Виктория Платова - Хрустальная ловушка
Ольга даже вздрогнула — сейчас интонации в голосе Инки напомнили ей ее собственные интонации из далекого детства: «Ничего, придет папа, он вам всем покажет».
— Да, — констатировал Марк. — Пожалуй, здесь будет еще та коррида. Нужно только заблаговременно занять места на северной трибуне.
— Ты хочешь что-нибудь поесть. Инка? — заботливо спросила Ольга.
— Нет… Скажите мне, что ничего страшного со мной не произошло, пожалуйста…
— Ничего страшного с тобой не произошло, — Ольга тревожно заглянула в глаза подруге, — только не раскисай.
— Отдохнули, ничего не скажешь… Лучше бы мы поехали на море. — Инка взяла Ольгу за руку и крепко сжала.
— Ну, на море, положим, тоже есть опасности, — Марк, как всегда, выступил вечным оппонентом Инки. — Например, спасатели в рваных плавках. Или буйки, за которые нельзя заплывать.
— Ты всегда был пролетарием, Марик, душка. Распространителем «Искры» и членом фабрично-заводского комитета.
Ну какие, скажи на милость, могут быть буйки в Акапулько? — Инка, выросшая в неполной семье воспитательницы, за несколько лет жизни с Игорем Анатольевичем успела изучить все самые фешенебельные курорты мира. И даже произносила их названия с особым ленивым шиком.
— Не ты ли сюда рвалась? — резонно заметил Марк.
— Дурой была, — согласилась Инка, — но больше такой ошибки не повторю. А все ты. Ты меня сглазил.
— Ну, конечно. «Я сам горбат, стихи мои горбаты, — кто виноват? Евреи виноваты!» — Марк иронически улыбнулся.
«Странно иногда поворачивается жизнь, — подумала Ольга. — Они покусывают друг друга так, как будто ничего не произошло. Как будто Инка не лежит в своей кровати обездвиженная. Может быть, шок после падения еще не прошел, и она не вполне осознает серьезность положения? Или положение не настолько серьезно? А если настолько — значит, Марк просто жестоко подыгрывает ей — жестоко и точно, как в боях без правил. Чтобы она не думала о возможных последствиях возможных травм. Но если она до сих пор не может встать на ноги, если она даже не чувствует их…» — Ольга даже похолодела от такой мысли.
— Инка. — Она снова потянулась к подруге, аккуратно обняла ее и сказала без всякой логики:
— Я тебя очень люблю.
— Неужели все настолько серьезно и я больше никогда не встану? — попыталась улыбнуться Инка: ну, конечно, она осталась сама собой, и ничто не в силах ее изменить.
— Самое серьезное уже позади, — начал было Марк. — Морг ты благополучно промахнула. А когда оклемаешься, прибьем на этой двери табличку: «При съемке фильма ни одно животное не пострадало».
Инка не успела ответить колкостью — на тумбочке рядом с кроватью зазвонил телефон. Инка инстинктивно потянулась к нему и застонала: пока ничего с резкими движениями не получится. Это ясно.
Марк снял трубку и некоторое время сосредоточенно молчал.
— Понятно, — сказал наконец он. — Мы выходим.
— Что? — спросила Ольга.
— Ну, дщери мои, готовьтесь. Только что передали по инстанциям: Игорь нашел борт и сейчас уже на подлете. Минут через двадцать будет здесь.
Инка залилась краской. Видно было, что она ждет прилета мужа и боится его.
— Дай мне, пожалуйста, мою косметичку, Лелишна, — виновато попросила она.
— Самое время, — ухмыльнулся Марк.
— К приезду мужа я должна быть во всеоружии.
— Ты и так уже во всеоружии. Можно сказать, экипировалась от лодыжек до крестца.
Нет, сегодня все-таки не его день. Шутит он неудачно. На редкость неудачно.
Ольга поцеловала Инку, Марк же ограничился легким кивком и похлопыванием по складкам одеяла: держите себя в руках, миледи, если уж ноги вам отказали. Инка остановила Ольгу у самых дверей:
— Лелишна!
— Жду тебя в вестибюле, — шепнул жене Марк, скрываясь за дверью.
— Лелишна, — снова позвала Инка.
Ольга склонилась над ней и взъерошила ее короткие темные волосы — экстремальный вариант, воинствующий унисекс, лоснящаяся шкурка породистого зверька.
— Как я выгляжу, Лелишна?
— Неплохо.
— Правда? А почему не отлично?
— Потому что ты неисправимая кокетка, Инка.
— Я бы даже сказал больше, — Марк все-таки просунул голову в дверь и отыграл подачу, — она будет кокетничать даже в гробу и строить зазевавшимся червям пустые глазницы.
— Лелишна, будь любезна, передай своему мужу, а моему зятю, что он ублюдок.
— Передаю, — улыбнулась Ольга, — Марк, ты бестактный человек.
Марк захлопнул дверь.
— Лелишна, — Инка подняла на нее глаза, — что я должна сделать, чтобы он остался со мной?
— Ничего. Остаться собой, только и всего. — Ольга даже поморщилась от своей последней реплики: уж слишком выспренне она прозвучала. — Все будет хорошо, Инка.
— Ты думаешь?
— Я просто уверена.
…В вестибюле гостиницы Марк беседовал со Звягинцевым. От толстого Пал Палыча за версту несло пивом и снисходительным почтением. Ольге не очень-то хотелось видеть Звягинцева — сам того не подозревая, он выступал свидетелем обвинения на процессе по делу о ее маленьких несанкционированных безумствах. Но Марк уже махнул ей рукой: иди сюда, Ольга!
Ольга подошла и сдержанно поздоровалась с толстяком.
— А вы, я смотрю, неплохо выглядите, — сказал Звягинцев.
— Спасибо.
— Ваш муж рассказал мне о вашей подруге. Сочувствую, — Два подбородка Звягинцева так скорбно затряслись, что их общему колебательному пафосу больше подошло бы слово «соболезную».
— Ну, сочувствовать пока рано. А на месте вашей администрации я бы вплотную занялась штатной единицей доктора.
— Вы Артема имеете в виду? — — Да. Думаю, у него будут неприятности по работе. Давно пора встряхнуть этого наглеца.
— А вы-то сами как себя чувствуете? — Звягинцев пропустил замечание об Артеме Львовиче мимо ушей. Но одно лишь упоминание о докторе автоматически потащило за собой вопрос о пациенте. Вернее — о пациентке: похоже, ее уже всерьез рассматривают как потенциальную кандидатку на психиатрический стационар.
Наверное, именно так она и думает, эта гора несвежего мяса.
— Великолепно, — сухо ответила Ольга. — Пойдем, Марк.
Не дожидаясь ответа, Ольга двинулась к выходу.
— Всего доброго. Пал Палыч. — Марк пожал Звягинцеву руку и отправился следом за женой.
…Он догнал ее уже на улице.
— Куда идти? — спросила Ольга у мужа.
— Вдоль корпуса и направо по дорожке. Потом еще раз направо. В двухсот пятидесяти метрах будет вертолетная площадка.
— Тогда идем.
…Они еще успели забежать в коттедж и переодеться: Марк порекомендовал жене тот самый комбинезон, ярко-синий с белыми вставками: «Ты будешь неотразима, кара, отцу это. должно понравиться».
…Ярко освещенная — несмотря на метель — вертолетная площадка была пустынна. Ольга подняла лицо вверх, к черной пасти неба.
— Он сумасшедший, мой отец, — сказала она и тотчас же осеклась: если кто в их семье и сумасшедший…
— Самый обыкновенный влюбленный мужчина, — мягко возразил Марк.
— Интересно, сколько он заплатил за этот вояж?
— Я бы заплатил столько же. — Марк приблизился к Ольге и обнял ее. Его твердый подбородок уткнулся в ее волосы.
«Господи, все так же, как раньше», — закрыв глаза, подумала она, — как будто не было этих нескольких чудовищно несправедливых по отношению к ней дней.
— Марк!
— Да, кара.
— Марк… Я бы не хотела, чтобы отец знал… О том, что здесь происходило. Обо мне…
— Конечно. Можешь не беспокоиться на этот счет. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
— Если не считать переживаний по поводу Инки — да.
— Я рад. Но ты должна дать мне слово. Ты должна обещать мне… Когда мы вернемся в Москву…
Ольга уже знала, что он скажет, что он должен сказать: когда мы вернемся в Москву, кара, ты будешь послушной девочкой, ты посетишь всех психологов, психиатров и психоаналитиков, ты будешь исправно принимать лекарства и душ Шарко, ты будешь делать все, что скажет тебе заботливый муж, который желает тебе только добра…
— Хорошо, Марк, — она перебила его. — Я согласна.
— Вот видишь, кара, — затылком Ольга почувствовала его улыбку, — не прошло и двух лет, как мы начали понимать друг друга с полуслова.
* * *…Он свалился с неба, ее отец.
Как какой-нибудь титан, наказанный за богоборчество.
Он и был титаном, во всяком случае, именно таким он представлялся Ольге в детстве.
Вертолет, попавший в страшную болтанку, прилетел не через двадцать минут, а через час. Уже потом выяснились все подробности этого безумного ночного полета. Отцу все-таки удалось уговорить какого-то отчаянного летчика, полгода сидящего без зарплаты в своем нищем авиаотряде. Пять тысяч долларов — именно во столько оценил летчик и свою жизнь, и жизнь отца. Отец не задумываясь выложил эти деньги.
И вот теперь он стоял на вертолетной площадке рядом с дочкой и зятем. От него пахло крепким, въевшимся во все 'поры кожи одеколоном, бензином и дешевым табаком: очевидно, в лучшие времена развалюха-вертолетик «Ми-2» трудился на ниве табаководства.
