Татьяна Светлова - Голая королева
Откуда оно, это выражение на портрете? Ты так ее видишь, что ли?
— Не знаю… Пишется как-то само. Обычно не думаешь. Наверное, я ее так вижу.
— Или ты ее так хочешь видеть. И ты прав.
Глава 29
Алина щурилась на солнце. Новые очки немного жали переносицу.
Интересно, а старые не жали? А старые очки были — какие?
Нет, не интересно. Совершенно не интересно. Совсем нет. Новые, раз жмут, лучше просто снять. И никого не видеть. Вот и хорошо. Лица расплываются, и некого узнавать: все, как один.
Там, в конце парка, решетчатая ограда. За оградой улица. По улице ходят люди и ездят машины. Это из-за них она получила удар в голову. А из-за удара в голову — потеряла память. И она туда не хочет. Ни к людям, ни к машинам. Оставьте меня все в покое. Не трогайте. Только не трогайте меня! Все.
Отстаньте. Мне тут хорошо, я здесь останусь.
Как это просто: удар в голову — и памяти, как не бывало. И ты с этого момента — никто, тебя зовут — никак, и ты живешь — нигде. У тебя больше нет биографии, нет прошлого, ничего, чистый лист.
Вот и хорошо, вот и отлично. Оно мне не нужно, прошлое. Пусть чистый лист; начнем с чистого листа; так лучше.
Она расстегнула две верхние пуговки рубашки и закрыла глаза, подставив лицо нежаркому сентябрьскому солнцу.
Больничный запах сводил Алекса с ума. Даже здесь, в кабинете заведующего отделением доктора Паршина, этот запах преследовал его, проникал в ноздри, в мозг. Только один этот запах способен вызвать депрессию! Немедленно забрать Лину отсюда!
Толстый и высокий, с седеющей черной бородой, доктор Паршин распахнул дверь своего кабинета и сказал сиплым басом: «Сейчас я вам наглядно объясню. Пожалуйте». Он провел Алекса в конец коридора и указал на Алину в окно:
— Видите, она гуляет всегда во внутреннем дворе, между корпусами.
Она практически никогда не доходит до нашего парка. Только смотрит в парк из-за угла, не покидая двор.
— Да, я заметил… Я ее вижу иногда, я в парке на скамейке подолгу сижу, — жду, когда она появится.
— И знаете, почему? Потому что из парка видно улицу! И она ее боится. А вы говорите — домой! Это может привести ее к нервному кризу, ухудшить ее состояние, это риск, Александр Кириллович. Риск, что память к ней вообще не вернется.
— В конце концов, это не так уж важно, память. Раз Лина сама не хочет ее возвращать… А для меня — имеет значение только то, чтобы мы были вместе, чтобы она была рядом, дома. Наша семья — вот что важнее всего…
— Вы забываете, что это для вас семья, для вас она — жена. Но вы для нее — никто, и семья для нее не существует. Она сейчас в некотором смысле сравнима с ребенком, и если ей и нужна семья, то, скорее, в виде папы с мамой… Вы находитесь в разных системах отсчета.
— А вы что предлагаете?
— Ждать.
— Не может же она бесконечно находиться в больнице!
— Конечно, не может. Но прежде, чем вести разговор о ее возвращении домой, необходимо, чтобы она хотя бы согласилась с вами познакомиться. Чтобы она к вам хотя бы немножко привыкла.
— Но ведь она не хочет меня видеть!
— Последний раз я говорил с ней об этом два дня назад. Поговорю опять, сегодня. Надо уговаривать ее постепенно, на нее нельзя давить: она страшно сопротивляется любому давлению, даже мнимому… Что-то в ее подсознании блокирует восстановление памяти — такое иногда встречается в случаях с амнезией. Так что наберитесь терпения.
Терпения! Алекс обвел глазами коридор. Белое, бесцветное, больничное, безрадостное — как тут может захотеться жить, узнавать жизнь?
Больные, тоже какие-то выцветшие, блеклые, слоняются по коридору; посетители — и те будто вылиняли. У соседнего окна стоит какой-то молодой человек, и прижавшись лбом к стеклу, смотрит во двор — с тоской. Хоть и не пациент, по костюму видно: посетитель. И то — тоска. Вот что такое больница — тоска! И этот запах. Здоровому жить расхочется.
— Может быть, мне лучше подойти к ней, пока она гуляет, во дворе, и самому с ней познакомиться? «Познакомиться»… Как это странно звучит.
— Я вас понимаю. Но делать этого нельзя, ни в коем случае!
— Почему? Думаете, я ей не понравлюсь?
— Возможно, и понравитесь. А возможно — нет. Никто прогнозировать не возьмется, но вероятность негативной реакции очень высока. Она может испугаться, это может вызвать у нее нервное потрясение, и тогда наши шансы на скорое возвращение памяти резко уменьшатся. Мы не имеем права так рисковать! Вы должны понять, что амнезия — дело крайне деликатное, тут замешана психика, и заблокированные участки мозга могут навсегда остаться выключенными, если действовать грубо… Тем более, как я вам сказал, Алина сама, подсознательно, пытается сохранить свою амнезию… Как бы вам объяснить… Как если бы она сложила свои воспоминания в некий ящик, заперла на ключ, а ключ потеряла. Но при этом такое положение вещей ее почему-то устраивает, и ключ она искать не хочет.
— Хорошо, доктор. Делайте, как считаете нужным, но только постарайтесь поскорее ее убедить, прошу вас!
— Все, что в моих силах! — оторвался от окна врач. — Заверяю вас, все что в моих силах, я делаю!
Они двинулись по коридору к выходу.
Молодой человек у соседнего окна повернул голову и долго смотрел им вслед. Когда они скрылись из виду, он тоже двинулся по коридору в сторону выхода.
Сквозь закрытые веки тепло и розово проникало солнце.
Все-таки это неразумно; все-таки надо перестать бояться, надо согласиться на сеансы, которые помогут ей вернуть память; надо встретиться с мужем, — надо узнать свое прошлое…
«Прошлое» — такое черное, крепкое, плотное слово. Прямоугольное; черный металлический ящик с тяжелой крышкой. Холодный, черный, тяжелый, с острыми углами, с кованой крышкой… Если эту крышку приподнять…
Оттуда вылетят злые духи, и затащат Алину в ящик!
И крышка захлопнется.
Нет! Ни за что.
Отчего прошлое ей кажется таким черным и глухим ящиком? Что там в нем, — что-то плохое?
Почему она так решила? Глупости; надо узнать, надо спросить доктора Паршина: пусть расскажет ей о ее прошлом, хотя бы немножко, хотя бы коротко, чтобы только краешком глаза заглянуть в прожитые двадцать пять лет…
Нет, там духи! Они вылетят — и все, и уже будет поздно, с ними никто не сладит; они затащат Алину в черный ящик. Нет.
Но нельзя же жить вечно в больнице, надо из нее однажды выйти; и куда? в прошлую жизнь?
Почему это так надо? Почему, кому она обязана вернуться? Почему нельзя начать новую жизнь, без прошлого? Она его не хочет, прошлое, она хочет начать жизнь заново, — разве она не имеет права? Разве они — имеют право ее принуждать?
Может, сбежать из больницы?
Розовое и теплое свечение солнца вдруг исчезло, будто его выключили; серая тень легла на ее веки.
Алина открыла глаза.
Перед ней стоял мужчина. Красивый мужчина. Шатен. Высокий. Хорошо одетый. Элегантный костюм, галстук с булавкой, стрижка, как на картинке, благоухание туалетной воды. Он ей улыбался.
Что ему надо, интересно? Его улыбка показалась Алине фамильярной.
Она смотрела на него вопросительно, но он молчал.
— Что вам нужно? — спросила, наконец, Алина.
Мужчина, не ответив, сел на скамейку, рядом с ней. Алина демонстративно отодвинулась.
— Вы меня не узнаете? — проговорил он немного настороженно, хотя по-прежнему улыбаясь.
— Нет, — без всякого любопытства ответила Алина.
Его лицо слегка расплывалось в ее глазах, было нечетким, но она решила не надевать очки, — у нее не было ни малейшего желания его разглядеть.
— Совсем не узнаете?
— Бесполезно, — холодно обрезала Алина. — Я вам ничего не могу сказать. У меня амнезия.
— Я знаю, — сказал мужчина, как показалось Алине, с удовлетворением в голосе, которое ее удивило.
— Откуда? — сухо осведомилась она.
Мужчина молчал, разглядывая ее все с той же улыбкой. Алине не понравилось, как он на нее смотрел, как он улыбался, и вообще весь он — совсем не понравился! Она вскочила и двинулась было от скамейки…
— Постой, Аля, — догнал ее голос мужчины. — Постой. Я твой муж.
Крышка черного ящика медленно, тяжело приоткрылась. Духи зашевелились.
Как доктор Паршин мог разрешить ему к ней подойти! Это нечестно; он обещал ей полный покой!
— Подожди, — сказал Муж. — Одну секунду. Ты ничего не хочешь знать, твое право; но ты должна узнать одну вещь, только одну. Потом будешь решать сама, что делать.
Алина присела, спиной к нему, и замерла на краешке скамейки. Духи завладели ее телом, схватили, загипнотизировали; она чувствовала себя парализованной, тело ее не слушалось, сознание приготовилось к прыжку в бездну, в черный ящик, и голова кружилась с тихим звоном.
— Ты должна знать, что тобой интересуется милиция, — он говорил негромко, но с напором. — Ты совершила… одно преступление. Небольшое; но тебя за него сразу же посадят в тюрьму, как только к тебе вернется память. Так что не в твоих интересах оставаться в больнице — ты сама не замечаешь, как с тобой работают психиатры. Это происходит не только на сеансах, от которых ты отказалась: с тобой работают, когда ты спишь и когда ты ешь, каждое обращенное к тебе слово — это лечение. Не говоря уж о лекарствах. В один прекрасный день память к тебе вернется, и этот прекрасный день наступит скоро. Я только что разговаривал с доктором: он меня заверил, что это вопрос дней. И тогда к тебе придет милиция и тебя отдадут под суд.
