал, как поступить. И из-за мерзкого молокососа уже было поставил крест на нашем побеге. Но в этот момент совершенно забыл, что рядом со мной Блондин — человек вообще без нервов, в экстремальных ситуациях действующий исключительно по наитию; отморозок, никогда не разбирающийся в средствах достижения цели; тренированный спец, обученный чуть ли ни всем известным человечеству способам умерщвления…
Я даже не успел зафиксировать в сознании, как он это сделал. Но сделал просто великолепно — эффектно и эффективно, словно не в жизни, а в крупнобюджетном американском боевике. Огромная ручища, богато усыпанная веснушками и наколками, дернулась к правому сапогу и через мгновение в ней блеснул новенький шабер, который неделю назад Блондину выточил в мастерских один из местных умельцев. Выточил на заказ. Не на глазок, а по тщательно вычерченному эскизу. Именно такой шабер, о каком и мечтал Блондин, чтобы взять его с собой в тайгу, — острый, как мушкетерская шпага; тяжелый, как железнодорожный костыль; идеально отбалансированный для метания.
Не довелось ему попутешествовать по тайге в Блондиновом сапоге хоть несколько километров. Он был пущен в дело немного раньше. Именно пущен…
Блондин откинул назад свое мощное тело, отвел в сторону руку с шабером и негромко позвал:
— Слышь, мент. Оглянись.
И тут же стажер резко повернулся к нам, выпятил вперед перетянутую новенькой портупеей грудь. Все сделал как по заказу. Подставился так, что об этом можно было только мечтать. И в тот же миг рука Блондина — как праща — сделала широкое круговое движение…
Мне удалось зафиксировать краем глаза, как мелькнул, уходя в полет, шабер. Мне удалось расслышать, как он издал легкий свистящий звук, рассекая воздух. И я отчетливо видел, как точно посередине груди мальчишки-стажера к ремешкам портупеи тут же добавилось еще одно украшение — рукоятка, вырезанная из старого дубового плинтуса и залитая точно посередине свинцом для баланса. Одна только ручка. Клинок же, пробив грудину, полностью погрузился внутрь дурака, решившего поиграть в отчаянного парня. Последний раз в своей жизни.
Я еще успел заметить, как стажер покачнулся, но как он упал, увидеть уже не успел. В этот момент ручища Блондина обрушилась мне на спину и придала мне такое ускорение вперед, что я чуть было не перешел из сидячего положения в позорную стойку раком. Но сумел кое-как устоять на ногах, хотя и сделал несколько неуклюжих шагов к кромке воды.
— Быром ныряй!!! Мент уже мертв! Коста, ныряй!!! — надрывался, орал что есть мочи у меня за спиной Блондин. — Ныряй!!!
В этот момент его голос заглушило громкое уханье тревожной сигнализации. Настолько громкое, что тут же решительно откинуло в сторону все остальные звуки. Пропитало собой все пространство. Унеслось в даль над рекой, чтобы, отразившись от соснового бора на противоположном берегу, вернуться назад. И тут же с этим оглушительным воем решил поспорить треск пулеметной очереди. С вышки открыли огонь над головами. Братву на промзоне клали на землю.
А я в это время, поднимая фонтаны брызг, в несколько гигантских шагов добрался до удалившегося уже от берега плота — третьего от буксира — и, задержав как можно глубже дыхание, нырнул под него. Словно в мгновение ока перешел из одного мира, вопящего сиреной и трещащего пулеметной очередью, в совсем иной, холодный и мрачный. Спокойный и тихий, но угрожающий мне гипотермией и утоплением — если не успею вовремя отыскать спасительные дыхательные трубки.
Стараясь не суетиться и не растрачивать попусту сил, цепляясь одеждой за всевозможные сучки и железки, я все же сумел проплыть под плотом до противоположного его борта и затратил на это, должно быть, считанные секунды. Но они показались мне вечностью! И воздуха мне катастрофически не хватало — еще чуть-чуть, и начну пускать пузыри! Я принялся судорожно шарить рукой по нижней кромке плота. И — о, счастье! — почти сразу нащупал одну из дыхательных трубок. Я стремительно скользнул ладонью по ней, отыскал широкий конец — «загубник» — и жадно приник к нему ртом. Потом с силой выдохнул из себя воздух, постаравшись сделать это как можно резче — так, чтобы выдуть из длинной трубки побольше воды. Понимая, что если это мне не удастся с первой попытки и я не смогу нормально дышать, то останется лишь всплывать на поверхность и сдаваться в плен мусорам.
Не так страшен черт, как его малюют. У меня все получилось. Когда я сделал первый вдох через трубку, то с облегчением обнаружил, что в ней осталась лишь капля воды. Или слюны? А черт ее знает! Главное, что я добрался до своего «первого класса». Я нормально дышу. Я с каждой секундой уплываю все дальше и дальше на волю. Я даже, чтобы меня не снесло течением, крепко держусь правой рукой за скобу — совершенно не помню, когда за нее ухватился. Теперь остается последний вопрос: куда запропастился Блондин? Все ли у этого метателя шаберов в норме?
Не успел я об этом подумать, как рядом со мной зашевелилась огромная туша, начала оттеснять меня от моей скобы, выталкивать из-под плота на поверхность. Блондин, дьявол его побери! Я зацепил его за одежду и, приложив невероятные усилия, подтянул этот шестипудовый кусок протоплазмы, дергающийся и сопротивляющийся, к кромке плота, ткнул в него еще одной дыхательной трубкой — точно как и скобу, я не помнил, как ее обнаружил.
