Виктория Платова - Хрустальная ловушка

Виктория ПЛАТОВА

ХРУСТАЛЬНАЯ ЛОВУШКА

Автор выражает искреннюю признательность за помощь в написании романа сотрудникам горнолыжного комплекса «Золотая долина» (г. Санкт-Петербург).

* * *

… Он будет лучшим в коллекции, этот трофей.

Этот легкомысленный жеребец, конь с яйцами, поклонник фирмы «Саломон» <"Саломон" — один из крупнейших производителей лыжного снаряжения.>, любитель армрестлинга, баночного пива и натуральных блондинок. Блондинок всего пятеро — двое замужем, одна разведена, одна залечивает ранний климакс и полуслепые глаза подобием фристайла. Кажется, такие неприятности со зрением называются астигматизмом… Еще одна, преподавательница философии какого-то московского института, послала его подальше вместе с баночным пивом. Нужно отдать ему должное, он никого не пропустил за ту неделю, что околачивается в «Розе ветров», подонок. А с двумя даже умудрился переспать, с разведенкой и астигматичкой, — они сами на это нарывались, так что доблесть невелика.

Теперь эти две самки ненавидят друг друга.

А он мертв.

О том, как он умер, никто никогда не узнает.

И тело его не найдут, ничего не поделаешь, две лавины прошли одна за другой. В коротком промежутке между ними я успел спасти его. Спасти, чтобы убить Он не ожидал. Он не ожидал, что моя лыжная палка, переделанная под нож, окажется так остро заточенной. И что она войдет ему под лопатку, не встретив никакого сопротивления Перед смертью он назвал мне свое имя. Кирилл. Астигматичка называла его Кирой. Разведенка — Лариком. Я тоже представился. Он обещал мне пиво и армрестлинг, как только мы доберемся до «Розы ветров». Мы спустились по склону: сначала он на своем сноуборде, затем я. Я взял влево, хотя «Роза ветров» находится правее. Он не обратил на это внимания: новички не ориентируются на местности, а он был новичком, это ясно. «Обязательно приеду сюда на следующий год» — это были его последние слова. Последние перед тем, как моя лыжная палка вошла ему под лопатку, не встречая никакого сопротивления.

…Я давно за ним охотился. Он будет лучшим в коллекции, этот трофей, хотя с ним и придется повозиться.

Хорошо посаженная голова, разворот ключиц, грудная клетка, аккуратные ягодицы — все это выше всяких похвал. Единственное, что раздражает меня, — это удивление, застывшее на его холеном лице. Удивление — и больше ничего. Почему все они безмерно удивляются, когда смерть застает их врасплох, почему на это так живо реагируют их носогубные складки и глазные яблоки?.. Только с одним трофеем мне повезло — горе-альпинист, отбившийся от группы во время восхождения по южному склону и похороненный лавиной. Он умирал несколько часов, хотя для смерти хватило бы и пятнадцати минут; несколько часов мучений только потому, что ему удалось создать воздушный мешок — он методично бился каской о прессованный снег.

Но это только продлило агонию. И придало его лицу то выражение, которое я тщетно хочу придать лицам всех своих трофеев, — выражение неизбывного, нечеловеческого, всепоглощающего ужаса.

Ужас.

Ужас — вот визитная карточка моей коллекции.

Ужас, заключенный в ледяную корку. Ужас как композиционный центр всей скульптурной группы. Шесть фигур, если не считать горе-альпиниста и любителя фристайла Кирилла. Сними будет семь, число слишком неудобное для Страшного суда.

Нужен кто-то еще, лучше, чтобы это была женщина, еще одна, кроме той, что у меня уже есть. Нони-астигматичку, ни разведенку я видеть не хочу. И остальных натуральных блондинок тоже, их волосы не так хороши для льда. Ни одной подходящей фактуры за сезон, есть от чего прийти в отчаяние.

Но я не приду в отчаяние. Я терпелив. Я гораздо более терпелив, чем эти чертовы горы.

Я буду ждать нужную мне женщину. Я буду ждать одну-единственную деталь, которая поможет мне закончить композицию. Последний штрих, финальный аккорд.

Она займет свое место на ледяном пьедестале, и это будет достойное место. Жаль, что никто и никогда не оценит этого.

Никто, кроме сводов пещеры, которая свято хранит мою тайну, мой маленький музей фигур изо льда. А ведь он вполне мог бы стать достопримечательностью «Розы ветров», и школьники приезжали бы сюда на экскурсию во время зимних каникул…

Нет, школьники — это чересчур хлопотно. Фантики от конфет, жвачка, приклеенная к стенам, банки из-под кока-колы, использованные презервативы, — школьники остаются ублюдками всегда и везде, никакого почтения к высокому искусству.

А это и есть высокое искусство.

Четверых из семи моих трофеев, моих милых натурщиков, убили горы. Троих — я сам.

А это и есть высокое искусство.

Любвеобильного подонка Кирилла хватятся только к вечеру.

Нужно успеть вернуться в «Розу ветров», чтобы принять участие в его поисках. Я буду последним, кто откажется от них.

Спасатели всегда надеются на лучшее, хотя прекрасно информированы о худшем…

К тому же нужно еще покормить собак. Как же я мог забыть о собаках?..

ЧАСТЬ I

Знатные семьи всегда преследует злой рок.

"Жила-была девочка, которая ненавидела самолеты… Она ненавидела их больше, чем рыбий жир и гольфы с помпонами. И даже больше, чем костюм Снежинки на новогоднем утреннике. Ее почему-то всегда наряжали Снежинкой, а ей хотелось быть Королевой-домино… Черная клетка — белая клетка. И кружевное жабо вокруг шеи . Быть может, если бы она привыкла к самолетам, ее шея не была бы такой тонкой.

А потом девочка выросла, окончила Московский государственный университет (филфак, последнее прибежище дур из зажиточных семей), и ее абстрактная ненависть к самолетам стала конкретной. Она терпеть не могла всю историю fucking mother (извините за ненормативный английский) авиации — от невинной этажерки братьев Райт до последней модели «Боинга». В пакет ненависти входили также: табло «Не курить! Пристегнуть ремни!», авиакомпании «САС» и «Люфтганза», минеральная вода в пластмассовых стаканчиках, мятные карамельки «Полет» и…

И воздушные ямы.

Воздушные ямы, капкан для любого здравомыслящего человека. Сейчас нашу девочку вырвет, интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет, прежде чем случится несчастье?.."

— Интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет? — спросила Ольга слабым голосом.

— Я, кажется, даже знаю, как зовут эту сволочь, кара <Саrа — дорогая (итал.).>. — Даже сейчас он не упустил возможности поцеловать ее.

Спустя два с половиной года супружеской жизни. Милый, милый, бесконечно милый Марк, как же ей повезло с ним!

Ну, кто еще называл бы ее «кара», разве что какой-нибудь сицилианский мафиози средней руки, вариант крестного отца для бедных… «Кара» — память о медовом месяце в Венеции, туда они тоже летели самолетом.

Венеция — подарок Марка, оплаченный деньгами ее отца.

Марк отрабатывал эти деньги полгода — уже потом Ольга узнала об этом. Вкалывать без выходных после того, как маленькие пароходики в Лидо и Дворец дожей стали воспоминанием, — не всякий пылко влюбленный решится на это.

Милый Марк. Святой Марк.

«Сан-Марко» — именно так обращались бы к нему родные, если бы были итальянцами. Но они не были итальянцами. Кажется, его родной город называется Кизыл-Арват. Совершенно непроизносимое название, затерявшееся где-то в туркменских песках. Почти библейских, как шутит сам Марк.

Библия, вот чем руководствовалась его мать, рожая детей:

Марк — самый старший, есть еще брат Иона и сестры — Мария и Магдалина. Его мать — она заселила бы детьми весь Новый завет, если бы не умерла…

…Тошнота понемногу проходила, Ольга откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.

Марк — самый старший из всего кизыл-арватского библейского выводка. Ее муж перед богом и людьми. Правая рука отца, талантливый менеджер, в тридцать три года ставший коммерческим директором крупного нефтедобывающего концерна. Без всяких протекций с ее стороны: это было решение отца, только его. Отец никогда бы не отдал пост своему зятю, если бы он был только зятем. Но Марк был по-настоящему талантлив в бизнесе, отец понял это, как только приблизил его к себе. Марк не любит вспоминать все связанное с его детством и ранней юностью в Кизыл-Арвате: ничего выдающегося там не было — удручающая бедность, несколько соляных озер, змеи, песок и ящерицы-гекконы, лазающие по стенам дома. Он вырвался оттуда, как вырываются из ада.

Его мать умерла, сестра Магда, в полном соответствии с именем, перекочевала в один из амстердамских стриптиз-клубов (Марк почти не вспоминает о ней, он ненавидит сестру так же, как Ольга — самолеты). Мария осталась в Кизыл-Арвате и вышла замуж за плотника-туркмена, тоже в полном соответствии с именем. Она работает на местной ковровой фабрике, а на свадьбу подарила Марку и Ольге ковер — он и сейчас лежит в их спальне, на полу.