Виктория Платова - Эшафот забвения
Впрочем, не так сильно оно изменилось, просто ушло в глубокое подполье, прожило там какую-то жизнь и привыкло обходиться без света. И эта седина – она действительно старит меня… Даже не старит, нет, она уничтожает меня, забивает все поры, делает черты расплывчатыми. Он сказал вчера – “у тебя совсем нет морщин”. У меня нет морщин, но и жизни в глазах тоже нет, есть только ожидание близкого конца, и в этом я становлюсь похожей на убитую Александрову.
Не отрываясь от зеркала, я сняла длинную футболку, которая по совместительству вот уже несколько месяцев выполняла функции ночной рубашки. Зачем я это делаю, зачем провожу смотр уже давно погибших, увязших в болотах войск? Неужели только для того, чтобы объективно взвесить свои шансы у Митяя? Именно для этого, девочка, именно для этого. Тебе просто хочется переспать с ним, вот и все. Вот и все, фигура ничуть не изменилась, я по-прежнему легко могу обходиться без лифчиков, я немного усохла в бедрах, а возле паха появилась маленькая новая родинка – с правой стороны. Странно, я даже не заметила, когда она появилась. Когда я еще была Евой или когда стала безжалостной сучкой Анной Александровой? Или когда снова стала Евой?..
Быть может, мои мышцы не столь развиты, как у неизвестной мне Валентины, и икры не так накачаны, но… Я вплотную подошла к зеркалу и взглянула себе в лицо. Похоже, оно начало меняться, оно еще может измениться, стоит только заняться собой, заново подобрать макияж (так, как учил меня фээсбэшный педик-стилист Стасик). Стоит только потратиться на хорошую краску и вернуть волосам их прежний цвет (темно-каштановый, светло-русый с медным отливом, глубокий платиновый – каким еще он был?). Неделя интенсивной терапии, хороший крем, хорошая косметика – и я могу стать прежней сногсшибательной красоткой.
Стоп. Ты этого никогда не сделаешь.
Стать прежней – это значит попытаться вернуться в прошлое, в котором у тебя было так много грехов; это значит снова стать похожей на Анну… Это значит вспомнить то самое лицо, которое было соучастником стольких смертей. Этого ты никогда не сделаешь. Никогда.
Конечно, никогда не сделаю, тем более что у него уже есть женщина, возможно, дальние отголоски ее присутствия обнаружатся в шкафу: платья, халаты, нижнее белье, прокладки: все то, чем женщина метит территорию принадлежащего ей мужчины… Я раздвинула дверцы шкафа – так же, как вчера это сделал Митяй. И снова – никакого намека на длительную связь. Только внизу по-прежнему торчал ящик: унылое бельмо на глазу жизнерадостного, хорошо промытого глаза.
Я не могла удержаться от искушения – незабвенный Лапицкий назвал бы это поиском скелета в шкафу в самом примитивном, самом сниженном варианте.
Я легко открыла замки, чтобы так же легко разочароваться: это был набор резцов для гравюры, набор профессиональный. Резцов было множество, но все равно некоторые гнезда оставались пустыми. Они тускло блестели, они были в идеальном состоянии. Они что-то смутно напомнили мне что-то, что я видела совсем недавно. Покопавшись в памяти, я вдруг поняла, что рукоятки резцов сильно смахивают на ту единственную рукоять, которая была воткнута под сердце Александровой. Я даже тряхнула головой, стараясь сбросить наваждение. То ли нервы у тебя не в порядке, то ли ты действительно так сильно потрясена случившимся. Еще один шаг в этом направлении – и ты предположишь, что старуху по указке Кравчука заколол педантичный Митяй. Да еще таким экстравагантным способом. Я попыталась представить себе эту картину. Она получилась такой нелепой, что я даже рассмеялась.
Уйми свое воображение, Ева, иначе это плохо кончится.
Я вспомнила, что Митяй что-то говорил мне о своем отце в контексте Дюрера, висевшего на стене, – кажется, он увлекался гравюрой и имел мастерскую. Это было его хобби, Митяй так и сказал – “хобби”, интересно, чем вообще занимался его отец и где он сейчас?..
Я закрыла ящик, сунула его на место, а потом подняла с пола футболку и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
…К двенадцати я опоздала.
Я впервые добиралась с Якиманки на студию сама, без Митяя, и просто не рассчитала времени. Когда я тихонько просочилась в просмотровый зал, Братны заканчивал отсматривать первые дубли с новой актрисой. Композиция кадра по-прежнему была безупречна, задний план построен идеально, крупные планы Бергман просто великолепны, но что-то изменилось в самой атмосфере. Вместо тихого и благородного угасания Александровой на экране царило совершенно другое угасание – яростное и мстительное, как будто бы героиня Бергман решила прихватить с собой в могилу весь мир… Тонкая психологическая драма трансформировалась в такой же тонкий психологический триллер, полный ожидания конца света. Видимо, это и была новая концепция Братны, завораживает, ничего не скажешь…
Во время просмотра последнего по времени дубля меня пронзило острое чувство уже виденного: это была проходная мизансцена, и Бергман по отношению к камере была в том же ракурсе, что и Александрова. Я видела материал с Александровой пару недель назад, после дубля Братны устроил склоку из-за того, что на заднем плане мелькнуло и, исчезло чье-то лицо.
Тогда Братны наорал на Волошко: “Почему посторонние в кадре?"
Теперь женщина с заднего плана не была посторонней, теперь она играла главную роль.
Тогда в кадре мелькнуло лицо Фаины Францевны Бергман, и теперь я поняла, почему при первой встрече оно показалось мне смутно знакомым.
Бергман отиралась на съемочной площадке еще тогда, когда Александрова была жива. Нужно только попросить у механиков найти рабочий материал с Александровой и убедиться в этом окончательно.
Зачем она приходила в павильон? Чтобы лишний раз посмотреть на неожиданный триумф ненавистной соперницы и заработать очередную язву желудка, которая вполне может приблизить ее к могиле? Бергман мало похожа на самоубийцу, ее жизненной энергии можно только позавидовать. Нет, даже если убийство совершила именно она, я все равно не испытываю к ней ненависти…
…Никакого рабочего материала по первым съемкам мне достать не удалось. Студийный механик, молодой человек, неуловимо похожий на английского актера Мальколма Макдауэлла, радостно сообщил мне, что пленки с Александровой уже смыты. Я была к этому готова – Братны стремительно избавлялся от прошлого, он больше не хотел иметь ничего общего с погибшей актрисой По дороге в павильон меня посетила вполне здравая мысль: если уж ты начала свое жалкое подобие расследования, можно нанести визит и Яше Кляузеру, “племяннику Бергманихи”, как назвала его сценаристка Ксения Новотоцкая. Он работает в обувном цеху, возможно, там же мне удастся рассмотреть поближе младших братьев шила, которым была заколота Александрова.
"А, если она – дочь сапожника?” – не выходила у меня из головы фраза, оброненная Кравчуком.
Мы с Яшей не были представлены друг другу, я знала о нем только от Ирэн, да еще пару раз он заходил в группу, забрать жену после вечерней смены. Для того чтобы вот так просто прийти к нему, необходим был повод.
И повод нашелся.
Покуривая сигарету и глядя на свои единственные, но еще добротные ботинки (гуманитарная помощь сирийца Тамби, однокурсника Серьги по ВГИКу, а ныне процветающего московского бизнесмена, женатого на каныгинской же однокурснице Гале Жуковой. В самом начале осени Тамби и Галя посетили слепого Серьгу и принесли с собой ворох вещей – у Тамби было несколько секонд-хэндов по всей Москве. Из всех вещей мне достались именно эти ботинки – у нас с маленьким Серьгой был один размер обуви), я решила ими пожертвовать. В конце концов, можно прийти в цех с оторванной подметкой и попросить Яшу водрузить эту подметку на место. Так делают все.
Закрывшись в туалете и сняв правый ботинок, я попыталась оторвать от него подошву.
Не тут-то было!
Проклятая рифленая капиталистическая подошва с американским орлом была намертво пришита к такому же самодостаточному верху вощеными нитками. Провозившись с ботинком полчаса и обломав и без того короткие ногти, я решила оставить эту бесперспективную затею. В конце концов визит к Яше можно отложить, а вечером запастись у Митяя какими-нибудь ненужными, требующими ремонта кроссовками.
Итак, с первым походом к Яше Кляузеру мне не повезло.
Куда больше мне повезло с его женой Ирэн.
В последнее время у нас с ней сложились приятельские отношения. Я была одной из немногих, кто мог выносить ее канареечное щебетание о Вуди Аллене. Даже на съемках она старалась сесть поближе ко мне. Теперь ее доброе отношение можно было использовать. Нужно только найти подходящий момент, чтобы аккуратно вывести Ирэн на тетку мужа.
Особо стараться не пришлось. Ирэн была готова болтать сколько угодно и с кем угодно. Наблюдая за старухой на площадке, я шепнула ей на ухо:
